Сказки русских писателей. 3-4 класс
Война мышей и лягушек
(Отрывок)
Слушайте: я расскажу вам, друзья,про мышей и лягушек.Сказка ложь, а песня быль, говорят нам;но в этойСказке моей найдётся и правда. Милости жпросимТех, кто охотник в досужный часок пошутить,посмеяться,Сказки послушать, а тех, кто любит смотретьисподлобья,Всякую шутку считая за грех, мы просим покорноК нам не ходить и дома сидеть да высиживатьскуку.Было прекрасное майское утро. Квакундвадесятый,Царь знаменитой породы, властительближней трясины,Вышел из мокрой столицы своей, окружённыйблестящейСвитой придворных. Вприпрыжку онивзобрались на пригорок,Сочной травою покрытый, и там, на кочкеусевшись,Царь приказал из толпы его окружавшихпочётныхСтражей вызвать бойцов, чтоб его, царя,забавлялиБоем кулачным. Вышли бойцы; началося;уж многоБыло лягушечьих морд царю в угожденьеразбито;Царь хохотал; от смеха придворная квакаласвитаВслед за его величеством; солнце взошло ужна полдень.Вдруг из кустов молодец в прекраснойбеленькой шубке,С тоненьким хвостиком, острым, как стрелка,на тоненьких ножкахВыскочил; следом за ним четыре таких же,но в шубкахДымного цвета. Рысцой они подбежали к болоту.Белая шубка, носик в болото уткнув и поднявшиПравую ножку, начал воду тянуть, и казалось.Был для него тот напиток приятнее мёда; головкуЧасто он вверх подымал, и вода с усастогорыльцаМелким бисером падала; вдоволь напившисьи лапкойРыльце обтёрши, сказал он: «Какое раздольестудёнойВыпить воды, утомившись от зноя!Теперь понимаюТо, что чувствовал Дарий, когда он, в бегствеиз мутнойЛужи напившись, сказал: я не знаю вкуснеенапитка!»Эти слова одна из лягушек подслушала; тотчасСкачет она с донесеньем к царю:из леса-де вышлиПять каких-то зверьков, с усами турецкими, ушиДлинные, хвостики острые, лапки как руки;в осокуВсе они побежали и царскую воду в болотеПьют. А кто и откуда они, неизвестно. С десяткомСтражей Квакун посылает хорунжего Пышкупроведать,Кто незваные гости; когда неприятели – взять их,Если дадутся; когда же соседи,пришедшие с миром,—Дружески их пригласить к царю на беседу.СошедшиПышка с холма и увидя гостей, в минуту узнал их:«Это мыши, неважное дело! Но мне не случалосьБелых меж ними видать, и это мне чудно.Смотрите ж, —Спутникам тут он сказал, – никого не обидеть.Я с нимиСам на словах объяснюся. Увидим, что скажетмне белый».Белый меж тем с удивленьем великим смотрел,приподнявшиУши, на скачущих прямо к нему с пригоркалягушек;Слуги его хотели бежать, но он удержал их.Выступил бодро вперёд и ждал скакунов;и как скороПышка с своими к болоту приблизился:«Здравствуй, почтенныйВоин, – сказал он ему, – прошу не взыскать,что без спросуВашей воды напился я; мы все от охоты устали;В это же время здесь никого не нашлось;благодарныОчень мы вам за прекрасный напиток;и сами готовыРавным добром за ваше добро заплатить;благодарностьЕсть добродетель возвышенных душ».Удивлённый такоюУмною речью, ответствовал Пышка:«Милости просимК нам, благородные гости; наш царь,о прибытии вашемСведав, весьма любопытен узнать:откуда вы родом,Кто вы и как вас зовут. Я послан сюдапригласить васС ним на беседу. Рады мы очень,что вам показаласьНаша по вкусу вода, а платы не требуем: водуСоздал господь для всех на потребу,как воздух и солнце».Белая шубка учтиво ответствовал: «Царская воляБудет исполнена; рад я к его величеству с вамиВместе пойти, но только сухим путём, не водою;Плавать я не умею; я царский сын и наследникЦарства мышиного». В это мгновенье,спустившись с пригорка,Царь Квакун со свитой своей приближался.