В следующей жизни

Царствие Небесное. Зал заседаний.

Перед Михал Михалычем возник самовар, граненый стакан в резном подстаканнике и огромное блюдо, наполненное сушками, баранками, пряниками и конфетами. Он надул щеки, шумно подул в свой стакан, осторожно отпил глоток, скривился:

– Уффф, горячий! Что, господа, хорошие, кино будем смотреть? Для начала, пожалуй, глянем, чего там приготовили наши дорогие обвинители. Владимир Сергеевич, Сергей Владимирович, что там у вас по жанру-то будет? Драма, трагедия или комедия, может? Или триллер какой? К чему нам готовиться-то? Платков носовых, может, заготовить и валерьяночки припасти?

– Мелодрама, определенно мелодрама, – сообщил прокурор Владимир Сергеевич своим густым голосом и усмехнулся. – Причем, индийская. Танцев не обещаю, а вот слез много будет пролито много, целые реки. Наш подсудимый был большой мастак по части доведения женщин до слез. Как мы сейчас увидим, это удавалось ему в жизни больше всего. Больше он ни в чем так не преуспел. Так что, особам чувствительным я, пожалуй, рекомендовал бы и платочками носовыми запастись, и валерьяночки хлебнуть. – Владимир Сергеевич многозначительно взглянул на Любочку. – Сударыня, как это не прискорбно, но я почти уверен, что увиденное вам не понравится. Боюсь даже, вы кардинально измените свое представление о внуке. И вы, сударь, тоже, – обратился обвинитель к Алешиному деду. – Ваша честь, возможно ли, чтобы дражайшие родственники нашего подсудимого покинули помещение суда? Мы же не звери какие. Зачем нам подвергать родственников такому стрессу?

Михал Михалыч отвлекся от сушки, которую он с удовольствием грыз, и спросил:

– А что там и в самом деле все так страшно, как вы говорите? – Владимир Сергеевич кивнул. – Ну, тогда пусть их идут. Любонька, душа моя, поберегите свои нервишки, голубушка, ступайте!

Любочка растерянно посмотрела на своего бывшего мужа, потом на внука. Алеша сделал знак, что лучше ей уйти. Он уже догадывался, что именно сейчас увидят присутствующие – женщин, которых он бросил. Он никогда не задумывался, что с ними было после его ухода. Он никогда не думал о том, что они могут страдать. Бабушке совершенно не обязательно знать, сколько у него было женщин, и как он был с ними жесток.

Любочка нерешительно поднялась и направилась к выходу. Вслед за ней пошел и ее бывший муж.

– Господа хорошие! – крикнул им вслед Михал Михалыч, – вы там в разные места куда-нибудь идите, а то еще поубиваете друг друга!

Любочка и ее бывший муж оказались в длинном коридоре, уходящем в бесконечность. По обе стороны коридора было множество дверей. Любочка знала, что сейчас за каждой из этих дверей судят умерших. Это в земной жизни, к счастью, не каждый оказывается на скамье подсудимых, а здесь это случается со всеми. Это неизбежность.

– Люба, – сказал ей бывший муж. – Прости меня! Я негодяй, подлец, но пойми ты меня, не мог я без нее, не мог! Я ведь не ушел от тебя, был с тобой до конца своей жизни. Я сделал для тебя все, что мог!

– Сейчас не время это обсуждать, – произнесла Любочка устало. – Лучше за внука помолись. Что же он натворил-то такого? Мы ведь, в сущности, ничего о нем и не знали.

– Двадцать восемь лет. Женат не был. Никого не любил. Много чего мог натворить.

– Похоже, весь в тебя, такой же эгоист и бабник, – сказала Любочка и медленно пошла по коридору, прислушиваясь к тому, что происходит за дверями.

– Простила бы ты меня! Тебе самой жить станет проще! – крикнул ей в спину бывший муж. Она только обреченно махнула рукой. Даже не обернулась.

За одной из дверей огромного здания суда Михал Михалыч угощался шоколадными конфетками. Борис рассматривал свои ногти и размышлял о том, что неплохо бы сделать маникюр и еще о том, как здорово было бы не сидеть здесь, на этом скучном заседании, а лететь на волне или целовать Любочку. Адвокат Петр Иванович сосредоточенно смотрел на происходившее на экране и усиленно думал, как же ему спасти своего подопечного. Он, разумеется, изучил материалы дела, но доступа к этим записям не имел. Увиденное, не то, чтобы его потрясло – Петра Ивановича не так-то просто было потрясти. Слишком много всего он перевидал на своем веку. Просто оказалось, что его подзащитный доставил больше страданий окружающим, чем Петру Ивановичу представлялось. Он вынужден был констатировать, что обвинение подготовилось лучше. Это уязвляло его профессиональное самолюбие. Своему подзащитному он не сочувствовал.

