В следующей жизни

– Первая любовь! Как трогательно, Боже мой! Сынок, – обратился он к Алеше, – а ты что же это, до сих пор девчонку-то ту любишь?

– Вот еще! – огрызнулся Алеша, – Слишком много чести!

– А вот увидел бы ты ее сейчас, не екнуло бы сердечко-то?

– Нет, – ответил Алеша с вызовом в голосе.

– А это мы сейчас и проверим! – Михал Михалыч радостно потер руки.

В воздухе возникло изображение молодой, привлекательной женщины с длинными рыжими волосами. Глаза ее прикрыты солцезащитными очками. Женщина закутана в плед, она сидит в уличном кафе, похоже, где-то в Италии. Она ест спагетти и прихлебывает красное вино из бокала. Она что-то говорит прямо с набитым ртом и смеется. Спагетти вываливаются у нее изо рта, и это веселит ее еще больше. Она выглядит счастливой. Рядом с девушкой сидит мужчина, видно, что он постарше свой спутницы. Он ест пиццу и тоже смеется.

Изображение исчезает, а в руках у Алеши снова появляется автомат Калашникова. Алешино лицо искажено гневом.

– Шалят нервишки-то? А, друг мой сердешный? – спросил Михал Михалыч Алешу. – Сынок, при всем уважении, добрым-то тебя никак не назовешь. Посмотрите-ка на него, чуть что, сразу за автомат! – Михал Михалыч расхохотался. – Ты, видимо, в прошлой жизни никого не убил только потому, что не имел доступа к оружию. А дай тебе в руки автомат, ты бы всех своих обидчиков перестрелял. Да, сынок?

– Нет, – ответил Алеша, растерянно глядя на автомат, – я даже кошек в детстве не мучил.

– Господа адвокаты, что вы на это скажите?

– Да, упоминаний о подобных проступках в материалах дела не содержится. – Произнес Петр Иванович. – И, должен отметить, что внешних проявлений агрессии у моего подзащитного зафиксировано немного. Ничего особенного: драки с мальчишками в детском и подростковом возрасте, скандалы с родителями и любовницами. Все в пределах нормы.

Владимир Сергеевич, обвинитель, театрально закашлялся, а затем проговорил подчеркнуто спокойным тоном:

– А если в мыслишки его заглянуть? Там что творилось? Скольких людей он поубивал в своем воображении. Вот доказательство, – Владимир Сергеевич кивнул на автомат, который все еще лежал на скамье рядом с Алешей – ему опять не удалось заставить его исчезнуть.

– Воображаемое убийство не считается, так ведь, сынок? – спросил Михал Михалыч у Алеши так ласково, что ему снова стало страшно. – Это ведь не преступление? Так ведь?

– Да как вы не понимаете? – Алеша вскочил. Он почти кричал. Страх парадоксальным образом придал ему смелости. – Эта рыжая дрянь мне всю жизнь поломала! Я же после нее так никого полюбить и не смог! Ни с кем жить не мог подолгу. Бабником стал! Вы думаете хотелось мне в шестнадцать лет бабником-то становиться? Как же! Я тогда думал, что всю жизнь только ее любить буду. Ни на одну девчонку больше не смотрел! А она плюнула мне в душу. Я потом боялся кого-то любить, боли этой боялся! И вот посмотрите на нее – живехонькая, жрет спагетти, по Италиям болтается, а я сдох! Долго болел и сдох! Это справедливо? И меня же еще и судят за нее! Это ее за меня судить надо! Мне почему-то кажется, что многие от нее пострадали. Ее судить надо! – Алеша, обессиленный, опустился на стул.

– Ну, ну! Ты не горячись, сынок, не горячись. – Сказал Михал Михалыч. В его голосе прозвучала забота, которая показалась Алеше искренней. – И ее черед придет. Даже не сомневайся. И ей по делам ее воздастся. А сейчас, господа хорошие, объявляю перерыв до завтра. Утомили что-то меня все эти мелодрамы. Да и есть очень хочется. Все по домам! – скомандовал Михал Михалыч и в тот же миг Алеша оказался сидящим в кресле на террасе своего дома на берегу океана. В соседнем кресле сидел Борис.

– Плохие новости, – сказал он тихо. – Алина только что переспала с каким-то мальчишкой.

– Ну и что? Мне нет никакого дела до того, с кем она спит. Мне на нее вообще плевать.

– Ну как же? – Борис усмехнулся, – любовь этой женщины к вашей скромной персоне должна была стать главным козырем в вашей защите. А теперь эта любовь поставлена под сомнение. Все-таки прошло всего две недели с того дня, когда вас, пардон, похоронили, а она…

– Я ее бросил больше четырех лет назад, она не обязана хранить мне верность. – Алеша задумчиво посмотрел на море. – Но, почему-то обидно, кстати. Все бабы суки, разве вы не знали?

Борис не ответил на этот вопрос, он сказал:

– Вы просто имейте в виду, что, скорее всего, главного козыря у вас больше нет.

