Когда небо было синим

Или к примеру, история с дядиной квартирой. У друга Шуры как-то уехал дядя, доверчиво оставив ключ от квартиры для поливки цветов и кормления аквариумных рыбок. Весть об этом разнеслась быстро. А, поскольку процесс этот довольно тяжёлый и в одиночку практически невыполнимый, припёрлись, естественно, компанией. Всеобщее внимание привлёк шифоньер с баром. Шифоньер был тяжёлый, а бар закрытый. Мысли о том, кого надо кормить, а кого поливать сразу ушли на второй план. Где Шварценеггер, лихорадочно думали мы, осматривая со всех сторон таинственный шифоньер. Наконец бригадным подрядом он всё-таки был отодвинут от стены, задняя панель откручена, и мы получили доступ к содержимому бара. Им оказалась редкая Петровская водка. Радости не было предела. А задумываться о том, где её потом достать, чтобы поставить на место, в тот момент как-то не хотелось. Все жили сегодняшним днём, а завтра что будет, то и хрен с ним.

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ

Первый курс был завершён и, несмотря на старания доцента Козловой, сессия сдана. Студенческие каникулы – это стройотряд. Тем более для студентов строительного ВУЗа. Для девушек или ботаников существовали и другие альтернативные варианты, но мне хотелось труда, романтики, тумана и запаха тайги. Год назад я хотел попасть в стройотряд, отъезжавший к чёрту на кулички, в Нерюнгри. Там действительно и тайгу нюхали, и зарабатывали неплохо. Не взяли, сказали, молод ещё, только поступил, практически ещё не студент.

В этом же году романтика отдыхала в сторонке. Туманом оказался так называемый «Лисий хвост» – смог в виде рыжего облака над городом промышленной химии – Дзержинском, а запахом тайги – устойчивый смрад пропан-бутана. Смыслом поездки было строительство очистных сооружений.

А в это время мои «матери» направлялись в солнечную Молдавию как бы тоже в стройотряд, но фактически пить вино. Друган Лёша Сав пристроился с ними. Но ему там не повезло. Однажды он не уступил дорогу КрАЗу и сломал ногу. «Матери» поделились с ним своей кровью и стали кровными сёстрами. А Лёша с тех пор на все машины меньше чем КрАЗ, смотрел презрительно. Конечно, его выбило из нашей обоймы и отбросило на год назад. Зато его популярность и народная любовь были отображены автографами на его загипсованной ноге. Их было не счесть. Все, кто приходил к нему домой, совершали единый ритуал – ставили пузырь на стол и автограф на гипс.

А я возвращаюсь к стройотрядам, которые стали созидательным началом, ступенями творческого пути и стимуляторами укрепления духа, да и здоровья тоже. Каждое студенческое лето было посвящено строительству каких-либо объектов в различных населенных пунктах нашей области. Я не буду соблюдать хронологию, просто опишу наиболее интересные или просто запавшие в память моменты.

Моя строительная эпопея началась с химии, которую я и учить-то не любил, а не то, что нюхать. Кстати, «химией» назывались ещё зоны, где заключённые работали в аналогичных условиях. Итак, вставая в шесть утра и выходя из двухэтажного барака, где нас поселили, мы сразу же наполняли лёгкие пропан-бутаном. Окружающая местность имела мало растительного, но зато много строительного. Основным нашим объектом было железобетонное емкостное сооружение, в перспективе аэротенк-отстойник, но эта перспектива никого не интересовала, так как нашей задачей было армирование и бетонирование только его днища размерами где-то 60х30 метров и толщиной в полметра. Технологию работ я описывать не буду, она не менялась десятилетиями, совершенствовались лишь технические средства. Но тогда их было мало. Рациональнее использовать дешёвую рабочую силу энтузиастов-студентов. А энтузиазма у нас хватало не только на работу.

По мере подготовки и выравнивания основания котлована некоторые из наших талантов делали совершенно обратное на его пятиметровых откосах. А именно, ваяли песчаные барельефы. Это были Адам и Ева примерно в две натуральные величины. Фигуры были на наш взгляд очень красивые, но молодая медичка стройотряда, как знаток анатомии, застенчиво хихикнула, заметив несоответствие в Адамовых пропорциях. Не всё у него было именно в две натуральные величины. А вы говорите, сан-тех. Архитекторы!

Излишек энтузиазма поначалу выплёскивался в похождения к местным девушкам. Общения эти ни к чему не обязывали, но, когда в четыре часа утра возвращаешься со свидания, а в шесть подъём, это уже как-то не радостно. Досыпать остальное приходилось подобно йогу непосредственно на колючей арматурной сетке, подложив лишь штормовку, в короткие промежутки между подходами самосвалов с бетоном. Ну, а когда пошло круглосуточное непрерывное бетонирование, было уже не до ночных походов. Хорошо, что хоть кормежка была обильной. Однажды в столовой жареный хек кому-то показался несвежим. Я хека любил и без гарнира слопал порции всех, кто был о нём плохого мнения.

Первое стройотрядовское крещение закалило, загорело и подкачало физически, однако заработок в подряде у госпредприятия составил всего лишь пару инженерских зарплат, а, если точнее, крутые дорогие джинсы и погулять. Зато несколько освоенных строительных специальностей уже дали право покинуть «ботанический» сад.