Помощник адвоката Семен Аркадьевич беззаботно поглощал попкорн из огромного картонного ведра, всем своим видом показывая, что он в кино и просто смотрит интересный фильм.

Обвинитель довольно улыбался и иногда поглядывал на защитника с чувством собственного превосходства. Соперничество обвинителя и адвоката длилось уже много лет. Похоже, на сей раз победа достанется обвинению.

Помощник прокурора Сергей Владимирович дремал. Он сам собирал эти эпизоды из жизней женщин, и смотреть их заново ему было скучно.

Секретарь Инна Семеновна тихонько плакала, будто и в самом деле смотрела слезливую мелодраму. Она вспоминала, как ее бросил первый и единственный муж. Это было много – много лет назад, но отчего-то это воспоминание до сих пор ранило ее.

Алеша грыз собственный палец.

На экране, которого на самом деле не было, а было просто изображение, которое проецировалось из неизвестного источника прямо в воздух между судейским столом и скамьями для других участников процесса, действительно было много слез. Очень много, и женщин тоже много.

Было несколько девочек из Алешиного детства. Все они плакали, когда Алеша беззаботным мотыльком упархивал на другие цветы. Плакали, а потом сами начинали порхать. Вот девочка, которая была влюблена в Алешу, когда он учился в десятом классе. Он был у нее первым. Через месяц она ему наскучила. Он будто бы испарился из ее жизни, а она, оказывается, пыталась покончить жизнь самоубийством. Вот он видит, как она в своей комнате, заваленной куклами и мягкими игрушками, совсем еще детской комнате с воем катается по полу, а потом затихает, смотрит на горстку таблеток, лежащую на письменном столе, на стакан воды, поднимается с пола, глотает две таблетки. И вдруг швыряет стакан об стену, опускается на пол и начинает со слезами собирать осколки.

– К счастью ей тогда хватило ума не выпить все эти таблетки, она осталась жива, но замуж пока не вышла, – слышен голос Владимира Сергеевича. – Последствия детской травмы – не может доверять мужчинам. – А вот, следующая жертва.

– Стоп! Стоп! Стоп! – кричит вдруг Михал Михалыч, – Алешенька, друг сердешный, а потрудитесь-ка объяснить, что все это значит, человек чуть не умер из-за вас.

Алеша поднялся.

– Врать не буду, потому что все равно правду узнаете. – Произнес он нехотя. – Я не очень помню эту историю, хотя девочку помню. Вроде бы, я тогда сам слегка себе вены порезал после того, как та рыжая меня обсмеяла во второй раз. А тут Наташка эта… Ходила за мной как тень. Ну я и… ну, чтобы рыжую забыть… Я даже не хотел ее соблазнять, честное слово, она сама меня спровоцировала. А я же не знал, как все это бывает. Я не целовался даже ни с кем. Меня пацаны целкой дразнили. Стыдно было. – Алеша поморщился. – А тут она. Поцеловала меня и все, разум отключился. Если бы она меня остановила, но она не остановила… Может быть, она думала, что так привяжет меня к себе, но я другую тогда любил, рыжую. Не мог я к Наташке привязаться, у меня не было к ней никаких чувств. А она навязчивая была, звонила по нескольку раз в день, у подъезда караулила. Я начал с ней встречался. Еще несколько раз у нас с ней было, а потом вдруг понял: не могу, ну, не могу больше, хоть режьте. Соврал, что нашел другую. Она пообещала отравиться. А я тогда где-то прочитал, что настоящий самоубийца никому не говорит о том, что хочет повеситься или отравиться. А она сказала, и я понял, что она никогда не решится. И я ей сказал, травись на здоровье. Потом очень боялся, что она и вправду отравится. Каждый день спрашивал у знакомых, которые учились с ней в одной школе, жива ли она? Я не желал ей зла, поверьте. Это такая дурацкая история. И она в ней жертва, но и я – тоже. Не знал, что она на самом деле хотела отравиться. Не знал, что так страдала. Не хотел я этого.

– Ах, Алешенька, сынок, какой же ты хороший человек! – восхитился Михал Михалыч. – Все бы такими были! И вину свою сознаешь, и раскаиваешься! Владимир Сергеевич, продолжим, не будем терять время. – Обратился он к обвинителю. – Мне почему-то кажется, что нам таких историй с участием этого милейшего молодого человека еще пару десятков предстоит посмотреть, а я как-то уже притомился. Так что, чем быстрее закончим, тем лучше.