Юго-восточная Азия. Пляж.

Алина сидит на террасе бунгало и мысленно дает себе обет воздержания. Хранить верность ей решительно некому, но ей хотя бы будет не стыдно перед самой собой за свою сексуальную распущенность. Конечно, ей удалось найти весьма убедительные оправдания своим поступкам. Тот парень в Стамбуле… С ним все произошло потому, что в тот момент ей было очень плохо, ей хотелось тепла. Если бы она осталась одна в ту ночь, наверное, сошла бы с ума. Мальчик, рисующий тараканов… Когда он рядом, она теряет над собой контроль. Эта смесь отвращения и желания, которую она испытывает в его присутствии, лишает ее рассудка. Поэтому она вообще не отвечала за свои действия в этой ситуации. А этот сегодняшний… Ей нужно было почувствовать себя желанной. И чуточку влюбленной. Какая же она эгоистка! Эгоистичная сука! Это ужасно! Она использовала этих мужчин, чтобы удовлетворить свои потребности. И ей совершенно не интересно, кто они, что они чувствовали. Но ведь сами мужчины поступают так с женщинами постоянно. И разве она сама стала бы такой, если бы не мужчины? Точнее один мужчина, который был с ней непередаваемо жесток. А она с мазохистским упорством продолжает его любить. Даже, когда он умер, продолжает его любить. Так глупо, но, может быть, правильно?

Она обещала написать о нем. Какой бы гадкой она не стала, обещания свои она все еще выполняет. Это в ней не изменилось со времен максималисткой юности. Алина уже осознала, что их роман с Алешей не тянет на роман. Может быть, лишь на повесть, и то, очень коротенькую. Еще она поняла, что описания того, как они жили вместе, что ели на завтрак, как в обеденные перерывы вместе ходили в кафе, как по очереди готовили ужины и соревновались, у кого получится вкусней, как встречались с друзьями, как проводили выходные, как путешествовали по окрестным городам, никого не интересует. Их история с Алешей была очень спокойной и благополучной. Но лишь до того момента пока не закончилась. Вот уже несколько лет ее мучает вопрос: почему он с ней так поступил? За что? За какие такие прегрешения? Что такого она совершила, что с ней поступили так жестоко?

Та весна выдалась ранней. Снег растаял уже к середине апреля. Стояла теплая погода. Наверное, были какие-то знаки, предвещавшие грядущую катастрофу, но я их не замечала. Я много работала в ту весну и еще много мечтала. Мне казалось, что я готова уже стать матерью. Я с умилением смотрела все эти рекламные ролики детского питания и подгузников по телевизору. В них снимают таких очаровательных малышей. Мне хотелось, чтобы у меня был такой же. Я была удивлена этому внезапному пробуждению материнского инстинкта, раньше он почему-то никак не давал о себе знать. Может быть, потому, что раньше у меня не было любимого мужчины. Разумеется, я и раньше влюблялась, но вот любила впервые. Мы с Алешей уже два года были вместе. У нас все было хорошо. Он, конечно, был слишком красив, к тому же известен, женщин вокруг него вилось много, но он демонстрировал такую преданность мне, что я почти не беспокоилась. Ну, разве что чуть-чуть. Он был так мил со мной, и мне казалось, что недалеко и до свадьбы. Казалось, что все к тому и идет. А как же иначе, мы ведь уже проверили свои чувства.

О своих желаниях я Алеше не говорила. Ни о желании родить от него ребенка, ни о желании выйти за него замуж. Сначала, конечно, женитьба. Ребенок должен родиться в полной семье. Я молчала о своих желаниях. Не должна женщина звать мужчину под венец – это мужская обязанность. Я ждала, что он предложит руку и сердце со дня на день. Скоро я должна была уехать в очередное путешествие, и я воображала, что он сделает мне предложение накануне отъезда. Почему мне так казалось, я объяснить не могла. Говорила подругам, что это предчувствие. Так на меня действовала весна. Она будто разъединила меня с реальностью, отправила в мир фантазий.

Было воскресенье. Я хорошо это помню. В пятницу он был на какой-то вечеринке. Был он там один – у меня было много работы, а ему хотелось веселья и развлечений. Я его понимала, он ведь совсем еще мальчик, конечно, ему нужно выходить в свет, тем более, что он публичная персона. Он пришел под утро. Был сильно пьян. Он пришел, рухнул на кровать и сразу заснул. Я даже не смогла устроить ему скандал, хотя очень хотелось: всю ночь не спала, звонила ему через каждые пятнадцать минут, а он не отвечал. Остаток ночи я плакала.

Утром субботы он извинялся, говорил, что не слышал моих звонков, потому что на вечеринке было очень шумно. И вообще, если честно, он так напился, что не помнит событий вчерашней ночи. Даже не помнит, как он добрался до дому. Он говорил, что очень сожалеет, что ему стыдно, обнимал меня, целовал мои опухшие от слез глаза. Потом просил то принести ему таблетку аспирина, то воды, то крепкого черного чая с сахаром, то кофе – у него сильно болела голова. Я послушно выполняла его просьбы, как и подобает жене. На втором году совместной жизни я начала считать себя его женой, пусть не законной, но все же женой.

