«История на ладошке о жизни одной крошки»

По приезду домой, помню слегка похудевшего деданю, странный и довольно неприятный запах в квартире (до сих пор, узнаю его из тысячи); дедушкин крик на бабушку, постоянный вызов, при их ссорах, словно рефери, моей мамы, и я, конечно же, и днем и ночью, плелась всегда за ней…

Я не знала, что это за странная такая болезнь, и почему же деданя, всегда так просивший меня об осторожности, все же допустил свое «ранение розой». Неизвестность про возвращение нас в лагерь… Столько было вопросов и не одного ответа.

В один из дней был серьезнейший скандал, и дедушку отвезли на лечение к какой – то чудо – бабке. Спустя пару дней, мы с мамой поехали его навестить. Я не узнала деданю – он был таким похудевшим, обессиленным, с густой щетиной на щеках и бороде, запах от него исходил неимоверно – противный, комната была грязной и заставленной чем-то, он уставший и измученный сидел на краешке кровати, бабка – лекарка словно ведьма не оставляла нас ни на секунду. Мама о чем-то долго разговаривала с дедушкой, и, в тот же день, мы вернулись все вместе домой.

В июле боли у дедушки усиливались, запах также (еще бы – гниющая плоть), он чаще срывался на бабушку, был безумно раздражителен, мама забегала, несколько раз в день, делать ему перевязки. Да и общаться, кроме как с мамой, дедушка спокойно ни с кем не хотел и не мог. Боль давала о себе знать чаще и сильнее. Позже, когда стало ясно, что состояние усугубляется, дедушку отвезли в больницу.

Это был не «шип розы» – это была гангрена. Еще вначале всей этой эпопеи, мама показалась с дедушкой в больнице и озвучила объявленный диагноз бабушке. Врачи, сначала предложили ампутацию пальца на ноге, а лучше стопы, чтоб избежать заражения крови и негативных последствий. Но дед был очень упрямым, и быть «инвалидом» ни за что не захотел! А гангрену, увы, по – иному не лечат…

Потеряв уйму времени у той бесполезной «чудо – бабки», с ее никому не нужными припарками, растирками и отчитками, уже в июле, когда деданю доставили в больницу, вопрос стоял об ампутации полностью всей ноги, включая и бедро. Гангрена расползлась по ноге, словно «стрелка» на капроновых колготах.

Но видя настрой больного, с целью сохранения конечности, было предложено новейшее медицинское «достижение» – гангрену предложили лечить методом «иссечения». Естественно, этот метод и был испробован. Только никто не обратил внимания на свертываемость крови у больного, и на то, что у дедушки уже был сахарный диабет. В ночь после проведения процедуры «иссечения», он просто истек кровью.

Практически все время пребывания дедани на стационаре, в больнице, его не покидала моя мама. Бабушка проведывала, мама, имея на руках двух крошек – детей, там жила. На мой взгляд, это неправильно, когда полностью все заботы при живой супруге, об отце, возлагает на себя ребенок. Маме в этой жизни досталось. Она умеет решать проблемы и жизнь, не жалея ее, подкидывала «проблемки» снова и снова… Бабушка же – сначала была «за мужем», потом – «за дочкой», и важные решения никогда в своей жизни не принимала.

Сколько времени дедушка находился в больнице – ровно столько я горела желанием его навестить! Мне этого очень хотелось, и мама пообещала – «завтра, 11 августа», взять нас с собой. О, мы с моей второй бабушкой, папиной мамой, Зинаидой Павловной, проснулись ни свет, ни заря. Умылись, позавтракали, как вдруг, раздался телефонный звонок. Это была мама. Бабушка ее слушала, лицо становилось серьезнее и серьезнее, и к концу беседы бабушка присела.