ЦаревичБелая шубка, увидя царя с такою толпоюНесколько струсил, ибо не ведал, доброе ль,злое льБыло у них на уме. Квакун отличался зелёнымПлатьем, глаза навыкат сверкали, как звёзды,и пузомГромко он, прядая, шлёпал. Царевич Белаяшубка,Вспомнивши, кто он, робость свою победил.ВеличавоОн поклонился царю Квакуну. А царь,благосклонноЛапку подавши ему, сказал: «Любезному гостюОчень мы рады; садись, отдохни;ты из дальнего, верно,Края, ибо до сих пор тебя нам видатьне случалось».Белая шубка, царю поклоняся опять, на зелёнойТравке уселся с ним рядом, а царь продолжал:«Расскажи нам,Кто ты, кто твой отец, кто мать, и откуда пришёлк нам?Здесь мы тебя угостим дружелюбно, когда,не таяся,Правду всю скажешь. Я царь и много имеюбогатства —Будет нам сладко почтить дорогого гостядарами».«Нет никакой мне причины, – ответствовалБелая шубка, —Царь-государь, утаивать истину. Сам я породыЦарской, весьма на земле знаменитой;отец мой из домаДревних воинственных Бубликов,царь Долгохвост ИринарийТретий, владеет пятью чердаками,наследием славныхПредков, но область свою он сам расширилвойнами:Три подполья, один амбар и две трети ветчинниОн покорил, победивши соседних царей,а в супругиВзявши царевну Прасковью-Пискуньюбелую шкурку,Целый овин получил он за нею в приданое.В светеНет подобного царства. Я сын царя Долгохвоста,Пётр Долгохвост, по прозванию Хват.Был я воспитанВ нашем столичном подпольепремудрым Онуфрием-крысой.Мастер я рыться в муке, таскать орехи,вскребаюсьВ сыр и множество книг уже изгрыз,любя просвещенье.Хватом же прозван я вот за какое смелое дело:Раз случилось, что множество нас,молодых мышеняток,Бегало по полю взапуски; я как шальной,раззадорясь,Вспрыгнул с разбегу на льва,отдыхавшего в поле, и в пышнойГриве запутался; лев проснулся и лапой огромнойСтиснул меня; я подумал, что буду раздавленкак мошка.С духом собравшись, я высунул нос из-под лапы.«Лев-государь, – ему я сказал, —мне и в мысль не входилоМилость твою оскорбить; пощади, не губи;не ровен час,Сам я тебе пригожуся». Лев улыбнулся (конечно,Он уж покушать успел) и сказал мне:«Ты, вижу, забавник.Льву услужить ты задумал. Добро,мы посмотрим, какуюМилость окажешь ты нам? Ступай».Тогда он раздвинулЛапу, а я давай бог ноги. Но вот что случилось:Дня не прошло, как все мы испуганы былив подпольяхНаших львиным рыканьем: смутилась,как будто от бури,Вся сторона. Я не струсил, выбежал в полеи что жеВ поле увидел? Царь Лев, запутавшисьв крепких тенётах,Мечется, бьётся как бешеный, кровью глазаналилися,Лапами рвёт он верёвки, зубами грызёт их,и былоВсё то напрасно – лишь боле себя онзапутывал. «Видишь,Лев-государь, – сказал я ему, —что и я пригодился.Будь спокоен: в минуту тебя мы избавим».И тотчасСозвал я дюжину ловких мышат: принялись мыработатьЗубом, узлы перегрызли тенёт, и Лев распутлялся.Важно кивнув головою косматой и насдопустившиК царской лапе своей, он гриву расправил,ударилСильным хвостом по бёдрам и в три прыжкаочутилсяВ ближнем лесу, где вмиг и пропал.По этому делуПрозван я Хватом, и славу свою поддержать ястараюсь;Страшного нет для меня ничего; я знаю,что смелымБог владеет. Но должно, однако, признаться,что всюдуЗдесь мы встречаем опасность. Так бог ужземлю устроил —Всё здесь воюет: с травою Овца,с Овцою голодныйВолк, Собака с Волком, с Собакой Медведь,а с МедведемЛев. Человек же и Льва, и Медведя,и всех побеждает.Так и у нас, отважных Мышей,есть много опасных,Сильных гонителей: Совы, Ласточки, Кошки,а всех ихЗлее козни людские. И тяжко подчас намприходит.Я, однако, спокоен; я помню, что мнемой наставникМудрый, крыса Онуфрий, твердил:беды нас смиреньюУчат. С верой такою ничто не беда. Я доволенТем, что имею, счастию рад, а в несчастьене хмурюсь».