– Да, мы сию же минуту продолжим, – сказал Владимир Сергеевич,– я только хочу предупредить, что мы включили в этот обзор, если можно так выразиться, далеко не всех дам, которые были возлюбленными нашего Казановы. Одноразовые приключения в этот каталог не вошли, поскольку серьезного вреда ни одному из участников, – Владимир Сергеевич закашлялся, – так, вот, продолжил он, когда справился с приступом кашля, – никому из участников эти, так сказать, упражнения серьезного вреда не нанесли. Нужно отдать должное нашему подсудимому, он во время своих похождений использовал средства защиты. Да и эмоциональной связи со своими партнершами не устанавливал. Некоторые из них, конечно, питали некоторые надежды на счет нашего подсудимого, но это обычные бабские фантазии. Хотя, с моей точки зрения сама по себе подобная сексуальная распущенность достойна порицания. А ведь еще пару десятков лет назад за подобную невоздержанность, долго не думая, отправляли в ад. А сейчас мы такие гуманные стали – времена, видите ли, изменились! Видите ли, если сейчас за такое наказывать, так в Раю вообще ни одного человека не останется. – Владимир Сергеевич снова закашлялся.

– Да, будет вам, Владимир Сергеевич, чай вы не ханжа. Дело-то молодое! Или сами таким не были! Пардон, запамятовал, да вы таким не были, а теперь жалеете, небось? – Михал Михалыч расхохотался. – И мой вам совет, господин хороший, бросайте-ка вы курить. Вон как кашляете-то. Нус, продолжим! – произнес он совсем другим тоном – начальственным.

На экране промелькнули одна за другой две школьные Алешины подружки, которые рыдали, напиваясь пивом с горя и повествовали всем, кто соглашался их послушать о том, какой Алеша негодяй. Поматросил их и бросил, а потом сбежал, даже не объяснив причин.

Помощник адвоката – Аркадий Семенович вдруг с резвостью, которую сложно было предположить в его грузном теле, вскочил и попросил у Михал Михалыча разрешения продемонстрировать контр-видео, как он выразился.

На экране тут же возникла картинка, на которой одна из девиц из предыдущего видео предстала в объятьях патлатого высоченного парня на каком-то рок-фестивале. Они целовались и вид имели вполне довольный.

– И, заметьте, господа, – радостно сообщил Семен Аркадьевич, – это всего лишь через месяц после того, как наш подзащитный разорвал отношения с этой дамой. Как видим, девочка быстро утешилась. Отмечу, что через три года она вышла замуж за этого парня, у них двое детей, и они прожили в браке семь лет. Недавно, правда, развелись, но к нашей истории это уже не имеет отношения.

На экране возникла вторая девушка. Она целовалась в подъезде с другой девушкой.

– Однако! – хмыкнул Михал Михалыч.

Алеша тоже был удивлен. Он как-то совсем потерял эту девчонку из виду, вроде бы после школы она уехала учиться в какой-то другой город и больше он ничего о ней не слышал. Но в ней же не было ничего лесбийского! Или он просто не замечал?

– Комментарии тут, как мне кажется излишни! – Прогудел Семен Аркадьевич крайне довольный собой.

– Позвольте! – возмутился Владимир Сергеевич. – Это что же получается, наш, с позволения сказать, герой девчонку лесбиянкой сделал?

– А знал, что вы зададите этот вопрос. Дело в том, что даме этой всегда девочки нравились, но она не понимала, что с ней происходит. С мальчиками пробовала, не получалось у нее с ними ничего, а потом настал момент, когда она перестала сопротивляться своей натуре.

– У вас есть доказательства?

– Безусловно! Безусловно! Вот копия ее дневника, который она вела с тринадцати лет. Тут все есть. – Семен Аркадьевич открыл было дневник, но потом смутился. – Нехорошо как-то вслух-то это читать. Я как представлю, что кто-то дневник моей дочери вот так читать будет, меня аж дрожь пробивает. Может, кто-нибудь другой прочитает, не могу я.

Владимир Сергеевич выхватил у Семена Аркадьевича несколько листов бумаги, исписанных подростковыми каракулями, прочитал несколько строк и со злостью швырнул листки на стол.

– Вынужден согласиться, – сказал он, сдерживая гнев. – К сексуальной ориентации этой девицы наш обвиняемый никак не причастен.

– Алешенька, сынок, а сам-то ты что про все это скажешь? – поинтересовался Михал Михалыч, – хотя можешь ничего не говорить, я и так знаю: мол, не любил я их, это было всего лишь увлечение, надоели, ушел. Так?

– Вы так емко изложили всю гамму моих чувств, что добавить решительно нечего! – ответил Алеша и театрально поклонился, прижав ладонь к груди.

– Ну, наглец! Ну, наглец! Каких поискать! – Михал Михалыч рассмеялся. – Я его в ад могу упечь, а он мне же и дерзит! Владимир Сергеевич, что там у вас еще есть на нашего проказника? Показывайте.

На экране возникла очередная девица с искаженным страданием лицом.

– Семен Аркадьевич, – прошипел Перт Иванович на ухо своему помощнику, – что за самовольство? Вы где взяли все эти материалы? Почему со мной не посоветовались?

– Извините, босс. У вас супруга молодая, а у меня бессонница, вот я и пошуршал на досуге по разным источникам.