Закончив диалог и положив трубку, бабушка попросила нас также сесть на софу, и сообщила, что в больницу ехать уже не надо, мама скоро приедет также, и дедушку мы увидим, но чуть позже и уже в последний раз. Так бывает иногда, люди уходят. Вот так и дедушка, нам нужно будет с ним попрощаться, он уже не сможет с нами говорить, но сможет слышать нас. Потом деданя уйдет из нашей жизни навсегда, однако мы сможем помнить его и, иногда, навещать место его захоронения.

В тот день я узнала о смерти дедани, да и вообще – что такое смерть. Сидя на той треклятой софе, я плакала от невиданного ранее горя. И причитала, что больше никогда не смогу сходить с дедушкой на прогулку, никогда не услышу от него сказку, он не возьмет больше мою руку, и не отведет меня, как обещал, в первый класс. Словно предчувствуя, что не увидит сего момента, еще не ведая о болезни, но горя невероятным желанием, деданя при жизни, со слезами на глазах, часто говорил, что мечтает отвести меня за руку в первый класс. Не вышло, не успел.

Я была зла и обижена на дедушку! Почему он так поступил? Ведь сегодня мы хотели его навестить в больнице, я так тщательно собиралась, а он не дождался нас и умер! Как он так мог? Да и зачем? Непонятно… Ясно было только одно – дедушки больше в моей жизни не будет.

Через 2 дня были похороны, приехали все родственники, какие-то друзья, две других дочери с зятьями и внуками, все плакали. Бабушка Зина сказала, что нужно сегодня попрощаться с дедушкой. Ну так – я же девочка! И пусть дед не захотел увидеть меня, в последний раз, в больнице, сегодня я предстану перед ним в новом МАЛИНОВОМ платье, которое сама же и выбрала! Я сейчас могу, конечно, представить, что испытала моя мама, увидев меня на пороге, в день похорон своего отца, в ярко – малиновом платье, словно я пришла на некий праздник. Меня, едва ли не за шкирку, отправили обратно переодеваться, предварительно сделав замечание бабушке Зине, которая, между прочим, наверняка сделала это нарочно, чтоб немного «задеть» маму за живое… Задела!

Я не поняла, почему в день прощания все были в черных нарядах? Видят деда в последний раз, и такие траурные и грустные, ревут и кричат, бабушка Клава постоянно «теряла сознание» – когда по – настоящему, а когда и театрально – ну, таков она была человек. Деданя лежал в гробу, гроб был страшный, дедушка в нем – совсем на себя не похожий, я даже подумала, что это не он – это не мой деданя и вот они все плачут, а он, вечером вернется домой, и я, конечно, пожалуюсь ему на маму и покажу свое новое малиновое платье.

Самый кошмарный момент в день похорон – это траурная музыка! Не знаю, это была мода или блажь, но, блин, что за хрень? Этот раскатистый грохот тарелок, трубы и прочее – это ужас, я так испугалась, когда по выходу из нашего подъезда, заиграла эта чертова музыка! Она была настолько громкой, что было ощущение, будто она сейчас «разбудит» деданю и он утащит меня в какое – то страшное, темное место – в подземелье. Ненавижу траурную музыку, и по сей день! Страшно, глупо и уж явно не нужно ни живым людям, ни самому покойнику!

Потом было кладбище, из автобуса нас с братиком не выводили. Затем столовая и поминки – очень вкусные были пирожки с компотом – это все, что я кушала. Какое – то дурацкое детское восприятие – мне казалось, что блюда на поминки, готовят себе сами покойники, и кушать приготовленную ими еду уж никак не хотелось. А вот пирожки, точно пекут те самые, грудастые и пышные женщины в чепчиках, что разносили подносы с яствами на столы. Закончив поминальный обед, мы вернулись домой…

Прошло пару дней, и бабушка Клава попросила маму приводить меня на ночь. Она боялась, боялась и я. Того журнального стола, со стаканом воды, куском хлеба и фотографией дедани с черной лентой, на месте, где стояли ранее мои игрушки. Какого – то непонятного ночного грохота в квартире… Боялась и места, в центре гостиной, где стоял тот страшный гроб. Но бабушке было со мной веселее, а я ей и виду не показывала, что боялась и сама.