Царь Квакун со вниманием слушалПетра Долгохвоста.«Гость дорогой, – сказал он ему, —признаюсь откровенно;Столь разумные речи меня в изумленье приводят.Мудрость такая в такие цветущие лета!Мне сладкоСлушать тебя: и приятность и польза!Теперь опиши мнеТо, что случалось, когда с мышиным вашимнародом,Что от врагов вы терпели и с кем когда воевали».«Должен я прежде о том рассказать,какие нам козниСтроит наш хитрый двуногий злодей, Человек.Он ужасноЖаден; он хочет всю землю заграбить одини с МышамиВ вечной вражде. Не исчислитьвсех выдумок хитрых, какимиНаше он племя избыть замышляет.Вот, например, онДомик затеял построить: два входа, широкийи узкий;Узкий заделан решёткой, широкий с подъёмноюдверью.Домик он этот поставил у самого входав подполье.Нам же сдуру на мысли взбрело, что, поладитьС нами желая, для нас учредил он гостиницу.ЖирныйКус ветчины там висел и манил нас;вот целый десятокСмелых охотников вызвали в домик забраться,без платыВ нём отобедать и верные вести принесть нам.Входят они, но только что начали дружновисячийКус ветчины тормошить, как подъёмная дверьс превеликимСтуком упала и всех их захлопнула. Тут поразилоСтрашное зрелище нас: увидели мы, как злодеиНаших героев таскали за хвост и в воду бросали.Все они пали жертвой любви к ветчинеи к отчизне.Было нечто и хуже. Двуногий злодей наготовилМножество вкусных для нас пирожкови расклал их.Словно как добрый, по всем закоулкам;народ нашОчень доверчив и ветрен, мы лакомки —бросилась жадноВся молодёжь на добычу. Но что же случилось?Об этомВспомнить – мороз продирает по коже!Открылся в подпольеМор: отравой злодей угостил нас.Как будто шальныеС пиру пришли удальцы: глаза навыкат, разинувРты, умирая от жажды, взад и вперёдпо подпольюБегали с писком они, родных, друзей и знакомыхБоле не зная в лицо; наконец, утомясь,обессилев,Все попадали мёртвые лапками вверх; запустелаЦелая область от этой беды; от ужасного смрадаТрупов ушли мы в другое подполье,и край наш родимыйНадолго был обезмышен. Но главное бедствиенашеНыне в том, что губитель двуногий крепкосдружился,Нам ко вреду, с сибирским котом,Федотом Мурлыкой.Кошачий род давно враждует с мышиным.Но этотХитрый котище Федот Мурлыка для наснаказаньеБожие. Вот как я с ним познакомился.Глупым мышонкомБыл я ещё и не знал ничего. И мне захотелосьВысунуть нос из подполья. Но мать-царицаПрасковьяС крысой Онуфрием крепко-накрепко мнезапретилиНорку мою покидать, но я не послушался,в щёлкуВыглянул: вижу камнем выстланный двор;освещалоСолнце его, и окна огромного дома светились;Птицы летали и пели. Глаза у меня разбежались.Выйти не смея, смотрю я из щёлки и вижу:на дальнемКрае дороги зверок усастый, сизая шкурка.Розовый нос, зелёные глазки, пушистые уши.Тихо сидит и за птичками смотрит, а хвостик,как змейка,Так и виляет. Потом он своею бархатной лапкойНачал усастое рыльце себе умывать. ОблилосяРадостью сердце моё, и я уж сбирался покинутьЩёлку, чтоб с милым зверьком познакомиться.Вдруг зашумелоЧто-то вблизи; оглянувшись, так я и обмер.Какой-тоСтрашный урод ко мне подходил; широко шагая,Чёрные ноги свои подымал он, и когти кривыеС острыми шпорами были на них;на уродливой шееДлинные косы висели змеями; нос крючковатый;Под носом трясся какой-то мохнатый мешок,и как будтоКрасный с зубчатой верхушкой колпак, с головыперегнувшись,По носу бился, а сзади какие-то длинные крючьяРазного цвета торчали снопом.Не успел я от страхаВ память прийти, как с обоих боков поднялисьу уродаСловно как парусы, начали хлопать, и он,раздвоившиОстрый нос свой, так заорал, что менякак дубинойТреснуло. Как прибежал я назад в подполье,не помню.