К вечеру похмелье его отпустило. Мы долго гуляли по набережной, смотрели на реку, недавно освободившуюся ото льда, сетовали, что снова пропустили ледоход и радовались, что зима, наконец, закончилась. А ночью мы любили друг друга. Он был как-то особенно горяч. Меня это приятно удивило, поскольку за два года наша страсть не то чтобы совсем угасла, но поутихла. Но сейчас происходящее напомнило мне наши первые ночи, когда мы не могли насытиться друг другом. Я тогда еще подумала, что так любят в первый раз или в последний. Но не догадалась, что оказалась права относительно последнего раза.

Утром в воскресенье я была насильно вырвана из мира фантазий и вернулась в реальность. Но не сразу. Он попросил, чтобы я испекла ему блинов. Точнее оладий. Он очень любил мои оладушки. Я покорно встала к плите – мне хотелось доставить удовольствие любимому человеку, хотя сама я старалась мучного не есть – опасалась за свою фигуру. А он мог есть все что угодно, сколько угодно и не толстеть.

И вот, доев последний оладушек и вытерев губы салфеткой, он сказал:

– Спасибо, было очень вкусно. Кстати, я ухожу от тебя. Поможешь собрать вещи? – он улыбнулся.

Я продолжила жевать свой оладушек. Дожевала, отхлебнула остывший чай.

– Не хочешь ничего объяснить? – спросила я, не вполне еще понимая, что происходит и что это происходит именно со мной.

– Пожалуй, нет. – Он снова улыбнулся.

– Ты, правда, уходишь?

– Правда.

– Почему? Мы же даже не ссорились ни разу? Все же нормально было? – я даже не заметила, что кричу.

– Я не обязан тебе ничего объяснять. Я так решил и все! Если бы мы не жили вместе, я бы просто перестал отвечать на твои звонки, а тут еще манатки приходится собирать. Черт!

– Ты не можешь так со мной поступить! – из моих глаз брызнули слезы.

– Слушай, давай без истерик! Ну, почему нельзя расстаться спокойно? – Он встал из-за стола, отодвинув стул со страшным скрежетом, по крайней мере, мне этот скрежет показался страшным, начал рыться в ящике, где у нас хранились пакеты. – У тебя есть большие пакеты? Хорош выть! Бесишь!

Таким я раньше его никогда не видела. Он же был всегда вежливым, ласковым! Как это он в одно мгновение превратился в монстра? Я молчала, только рыдания мои становились все громче. Я выла, он орал.

– Есть большие пакеты? Я тебя спрашиваю! Прекрати, я сказал! Нет, это невозможно! Короче, сама соберешь мои вещи и передашь их Ваньке. Я тебя больше видеть не желаю! – Он направился к двери.

Теперь мне уже сложно представить, что я могла дойти до такого унижения, но я вцепилась в его ногу, пытаясь удержать, и все повторяла, как одержимая:

– Не уходи! Не уходи! Я не могу без тебя! Не уходи! Я не могу без тебя! Не уходи!

А он медленно продвигался к двери, волоча меня за собой. Наконец, он наклонился, отодрал мои пальцы от своей ноги и ушел.

Я тогда еще подумала, что он поступил гуманно – не отшвырнул меня ногой.

Не знаю, что такое ад, но, кажется, я там побывала. Почти уверена, что побывала. Сколько было пролито слез над его вещами. Пока я швыряла их из шкафов в пакеты. Сколько было пролито слез над вещами, которые я забыла покидать в пакеты. Сколько было пролито слез в сожалениях об утраченном и от жалости к себе. Сколько было выпито вина, водки и другого алкоголя. Я не хотела жить, потому что уже не умела жить без него. Не буду утомлять читателя подробностями. Скажу только, что я пыталась его вернуть, но этим не горжусь. Он не отвечал на мои звонки. Я подкарауливала его у дверей его работы и у дверей его дома. Он отказывался со мной разговаривать, а я отказывалась верить, что он на самом деле не хочет со мной разговаривать. Я придумывала какие-то причины происходящего, весьма убедительные, во всяком случае, для меня. А потом настал момент, когда я все же поверила, что все кончено, и это уже не изменить.

Оказалось, что научиться жить без Алеши – это все равно, что заново научиться ходить. Вроде бы ты это умел, и это было совершенно естественно, так же как дышать, и вдруг разучился, и научиться заново невероятно сложно. Я научилась. И научилась получать удовольствие от жизни без Алеши. Я нашла ему оправдания и не смогла его не разлюбить. До сих пор его люблю, даже теперь, когда он умер. И я благодарна ему за два года счастья, что он мне подарил. Это было лучшее, что со мной случилось. Но до сих пор меня мучает вопрос: почему он так со мной поступил? Жаль, что ответа я не узнаю никогда.