Бухарский – не от мира сего. И мир это чувствует. И Бухарик защищается от злого мира, как может. То ссору затеет в автобусе, то на коллег накричит.
Но это все внешнее. А сам он добрый и беззащитный. Белый и пушистый.
– Ты что, знакома с Бухарским? – недоверчиво переспрашивает меня мой учитель по изостудии. – Так ведь он же ни с кем не общается!
– Да нет, я иногда бываю у него в мастерской.
– Странно: он же никого туда не пускает!
– Он даже подарил мне картину, – вконец удивляю я художника.
…Это было так. Мы праздновали у Сони Женский день 8 Марта.
Яша с маленьким Оськой сами приготовили и накрыли праздничный стол. А Виктор принес небольшие картины маслом – все до одной гениальные, и раздарил нам.
Мне досталась очень светлая картинка в белой рамке – его автопортрет на фоне мастерской.
Полцарства в подарок!
– Давай я тебе надпишу, – и на обратной стороне в свойственной ему манере – немного бессвязной, с выпадением слов – написал карандашом: «Оленьке, хрупкому».
Что у меня есть ценнее этого?
* * *
Бухарик по-настоящему любит своих друзей-художников. Он умеет радоваться другим талантам и чужим удачам, что не часто встретишь.
– Приходите на открытие выставки Саши… (далее следует какое-нибудь известное имя), – приглашает он нас по телефону.
Мы с Соней не пропускаем таких вещей без повода.
В торжественной части он всегда выступает. Он не любит официоза, но коли просят друзья, то он не отказывает. Говорит живо, в точку и с любовью.
Как-то затащил нас на выставку товарища,в свое время обосновавшегося в деревне, большого юмориста.
Например, как вам такая картина: стоит мужик во весь рост, якобы щурится на солнце, и по его обгоревшей роже разлито глуповатое блаженство. А фигура его до пояса прикрыта настоящей деревянной калиткой, запертой на вертушку.
Подходишь ближе, отворачиваешь вертушку, открываешь это калитку – и видишь, что дядька… писает! И художник весьма реалистично изобразил все, что ниже пояса, включая желтую струю с брызгами.
А еще на каждой картине было по свинье.
На одном полотне рядом со свиньей стояла дородная деревенская баба, которая удовлетворенно подымала кверху поросенка. Баба и сама поразительно напоминала свою свинью!
– Не каждый разглядит в его свиньях глубокий смысл, – вещал Бухарский в микрофон. – Да у него каждая свинья – она как Гамлет: она о смысле жизни думает – быть или не быть!
Народ хохочет. И сам художник, свинячий автор, тоже ржет. И мы с Соней. Ай да Бухарик!
– Мне больше всего на выставке понравился Бухарик, – сказала я.
– Мне тоже, – согласилась Соня.
Если Бухарский любит, так любит, но если ненавидит, то мало не покажется.
Так, он терпеть не может Глазунова и Шилова. Поэтому перед тем, как привести к Бухарику гостей, Соня всех предупреждает:
– Шилова с Глазуновым – не упоминать!
Однажды она привела к нему в мастерскую бывшую однокурсницу, ныне тоже врача, как и Соня. Докторша бродила по мастерской, благоговейно рассматривала картины, слушала Виктора, а потом вдруг зачем-то сказанула:
– А Шилов с Глазуновым – тоже хорошие художники.
– …Мы галопом сбегали с лестницы, – вспоминает Соня. – А вслед нам неслись проклятья Бухарика. Мы уже добежали до первого этажа, а он все стоял на площадке и кричал!
* * *
Мы с Соней обожаем вместе приходить к Бухарику в гости в мастерскую, купив пирожков в студенческом кафе. Мы ему не «бабульки», мы просто друзья.
Мастерская – на верхнем, мансардном этаже. Высоченные потолки, огромные окна. Картины, картины – маленькие, большие, очень большие. Висят по стенам, стоят в углу, лежат штабелями на антресолях. На любой поверхности валяются выдавленные тюбики из-под масляных красок, плоскогубцы – чтобы рамки делать, картонки, гвоздики.
В другом углу – шкафы с книгами про художников, а еще исторические – Виктору все интересно. Старый телевизор, древняя мебель, вся в пыли – комод, венские стулья, буфет, старинный фарфор на нем… Это все тут лет сто.
За занавеской кушетка. Бухарик здесь живет. Это его дом.
Здесь, как в сновидении, – другая реальность. Новое завораживающее пространство. В нем уютно, как дома, и увлекательно, как в детской сказке: вот-вот произойдет чудо. Плотная пульсирующая энергия творения разлита в воздухе. За каждой картиной – день жизни, преобразованный в прекрасный миг искусства.
– Вот одна моя замечательная подруга. Мы здесь сидели до ночи, я ее рисовал, она рассказывала про свои несчастья. Почему-то я не стал прорисовывать лица, мазнул кистью – вроде как голова отдельно. Так оставил. А она вскоре повесилась… Это была последняя наша встреча, – рассказывает Виктор.
У каждого периода его жизни – свой цвет, свой свет, свой стиль, свой излюбленный формат. Огромные картины, темно-синий колорит, черные фигуры, ночные видения… Красиво и талантливо. Но жутко!
– У меня тогда депрессия была. В тот год ушло много моих друзей-художников…
Кстати, эта мастерская до Виктора принадлежала другому художнику – тот покончил с собой.
А вот уже новая жизнь – красного цвета. Смелый и оптимистичный цвет. Бухарик не боится красного цвета в этот период своей жизни. Я рада за него.
* * *
Всю жизнь Виктор рисует свою мастерскую.
Это его любимый и вечный сюжет. На фоне картин – люди, которых провидение забросило к нему на огонек и на чашку чая. Разные – друзья, художники, поэты, «бабульки», вон и мы с Соней.
А когда нет никого, Бухарик рисует сам себя в своей мастерской. И никогда не повторяется, что удивительно.
Потому что не столь важен сюжет, сколько абстрактные формы, линии, цветовые пятна. А еще – настроение. Именно оно делает каждую картину неповторимой.
По сути, люди, посетившие его мастерскую, – это тоже цветовые пятна и линии. Именно их сочетания рождают одухотворяющую энергию, считает Бухарик. Он уверяет, что абсолютно все художники – абстракционисты, и любой сюжет, даже самый жизнеподобный, – это возможность расположить абстрактные формы и линии на холсте.
– Вот посмотрите – Вермеер, – Бухарик берет у Сони из рук книгу с иллюстрациями. – До чего же гениально сделано: оконная линия делит пространство на свет и тень, с ней перекликается вот эта линия, а эта светлая фигура на темном фоне – как колонна! Как тут и была! Ни убавить, ни прибавить.