В следующей жизни

– Он пытался спасти меня от попытки самоубийства, – произнес, наконец, Алеша едва слышно, но твердо.

– Ты это что же!… Как же!…, – забеспокоился Михал Михалыч. – Глупо! Как глупо! Это ты, братец, решил, значит, не просто развлечься при помощи этой волны, а уничтожить тут все? И себя в том числе? Остроумно, конечно! Но ведь это невозможно и строжайше запрещено! Это же я, голубчик, немедленно должен вызвать черных ангелов, чтобы они препроводили тебя в сектор досудебного ожидания, а потом я, вероятно, должен буду приговорить тебя к отбыванию наказания в аду! А с другой стороны, как говорится, чистосердечное признание смягчает наказание. И к тому же, ты ведь и так в аду. Тебе ведь тут так хреново, что ты умереть решил, хотя уже мертвый! Куда тебя еще ссылать-то? Самое большое наказание для тебя – это тут же тебя и оставить на целую вечность! Так, сынок?

– Так! – согласился Алеша. – Делайте со мной все, что хотите! Что с Борисом будет?

– Вот, опять! Да что же это? О себе бы подумал!

– Что будет с Борисом? – переспросил Алеша.

– Да, успокойся, сынок! Все с ним нормально будет! Отсидится пару деньков в карцере, подумает над своим поведением, да и вернется к Любоньке! Пардон, голубчик, к вашей бабушке.

– Это правда?

– Слово чести.

– Какое-то старорежимное выражение.

– Не понятна тебе такая формулировка, да? Не известно тебе, что такое «слово чести»? Хорошо, пусть будет слово русского офицера.

– А вы офицером были? – Алеша удивился.

– Да, юноша, я был офицером Царской армии. В Первую мировую. Кровь проливал за Родину, Георгиевский крест имею. У тебя есть основания мне не доверять? – Спросил Михал Михалыч строго.

Алеша посмотрел на него с сомнением, но ответил:

– Нет, разумеется.

– То-то! Да, не боись ты, мил человек, придет к тебе твой Борис скоро. С просьбой придет. Сам все расскажет.

– Вы ясновидящий?

– Да! Ты же должен был знать, ты же читал, наверняка, что судьи вроде меня обладают способностью видеть и прошлое, и будущее человека. Это не заслуга, это данность. Я, позвольте заметить, вам не цыганка какая, а небожитель. Но это, не мешает мне быть русским офицером. Я им был и горжусь этим. Больше всего горжусь. Эти несколько лет больше для меня, чем вечность! Я ведь уже по вашим земным меркам вечность живу! Все еще не веришь?

Алеша вдруг поверил. Безоговорочно и окончательно.

– Хорошо, я вам верю. Но знаю, что мое доверие для вас ничего не значит. Ничегошеньки!

– Отчего же! Сынок, я увидел, что ты изменился. Ты теперь о других думать можешь, не только о себе. Такой прогресс! Мир стал чуточку лучше благодаря тебе! – Михал Михалыч расхохотался.

– Все иронизируете?

– Ничуть.

– Выпьем, может?

– Давно пора. Я в отпуске! Имею полное право! Нравишься ты мне, Алешка! Пожил бы подольше, благородным человеком бы стал. Порядочным! Некоторым это от рождения дано, а тебе дорасти нужно было. Мне бы сейчас полчища психологов земных могли бы возразить, что так не бывает, но я-то знаю. Еще немного времени, и я бы даже в разведку с тобой пошел… Наливай!

Алеша наколдовал бутылочку холодной, запотевшей водочки и разлил по рюмкам. Михал Михалыч залпом выпил свою рюмку, тут же взглядом наполнил ее снова и снова выпил.

– Цикад не хватает, цикад! Был бы настоящий южный вечер! Как в Коктебеле! – воскликнул Михал Михалыч мечтательно, и в тот же миг запели цикады. – В один из таких вечеров я встретил свою жену. Ах, какая женщина была!

– Какая-то особенная?

– Тебе, ловелас, этого не понять. Она любимая была. В этом ее особенность. Только в этом.

– Где она сейчас?