Это странно, но в моем роду, смерть не приходит за близкими одна. Спустя 40 дней, умер отец папы, дедушка Вова, и уж его похороны явились ужасом, который сопровождал меня долгие годы во снах и наяву.

Вообще, при жизни дедушка Вова был молчалив, добр и ласков. Никогда не повышал голоса, всегда приходил со своей второй женой (бабушкой Олей) – с полными руками игрушек и конфет, для меня – новыми платьями, с килограммами чистого шоколада и деньгами. Никогда не отпускал нас домой на автобусе, а всегда отправлял на такси. Играть в их доме можно было со всеми игрушками, статуэтками, матрешками. Слово «нельзя» от этой семьи, я никогда не слышала. Они до конца своих дней лишь «давали», ничего не прося взамен. Дедушка Володя и бабушка Оля, любили нас той самой, безусловной любовью, как лишь мама может любить своего ребенка. Для них обоих, этот брак был вторым, но других детей, кроме моего папы, у этой пары не было. Мой отец стал единственным сыном и для дедушки, и для бабушки Оли, которая также считала и нас своими «онуками».

Смерть дедушки Вовы была несчастным случаем. Придя с работы, почувствовав себя нехорошо, он решил лечь отдохнуть. Бабушка Оля, добрейшей души человечек, собиралась как раз на рынок. Спросив у дедушки Вовы, справится ли он один, буквально на полчаса, она покинула квартиру. Уходя за покупками, она видела его живым в последний раз…

Вернувшись домой, бабушка Оля обнаружила дедушку, лежащим на полу, в осколках разбитого стекла от межкомнатной двери, в луже крови, с неудачно перемотанной рукой, уже мертвого. Была судмедэкспертиза, вывод: «Несчастный случай». Хронологию его последних минут восстанавливали достаточно просто… Он зачем – то направился к выходу из гостиной, где была стеклянная дверь. По пути, видимо, у дедушки закружилась голова и, чтоб не упасть на пол, он решил прислониться к двери, которая, под весом его тела треснула. Осколки стекла вошли в руку, так глубоко под кожу, что разрезали артерии и вены. Пытаясь остановить кровь, дедушка пытался намотать полотенце на руку, однако силы были на исходе, а самодельный «жгут» не помог. Он истек кровью за несколько минут.

Без преувеличения скажу, что иногда, судмедэкспертам нужно отрезать их нерадивые грабли – под названием «руки»! Эти суки, по иному и не скажешь, зашили деда «через край» черными нитками, всего, включая пришитую к шее голову. Я понимаю, что студентам мед. ВУЗов нужно на ком-то тренироваться, но не издеваться же, над покойниками! Это как кадр из фильма ужасов, который я никогда прежде, и никогда после, не видела.

Какая – то «добрая» соседка, попросила подвести внучку ближе, чтоб увидеть дедушку в последний раз. А ближе было и некуда – мы стояли у его изголовья, буквально в 5 см от гроба. Это был такой треш, невероятный ужас и кошмар, что я несколько лет подряд, боялась заходить в темную комнату, в подъезд, в любое слабо освещаемое место, потому как в каждом из этих мест мне чудился дедушка, в том самом обличии, что лежал в гробу. А если вдруг, в любой момент, раздавалась траурная музыка, она способна была, словно вызывать покойника из его «ниоткуда», даже при дневном свете. И я так боялась, что он появится и со мной сделает то же самое, что кто – то злобный сделал с ним. Я боялась до дрожи в руках, до онемения и заикания, до колик в желудке. И мой страх, в будущем, помогли мне побороть моя собака – МОЯ собственная собака, и пение!

