Екатерина Великая. Тайная жизнь императрицы

– Ну не безумец ли ты! Что стоило своевременно признаться? Никакой чепухи бы не было… Раз мы теперь добрые друзья, здесь явно еще кого-то не хватает!

…Он направился в комнату своей жены, вытащил ее, как я потом узнал, из постели, дал натянуть чулки, но не туфли, накинуть платье из батавской ткани без нижней юбки, и в этом наряде привел ее к нам…

Затем мы принялись болтать, хохотать, устраивать тысячи мелких шалостей, используя находившийся в этой комнате фонтан – так, словно мы не ведали никаких забот. Расстались мы лишь около четырех часов утра».

Так что же, собственно, сделал очаровательный Стась? Ничего. В том-то и беда, что милый польский дипломат позволил у себя на глазах оскорбить Екатерину, вытащив ее полураздетой из постели, и повел себя так, будто ничего не произошло. Более того, даже обрадовался, что из-за хорошего расположения духа Петра Федоровича им с великой княгиней не грозят неприятности. Видимо, Понятовский так до конца жизни и не понял, что именно тогда погубил себя в глазах Екатерины, иначе он не поместил бы эту сцену в свои мемуары.

Зато великая княгиня очень хорошо поняла произошедшее. Она подыграла развязному мужу и его любовнице, тоже сделала вид, что вполне довольна, и тем избежала крупного скандала, но осталась внутренне уязвлена. Ее неотразимый варшавский рыцарь оказался человеком слабым и трусливым. Хотя роман Екатерины с Понятовским продолжался еще некоторое время, великая княгиня уже осознавала, что одно преклонение ее не удовлетворяет. Она искала силы. Не только физической, но и душевной. Пусть грубой, зато надежной, как камень. Силы, которая не позволила бы втоптать ее в грязь.

Эту силу ей подарил Григорий Григорьевич Орлов, которого цесаревна сама нашла и выбрала, как только карета с горячо любимым Стасем покинула Петербург, направляясь в Варшаву. В то самое время, когда Екатерина молча переживала свое разочарование в Понятовском, она из пересудов фрейлин узнала, что в аналогичных обстоятельствах не все ведут себя, как Станислав.

Орлов был адъютантом президента Военной коллегии фельдмаршала графа Петра Ивановича Шувалова и увлекся его любовницей княгиней Еленой Куракиной. «В круг обязанностей Григория Орлова входило разносить любовные записки, – сообщал секретарь французского посольства Мари-Даниэль Корберон. – Но Орлов был слишком молод, чтоб исполнять в данном случае роль наперсника, а княгиня слишком опытна, чтобы пропустить незамеченными счастливые достоинства Орлова. Она сделала его своим любовником и поздравила себя с этим выбором. Юный адъютант был молод, красив и силен. В нем уже замечались задатки твердого и своеобразного характера, который вполне определился впоследствии и который с того времени он начал смело выказывать. Граф Петр требовал прекращения свиданий с Куракиной. Орлов не желал дать подобного обещания. На него одели оковы, но и это не смогло сломить его упорства. В наказание за строптивость его отправили на войну с Германией».

Екатерина справедливо предположила, что если ради мимолетного увлечения Куракиной Григорий Григорьевич не побоялся оков, то ради нее он вполне может рискнуть головой. По здравому размышлению великая княгиня пришла к выводу, что Орлов слишком хорош для вторых ролей. Его дело – освобождать принцесс, а не тратить время на прислугу.

Выбор Григория Григорьевича, героя Семилетней войны, кумира столичных гвардейцев, определялся во многом и чисто политическим расчетом. Екатерина уже завоевала себе такое положение в обществе, при котором на нее смотрели, как на единственную надежду удержать неуравновешенного мужа в рамках в случае смерти Елизаветы. Теперь она нуждалась в серьезной военной опоре. Такую опору могли обеспечить братья Орловы, являвшиеся признанными вожаками столичной гвардейской молодежи. Так в сердце Екатерины вместе с любовью вошел расчет. Григорий Григорьевич оправдал возложенные на него и его братьев надежды. Заговор готовился долго, а совершился молниеносно.