Крыса Онуфрий, услышав о том, что случилосьсо мною,Так и ахнул. «Тебя помиловал бог, —он сказал мне, —Свечку ты должен поставить уроду, который таккстатиКриком своим тебя испугал; ведь это наш добрыйСторож петух; он горлан и с своими большойзабияка;Нам же, мышам, он приносит и пользу:когда закричит он,Знаем мы все, что проснулися наши враги;а приятель,Так обольстивший тебя своей лицемерною харей,Был не иной кто, как наш злодей записной,объедалоКот Мурлыка; хорош бы ты был, когда быс знакомствомК этому плуту подъехал: тебя б он порядкомпогладилБархатной лапкой своею; будь же вперёдосторожен».Долго рассказывать мне об этом проклятомМурлыке;Каждый день от него у нас недочёт. Расскажу яТолько то, что случилось недавно.Разнёсся в подпольеСлух, что Мурлыку повесили. Наши лазутчикисамиВидели это глазами своими. Вскружилосьподполье:Шум, беготня, пискотня, скаканье, кувырканье,пляска, —Словом, мы все одурели, и сам мой ОнуфрийпремудрыйС радости так напился, что подрался с царицейи в дракеХвост у неё откусил, за что был и высеченбольно.Что же случилось потом? Не разведавши делапорядком,Вздумали мы кота погребать, и надгробное словоТотчас поспело. Его сочинил поэт нашподпольныйКлим по прозванию Бешеный Хвост;такое прозваньеДали ему за то, что, стихи читая, всегда онВ меру вилял хвостом, и хвост, как маятник,стукал.Всё изготовив, отправились мы на поминкик Мурлыке;Вылезло множество нас из подполья;глядим мы, и вправдуКот Мурлыка в ветчинне висит на бревне,и повешенЗа ноги, мордою вниз; оскалены зубы; как палка,Вытянут весь; и спина, и хвост, и передние лапыСловно как мёрзлые; оба глаза глядят не моргая.Все запищали мы хором: «Повешен Мурлыка,повешенКот окаянный; довольно ты, кот, погулял;погуляемНынче и мы». И шесть смельчаков тотчасвзобралисяВверх по бревну, чтоб Мурлыкины лапыраспутать, но лапыСами держались, когтями вцепившись в бревно,а верёвкиНе было там никакой, и лишь толькок ним прикоснулисьНаши ребята, как вдруг распустилися когти,и на полХлопнулся кот, как мешок. Мы все по угламразбежалисьВ страхе и смотрим, что будет. Мурлыка лежити не дышит,Ус не тронется, глаз не моргнёт – мертвец,да и только.Вот, ободрясь, из углов мы к нему подступатьпонемногуНачали: кто посмелее, тот дернёт за хвост,да и тягуДаст от него, тот лапкой ему погрозит,тот подразнитСзади его языком, а кто ещё посмелее,Тот, подкравшись, хвостом в носу у негопощекочет.Кот ни с места, как пень. «Берегитесь, —тогда нам сказалаСтарая мышь Степанида, которой МурлыкиныкогтиБыли знакомы (у ней он весь зад ободрал,и насилуКак-то она от него уплела), – берегитесь:МурлыкаСтарый мошенник; ведь он висел без верёвки,а этоЗнак недобрый; и шкурка цела у него».То услыша,Громко мы все засмеялись. «Смейтесь,чтоб после не плакать, —Мышь Степанида сказала опять, —а я не товарищВам». И поспешно, созвав мышеняток своих,убраласяС ними в подполье она. А мы принялиськак шальныеПрыгать, скакать и кота тормошить. Наконец,поуставши,Все мы уселись в кружок перед мордой его,и поэт нашКлим, по прозванию Бешеный Хвост,на Мурлыкино пузоВзлезши, начал оттуда читать намнадгробное слово.Мы же при каждом стихе хохотали.И вот что прочёл он:«Жил Мурлыка; был Мурлыка кот сибирский,Рост богатырский, сизая шкурка, усы, как у турка;Был он бешен, на краже помешан,за то и повешен,Радуйся, наше подполье!..» Но только успелпроповедникЭто слово промолвить, как вдруг наш покойникочнулся.Мы бежать… Куда ты! Пошла ужасная травля.Двадцать из нас осталось лежать на месте;а раненых втроеБолее было. Тот воротился с ободранным пузом.Тот без уха, другой с отъеденной мордой, иномуХвост был оторван, у многих так страшноискусаны былиСпины, что шкурки мотались, как тряпки,царицу ПрасковьюЧуть успели в нору уволочь за задние лапки,Царь Иринарий спасся с рубцом на носу,но премудрыйКрыса Онуфрий с Климом-поэтом досталисьМурлыкеПрежде других на обед. Так кончился пир нашбедою».. . . . . . . . . . . . . . . . . .Антоний Алексеевич Погорельский