Стоит также отменить, что несколько лет кряду, манипулируя смертью дедушки, бабушка Клава, едва ли каждые выходные, таскала нас на кладбище. Я не обману, когда скажу, что если объединить все время, проведенное там, то минимум полгода моего детства я потеряла среди кладбищенских могил. На кладбище мы всегда встречались и с бабушкой Олей, так как могилы 2 дедушек были рядом друг с другом. Бабушки, из дома, брали огромный тормозок, и полноценный завтрак, переходил в обед и, далее, в ужин – на кладбищенском столике. Это был как пир во время чумы. Зачем? Ума не приложу, и по сей день. Пышное застолье сопровождалось и алкоголем, потом терялся счет времени, когда мы с братом просто изнывали от скуки – рекомендация от взрослых исходила дикая: «Не нудитесь! Идите, прогуляйтесь! Подышите свежим воздухом!» Ребята, «свежий воздух» и «прогуляйтесь» – не в парке или сквере, а НА КЛАДБИЩЕ, среди могил! Мы очень тщательно изучили всех «нешумных» соседей дедушек, все памятники и ограждения. Лишь спустя, без малого десяток лет, мама однажды так повздорила с бабушкой, что бабулю немного «попустило», и посещать кладбище мы стали реже. Мое же мнение как было, так и осталось сейчас – можно посетить, при желании, могилу дорогого человека, разложить конфеты или цветы, постоять, помолчать, или рассказать ему что-либо там, а уж поминать дома или в кафе. Кладбищенские застолья – это, по-моему, глупость, мерзость и грех. Но, увы, тогда моим мнением никто не интересовался.

Глава 7. Здравствуй, новое! Прощай – старое!

Ну, 1991 год ознаменовался не только горестными и печальными событиями. В этом году я стала взрослой – пошла в 1 класс! Ой, как я готовилась к 1 сентября – и форма, и белый фартук, портфель и канцелярские товары! Некоторые дети, в моем классе, были мне знакомы еще из садика. Девчонки – соседки, те, что взрослее, с удовольствием водили меня в школу. В общем, начальную школу, и все связанное с ней, я очень любила.

Первой учительницей была Антонина Леонидовна, с которой мы были однофамилицы. Она едва закончила педучилище, и мы были ее первым классом. Конечно, она не всегда была справедлива, однако в целом – была ласкова и внимательна к нам. А еще, по тем временам она достаточно модно одевалась. Тогда только появились ангоровые свитера, и у нее была их целая коллекция – лиловый с жемчужинами, красный с меховыми помпончиками, серый с бижутерией – словом, иногда слушая урок, я любовалась ей и представляла, как вырасту, также стану учительницей и куплю себе такие свитерочки. Только мне нужен был еще розовый и, естественно, белый, и пускай дети любуются мною!

Школа давалась мне легко, мама здорово меня подготовила! Читать, писать, считать – я умела, и достаточно хорошо. Однако пару тетрадей, от корки до корки, я все же переписывала – таков был мамин воспитательный процесс за помарки. Моему братцу так «не везло» – развал Союза, и тетрадки уже не стоили копейки. Вообще, первенцев всегда воспитывают более строго и жестко, по сравнению с младшими детьми. Увы, это правда!

Бабушка Клава всегда будила меня в школу, готовила завтрак, проверяла домашнее задание, кормила обедом и отпускала гулять с девчонками на улицу. В нашем детстве популярны были классики, резинки, «казаки – разбойники», «города», «дочки – матери» на покрывалах за домом и игра в самодельных принцесс из ярких цветочков. В то время, у меня еще были дворовые подружки – Марина, Вита, Лена, Юлька и другие.

Время шло, первый класс приближался к концу, я закончила его с похвальной грамотой, круглой отличницей.

В конце мая, мы вместе с бабушкой и братом, наконец-то поехали снова в «Солнышко». Школа, непременно сделала меня взрослее и еще более образованной. Ромка же, чрезвычайно отставал от меня в развитии – вроде и друг тот же, но что – то не то… Ему интереснее было бегать и играть, как и прежде, а у меня было домашнее задание на лето, и желание чем – либо полезным заняться.