«Малая толика рассудка»

«Уже шесть месяцев как замышлялось мое восшествие на престол, – писала Екатерина Станиславу Понятовскому 2 августа 1762 г. – Петр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всем шел на пролом, он хотел сломить гвардию, переменить веру, жениться на Елизавете Воронцовой, а меня заточить в тюрьму». Если Екатерина и сгущала краски, то самую малость.

Е. Р. Воронцова. Художник А. П. Антропов

Племянник Елизаветы Петровны взошел на престол после смерти своей венценосной тетушки 25 декабря 1761 г. Она умерла в Сочельник, перед Рождеством, и народ видел в этом особую милость Господа к матушке-государыне, за все свое царствование не казнившей ни одного человека. Насколько простонародье любило Елизавету, настолько не принимало ее наследника. Немедленно по городу распространились слухи, что он тайком держится прежней лютеранской веры, ненавидит русских и желает победы в войне прусскому королю Фридриху II, потому что и сам пруссак. В этих рассуждениях тоже имелась доля правды.

С началом Семилетней войны, в которой Россия выступила в коалиции с Францией и Австрией против Пруссии, Елизавета Петровна ввела наследника в состав совещательного органа – Конференции при высочайшем дворе. Здесь Петр наконец обрел возможность оказать тайную помощь своему кумиру. «Однажды, когда я была у императора, – вспоминала Е. Р. Дашкова о временах царствования Петра III, – он, сев на любимого конька, завел речь о прусском короле, и, к удивлению всех присутствующих, напомнил Волокову (который в предыдущее царствование был первым и единственным секретарем Сената), как часто они вместе смеялись над теми секретными решениями и приказами, которые посылались в действующую армию и не приносили успеха из-за того, что о них заранее сообщали королю».

Первые месяцы самостоятельного царствования Петра III были отмечены волной указов и распоряжений. Казалось, что канцелярия государя захлебывается от дел, в то время как сам Петр вел веселый и беспорядочный образ жизни в окружении голштинских офицеров и придворных дам. В течение нескольких февральских дней 1762 г. император буквально подмахнул три основополагающих указа, начавших сословную, церковную и административную реформы.

«Манифест о вольности дворянства» дал благородному сословию долгожданную свободу от обязательной государственной службы. Секуляризация (отчуждение) церковных земель в пользу государства должна была пополнить средствами оскудевшую казну. Уничтожение Тайной канцелярии – положить конец политическому сыску в стране. Первые два указа были подготовлены уже давно, и лишь из-за колебаний Елизавета не поставила на них подпись.

Датский посол в России А. Шумахер писал: «Я покривил бы душой, если бы сказал, что у этого несчастного государя не было друзей среди русских вельмож». Два крупных придворных клана Шуваловых и Воронцовых попытались приспособиться к новому императору. Племянница канцлера М. И. Воронцова – Елизавета Романовна – стала фавориткой Петра, который даже обещал жениться на ней, разведясь с Екатериной и объявив сына Павла незаконнорожденным. Люди опытные и наторевшие в государственных делах, Шуваловы и Воронцовы проталкивали давно назревшие преобразования.

Однако Петр сам портил впечатление от своего царствования нелепыми и подчас оскорбительными выходками. Его откровенное презрение к православию вызывало неприязнь подданных. Едва войдя в храм, император начинал кривляться, корчить рожи и перебивать священников. Желание государя вынести иконы из церквей, «обрить попов» и нарядить их в сюртуки было воспринято как попытка ввести лютеранство.

Еще менее популярны были действия Петра на внешнеполитической арене. Едва взойдя на трон, он уже заключил с разгромленной Пруссией мир, а затем и военный союз. В Петербург приехал полномочный посол прусского короля, который, по выражению историка С. М. Соловьева, фактически играл роль прусского наместника при русском дворе. Одним росчерком пера Петр не только уничтожил победы России в Семилетней войне, но и поставил страну-победительницу в положение побежденной. Все завоевания были возвращены Фридриху II. Сам император принял чин полковника прусской армии, постоянно носил прусский мундир с пожалованным ему Фридрихом орденом.

Крайне непопулярной была и война, которую новый Петр намеревался объявить Дании, отторгнувшей у Голштинии Шлезвиг. Государь сам хотел отправиться в поход во главе гвардейских полков, которым не доверял и не хотел оставлять в столице. Гвардия не желала покидать Петербург. В городе почти открыто говорили о скором свержении императора.