– После смерти подержал в секторе покоя, вернул молодость, дал отдохнуть, здоровье поправить и отравил на Землю. Родилась в Италии, во Флоренции, она всегда мечтала там жить. Сейчас она мужчина. Красавчик, сердцеед. Туп, как пробка, но счастлив. И обаятелен. И сексуален. Куча женщин. Как у тебя, но она… он как-то так умеет, что они, женщины в смысле, счастливы с ней, то есть с ним, ночь или день, а больше им не нужно. Даже не знаю, как у нее, пардон, у него, так получается. У тебя вот не получилось. Десятки несчастных женщин после тебя осталось. А она…

– Он, – поправил Алеша, а Михал Михалыч заменил рюмку на граненый стакан, снова наполнил его водкой наполовину и снова выпил.

– Она! – сказал он, и поднес указательный палец к носу Алеши. – Она! Ей нужна легкая жизнь после ТОЙ жизни.

– Что у нее за жизнь была такая?

– Ничего особенного по тем временам. Меня забрали в тридцать седьмом, через два месяца расстреляли. Не очень-то это приятно, доложу я вам, голубчик. А она… От меня не отказалась. Ее тоже забрали. Пятнадцать лет по лагерям. Из-за меня. Вернулась больной старухой.

– Что же вы ее не спасли? Вы же небожитель? Бог в глазах людей! Не всемогущи, нет?

– Не истекай ядом-то, сынок! Добрее будь! Может, и всемогущий, но не смог спасти. Сложно объяснить, не поймешь ты. Да и не обязан я тут перед тобой отчитываться. Все пятнадцать земных лет сердце кровью обливалось. – Михал Михалыч снова выпил.

– А потом, когда она умерла, чего не объединились снова? Не зажили долго и счастливо?

– Нельзя мне, сынок, тут шашни-то заводить. Нельзя! Запрещено! А ведь сам и запретил! Вот ведь незадача! – Он грустно улыбнулся и снова выпил.

– До сих пор ее любите?

– Не твоего ума дело! – Михал Михалыч глянул на Алешу гневно. Подцепил вилкой огурчик с тарелки, откусил приличный кусок, похрустел. – Сам-то чего хочешь?

– Работать! Самую тяжелую работу мне дайте! Только, чтобы с людьми!

– Это какую-такую самую тяжелую?

– Да хоть вагоны разгружать!

– Это по-твоему самая тяжелая работа, мил человек? – Михал Михалыч хитро прищурился. – А мне вот почему-то кажется, что самая тяжелая работа моя. Судьбы людские вершить, это тебе, сынок, не мешки с мукой таскать. Это ж, братец, такая ответственность! Такой груз потяжелее любого мешка будет! И что же ты, и в нищете готов жить после дворцов-то своих беломраморных?

– Готов! Да хоть в халупе, хоть в шалаше, лишь бы рядом люди были.

– Ты же о богатствах мечтал несметных, да о безделье. Как говорится, чтобы все у тебя было, и ничего тебе за это не было! А сейчас вон как запел! Посмотрите-ка на него!

– Ошибался! – произнес Алеша покаянно и даже руку к сердцу приложил. – Я же не небожитель какой! Обыкновенный человек. Имею я право на ошибку?

– Ошибайся на здоровье, сынок, жалко мне что ли? Только вот переведу я тебя в другой сектор, на работу отправлю, на тяжелую, прям как ты хочешь. А ты потом опять мне: «Так мол и так, Михал Михалыч, снова ошибочка вышла, недоразумение. Не мое это, возвращайте меня назад, в хоромы мои барские». Не будет такого? Обещаешь?

– Нет, не могу этого обещать. – Алеша вздохнул. – Сейчас мне кажется, все что угодно, лишь бы одному не быть, а потом, может, и от людей устану. И от работы тяжелой. Я не ясновидящий. Вы же видите мое будущее, что там будет?

– Этого я тебе не скажу, сынок. И обещать выполнить твою просьбу тоже не буду. И не друг я тебе, мил человек, так, знакомый шапочный. Можно сказать, постоялец в твоей золотой гостинице. Отпуск здесь провожу. Не более того.