В лагере работали разные кружки, и я записалась на «Вышивание», «Макраме» и «Лепнину из глины». Руководитель кружков меня очень любила, я была спокойная, усердная и кропотливо выполняла любое задание. Мои работы занимали первые места на выставках и продажах, а на вырученные деньги, мы покупали новые нитки и прочие материалы. На эти же кружки записалась и новая девочка, дочка прачки Люба, с которой мы общались почти все лето. Настя уже к тому моменту перешла в 5 класс, стала общительнее, много рассказывала о школе, у нас появились новые совместные интересы, она также посещала «Макраме» вместе с нами.

Помню в лагере, я очень любила прощальные костры, в конце каждой смены, и сопутствующие им праздничные выступления. Это был такой торжественный и красивый вечер.

Ромка скучал и ревновал, я продолжала общаться с ним, но не так часто как прежде. Мы также вместе ходили за фруктами и мороженым, но брали и девчонок с нами, что его очень злило. Ваня проводил все лето с Сашкой, Ромкиным братом, они дурковали во всю, а я, как старшая сестра, следила, чтоб младшие не бегали в ненужные места, где им могла грозить опасность.

Еще уезжая в лагерь, я очень просила у родителей, один ценный подарок на свой день рождения – собаку. Я безумно хотела живую собаку!

В один из дней, в июле, мы позвонили домой, поговорили с мамой, и услышали из телефонной трубки, наряду с маминым голосом, слабое поскуливание щенка. Бабушка была еще той авантюристкой, животных любила также и была крайне любопытной. Закончив переговоры с домом, бабуля взяла несколько отгулов, предварительно оговорив с нами, что возвращаемся на пару дней домой, смотрим собаку и едем обратно в лагерь. Получив нашу поддержку и согласие, мы, все вместе, ринулись в Донецк.

Помню, что я просто взлетела по ступенькам на 4 этаж, а бабушка все медлила. Открыв дверь, я ожидала увидеть на пороге щенка, но его там не оказалось. С разочарованием, я бросилась в гостиную и… сонная, черная, маленькая и кудрявая, из-под кресла показала мордочку наша Данка – щенок малого пуделя. Красивее щенка просто не было! Она была прелестна! Лениво и чуть испуганно завиляв хвостиком, она подошла и сразу залезла ко мне на руки. Я ее и тискала, и целовала, и обнимала! И не только я – бабушка и Ваня делали то же самое!

Придя с работы, мама не ожидала нас увидеть, но очень обрадовалась нашему приезду. Мы вдоволь натискались Данку и, спустя 1 день, вернулись обратно в лагерь. В книжном магазине мне купили маленький календарь с серым пуделем, и я хвасталась девчонкам и Ромке, что меня дома ждет такая же собака – только маленькая и черная. Этот календарик я всюду носила с собой.

Однажды мы нашли магазин с игрушками и сувенирами. Там продавали такие коробочки – наподобие современных киндер – сюрпризов. Открываешь – внутри хлопушка или шарик, заколочка и элементы, чтобы сделать детский браслетик или бусы. Я не помню, сколько стоило сие «богатство», но бабушка мне его так и не купила. А я так о нем мечтала, что все уши прожужжала девочкам и Ромке.

В мой день рождения, родители немножко задерживались. Ранним утром, меня поздравили Люба и Настя. Настя подарила книжку, Люба – конфетки и заколочки. Ромка не объявлялся. Был обед, бабушка позвала нас кушать, как в дверь постучали. Это был Ромка. Я сообщила, что у меня сегодня День рождения, девочки меня уже поздравили, а сейчас я жду своих родителей. Ромка попросил выйти на улицу хоть на минутку, и я согласилась. Когда мы вышли, он отдал мне коробочку, произнеся «С днем рождения». Только попросил при нем не открывать, а зайти куда-нибудь и там посмотреть подарок. Ок, я ж послушная, однако ближайшим помещением был общественный туалет. Ну что ж, открою коробочку, значит, там. Внутри оказался тот самый «Киндер – сюрприз» – с красивой заколочкой, цветочным браслетиком и самодельной открыткой – на которой корявым почерком, было написано «Олеся, я тебя люблю!» Ух, манипуляции не любила с детства, и как жаль, что все же мне пришлось их пережить с другим человеком, будучи уже взрослой молодой женщиной.