(1787–1836)
Чёрная курица, или Подземные жители
Лет сорок тому назад в С.-Петербурге на Васильевском острове, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона, который ещё и до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти, хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. В то время Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотою, хотя и далеко ещё не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского острова не было весёлых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исаакиевской церкви отделен был канавою; Адмиралтейство не было обсажено деревьями; манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом – одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее… Впрочем, не о том теперь идёт дело. В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века, – теперь же обратимся опять к пансиону, который лет сорок тому назад находился на Васильевском острове, в Первой линии.
Дом, которого теперь – как уже вам сказывал – вы не найдёте, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу… Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жильё, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки, голландки, из которой каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали…
В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алёша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперёд. Алёша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучён с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме.
Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно; но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алёша горько чувствовал своё одиночество. По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. Учитель был родом немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и на волшебные повести, и библиотека, которою пользовался наш Алёша, большею частию состояла из книг сего рода.
Итак, Алёша, будучи ещё в девятилетнем возрасте, знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. Любимым его занятием в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням, было мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие века… Особливо в вакантное время, когда он бывал разлучён надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по тёмным, дремучим лесам.
Я забыл сказать вам, что к дому этому принадлежал довольно просторный двор, отделённый от переулка деревянным забором из барочных досок. Ворота и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и потому Алёше никогда не удавалось побывать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его было – подбегать к забору. Тут он становился на цыпочки и пристально смотрел в круглые дырочки, которыми усеян был забор. Алёша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, которыми прежде сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провертела эти дырочки. Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу.
Другое занятие Алёши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алёша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти.
Между курами он особенно любил одну чёрную хохлатую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и потому Алёша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алёшу более, нежели подруг своих.