Но возвращаясь к подарку – мои щеки пылали, я была очень зла на Ромку! Как он мог, он – мой друг! И придумал какую-то паршивую взрослую любовь! Все было так хорошо и вот, он все испортил! От негодования и злости, полностью вся коробочка, вместе с драгоценной запиской, полетела в мусорное ведро! Я вышла из туалета, злая, рассерженная, сердце от негодования просто вылетало из груди! Ромка томился под дверью, и едва завидев меня, спросил – «Ты записку нашла? Вот! Что ты мне ответишь?» Ой, я ответила много! Ромка был расстроен, только спросил – «Зачем коробочку выбросила? Ты же так о ней мечтала…» Ответила – «Мечтала! И другом тебя считала! А ты вот любви захотел!»

Мне было 7, я была достаточно серьезна, и все, что я знала о взрослой любви на тот момент, было не совсем приятно! Любить, значит, выйти замуж, потом родить детей, а уж делать выбор в 7 лет – рановато! Любить ведь можно только одного человека, потому как с ним нужно пройти весь «скверный путь» – это долгие поцелуи, со слюнями наверняка, ненужные обнимашки, а потом еще нужно раздеться и каким – то непонятным образом «делать детей»! И все это пошлое действо осуществлялось, прикрываясь «любовью». Еще чего – вот когда мне будет 20, я тогда и «полюблю», может быть, но уж вовсе не Ромку.

А все эти «противные мысли» возникли от того, что мы с Ромкой, бегая к морю, наткнулись, абсолютно случайно, на его родителей. Они приехали с парой друзей, напились алкоголя, разделись наголо и зашли в пещеру. Потом с криками и визгами гонялись друг за другом по пляжу, фотографируя, сей адюльтер (сейчас я понимаю – они, скорее всего, были свингерами, и им плевать было на детей, которые находились рядом в лагере). Однако тогда, мы были в полнейшем ступоре, нам было стыдно, что мы увидели это, Ромка расплакался, я его успокаивала, и мы быстро ушли с того места.

Вечером, пьяная мама Ромки объясняла нам, что когда «люди любят», они все себе позволяют и быть «голыми» это вполне нормально – ведь так «делают детей». Но нам было так стыдно за них, да и чувство «противности» на тот момент осталось…

Поэтому признавшись мне в любви, Ромка разрушил нашу светлую дружбу, осквернив ее этим признанием. Я ушла к себе в комнату, к вечеру приехали родители, я угощала всех друзей тортом, Ромка извинялся, но я его так и не простила. Я ему верила, с ним по – настоящему дружила, а он придумал какую – то глупую любовь как у своих родителей. Фу!

После того дня, мы все реже с ним общались. Я чаще бывала на кружках или с девчонками, он чаще был с Сашкой и моим братом. В конце августа, мы вернулись домой.

Забегая наперед, скажу, что Ромку я увидела, когда мне было уже 14. Он позвонил на домашний номер телефона, и попросил увидеться. Я согласилась, интересно было вспомнить детство. Ромка, с тортом, пришел к нам домой, это был тот же рыжий «Антошка», который кое – как оканчивал школу, парил в бесполезных мечтах, а я, будучи реалисткой, уже поступила в техникум и стала еще на ступень взрослее. Мама накрыла на стол, мы пообедали, и я проводила Ромку до остановки. Мы обнялись на прощание, и он снова сказал, что меня любит. Но эта фраза вызвала лишь улыбку. Добрую улыбку. Ответила, что прости Ромка, но для меня ты только друг – и был им всегда.