Однажды (это было во время зимних вакаций – день был прекрасный и необыкновенно тёплый, не более трёх или четырёх градусов мороза) Алёше позволили поиграть на дворе. В тот день учитель и жена его в больших были хлопотах. Они давали обед директору училищ и ещё накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева столы и комоды. Сам учитель ездил закупать провизию для стола: белую архангельскую телятину, огромный окорок и киевское варенье. Алёша тоже по мере сил способствовал приготовлениям: его заставили из белой бумаги вырезывать красивую сетку на окорок и украшать бумажною резьбою нарочно купленные шесть восковых свечей. В назначенный день рано поутру явился парикмахер и показал своё искусство над буклями, тупеем и длинной косой учителя. Потом принялся за супругу его, напомадил и напудрил у ней локоны и шиньон и взгромоздил на её голове целую оранжерею разных цветов, между которыми блистали искусным образом помещённые два бриллиантовых перстня, когда-то подаренные её мужу родителями учеников. По окончании головного убора накинула она на себя старый, изношенный салоп и отправилась хлопотать по хозяйству, наблюдая притом строго, чтоб как-нибудь не испортилась причёска; и для того сама она не входила в кухню, а давала приказания свои кухарке, стоя в дверях. В необходимых же случаях посылала туда мужа своего, у которого причёска не так была высока.
В продолжение всех этих забот Алёшу нашего совсем забыли, и он тем воспользовался, чтоб на просторе играть на дворе. По обыкновению своему, он подошёл сначала к дощатому забору и долго смотрел в дырочку; но и в этот день никто почти не проходил по переулку, и он со вздохом обратился к любезным своим курочкам. Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алёше никогда не нравилась эта кухарка – сердитая и бранчливая. Но с тех пор, как он заметил, что она-то и была причиною, что от времени до времени уменьшалось число его курочек, он ещё менее стал её любить. Когда же однажды нечаянно увидел он в кухне одного хорошенького, очень любимого им петушка, повешенного за ноги с перерезанным горлом, то возымел он к ней ужас и отвращение. Увидев её теперь с ножом, он тотчас догадался, что это значит, и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь.
– Алёша, Алёша! Помоги мне поймать курицу! – кричала кухарка.
Но Алёша принялся бежать ещё пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слёзки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю.
Довольно долго стоял он у курятника, и сердце в нём сильно билось, между тем как кухарка бегала по двору – то манила курочек: «Цып, цып, цып!» – то бранила их.
Вдруг сердце у Алёши ещё сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки! Она кудахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит:
Куда́х, куда́х, куду́ху!Алёша, спаси Чернуху!Куду́ху, куду́ху,Чернуху, Чернуху!Алёша никак не мог долее оставаться на своём месте. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.
– Любезная, милая Тринушка! – вскричал он, обливаясь слезами, – пожалуйста, не тронь мою Чернуху!
Алёша так неожиданно бросился на шею к кухарке, что она упустила из рук Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая и там продолжала кудахтать.
Но Алёше теперь слышалось, будто она дразнит кухарку и кричит:
Куда́х, куда́х, куду́ху!Не поймала ты Чернуху!Куду́ху, куду́ху,Чернуху, Чернуху!Между тем кухарка вне себя была от досады и хотела бежать к учителю, но Алёша не допустил её. Он прицепился к полам её платья и так умильно стал просить, что она остановилась.
– Душенька, Тринушка! – говорил он, – ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая… Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!
Алёша вынул из кармана империал, составлявший всё его имение, который берёг он пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабушки… Кухарка взглянула на золотую монету, окинула взором окошки дома, чтоб удостовериться, что никто их не видит, и протянула руку за империалом. Алёше очень, очень жаль было империала, но он вспомнил о Чернушке – и с твёрдостью отдал драгоценный подарок.
Таким образом Чернушка спасена была от жестокой и неминуемой смерти.
Лишь только кухарка удалилась в дом. Чернушка слетела с кровли и подбежала к Алёше. Она как будто знала, что он её избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала весёлым голосом. Всё утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать её кудахтанья. Часа за два перед обедом начали собираться гости. Алёшу позвали наверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с мелкими складками, белые шароварцы и широкий шёлковый голубой кушак. Длинные русые волосы, висевшие у него почти до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и переложили наперёд по обе стороны груди.