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

А в плане заработка, да и более приятных условий для труда и отдыха стал уже другой стройотряд. Это было на следующий год, когда мы перешли на третий курс и уже считали себя инженерами. Мой друг и напарник по носилкам Джон, в девичестве Володя, был простой деревенский и, соответственно, работящий парень. Но даже он на предложение: «Джон, пошли месить бетон», – возмущенно роптал:

– Ну, конечно, щас вот только сниму свой инженерский пиджак. Борзость какая у людей.

С его лёгкой руки в наш обиход вошло много выражений подобного рода. «Инженерский пиджак» стал символом интеллектуальной независимости, а «борзость» употреблялась в соотношении со всем, что по какой-либо причине не устраивало. Бетон плохо застывает – борзость какая у бетона, лопата сломалась – борзость какая у лопаты, дождь пошёл – борзость какая у погоды…

Я как-то попытался внести в лексикон отряда термин, услышанный у местного населения – «козлизм задремучий», но он почему-то не прижился, а джоновская «борзость» настолько прикипела, что сопровождала нас и в дальнейшей жизни. Володя Джон вообще был своеобразный Владимир Даль.

Однажды мы всем отрядом что-то съели и страдали разжижением желудков. Джон предложил народное средство.

– Нужна черёмуха, – с уверенностью сельского эскулапа заявил он.

– Зачем?

– Чтоб загусло.

Мы облепили растущие неподалёку деревья черёмухи, которая, говорят, закрепляет, и горстями отправляли в рот чёрные противодиарейные ягоды чтобы загусло, в смысле загустело. Хотя на пищу мы зря грешили. Виноват был местный «кальвадос».

А кормление было замечательное, и обеспечивали его две девушки, Фая и Светик. Чёрненькая Фая была старшая. Подходя к импровизированной столовой, состоящей из кухонного вагончика и столов под самодельным навесом, мы грузинскими голосами из старого фильма «Не горюй» издалека заводили «Фая, Фая, Фая, вот такая-а-а-а». С кухней надо дружить. Помогая девчонкам, мы кололи дрова и чистили картошку. На стенке внутри вагончика висела книга отзывов. Были, конечно, и недовольные, кому-то не нравилась пюре-глазунья, кто-то считал, что в нашей кухне столько мух, что захватывает дух… Я же писал только лестные отзывы, за что был любим девушками. Особенно Светиком. У нас даже небольшой роман возник.

Светик была пухленькой блондиночкой с ангельским личиком из интеллигентной семьи. По вечерам мы целовались непосредственно в кухне на мешках с картошкой. А иногда на лавочке при луне. Она сидела слева от меня, а я рассказывал что-то из курса астрономии и повернулся направо, указывая на какую-то звезду. Затем, повернувшись налево, я столкнулся носом к носу с мохнатой собачьей мордой. Это было несколько неожиданно, но почему-то я не испугался, а подумал: «Полнолуние… С кем не бывает». Но оказалось, что ангельское личико находилось чуть дальше, просто наша прикухонная дворняга доверчиво просунула между нами свою любопытную морду. Зашкаливать в отношениях со Светиком было нельзя. Я знал таких романтичных девушек. Они считали поцелуй залогом верности навсегда. А у меня была своя Наташа в городе.

Я стал избегать досупружеских обязанностей, ссылаясь на производственную занятость. Занятость действительно была. Надо было зарабатывать. Мы были плотниками-бетонщиками, но здесь сильно не разживёшься. Пришлось идти в экстремалы.

Вагон-хоппер предназначен для перевозки сыпучих материалов, в частности цемента, и его надо разгружать. Снизу у него люки, через которые цемент должен ссыпаться в наклонный лоток и перемещаться куда надо. Однако, слежавшийся после транспортировки цемент игнорировал закон всемирного тяготения. Приходилось через верхние люки залезать внутрь вагона и разрыхлять цементную массу вручную. При этом залезал ещё человек, а возвращался уже пельмень. Если бы вспрыснуть лёгким дождичком и подождать, можно остаться скульптурным изваянием наподобие девушки с веслом, точнее юноши с лопатой. Свою наружную поверхность после этого ещё можно было как-то отмыть, но то, что проникло внутрь несмотря на респираторы, необходимо было уже тщательно обрабатывать спиртосодержащими жидкостями.

Заработок на этот раз был уже в несколько раз посолиднее, и студенчество пошло вразнос по кабакам.

ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ

В каждом студенческом коллективе обязательно должен быть свой Кузя. Это либо производная от фамилии, либо образ жизни. У нас было и то, и другое. На третьем курсе в нашей группе после академа появились Валера Кузя и Юра Галич. (Я по-прежнему несколько сокращаю фамилии, чтобы кто хочет, себя узнал, а кто не хочет, так и не надо. К примеру, солидный руководитель строительства тогда был просто Кузя. Так зачем его расшифровывать.)

Это были два друга абсолютно разные внешне, но с единым внутренним миром. Валера был длинным и несколько нескладным. Играя в СТЭМе в сценке «Утро в общаге», он лежал на раскладушке пузом вниз, а ноги его при этом доставали до пола, в соответствии с песенкой про кузнечика с коленками назад. Юра же был красавчик-блондин с римским профилем. Несмотря на молодость он уже был не только муж, но и папа. Однако, это не мешало ему вести наш разгульный образ жизни.

Кузя и Галич были настолько «вестибюльными», что на лекции не ходили вовсе. Лишь завидев в конце коридора неугодного препода, они резко делали поворот кругом и удалялись. При этом их реакция и синхронные движения были настолько чётко отработаны, что позавидовали бы часовые Мавзолея. И лишь философские семинары они посещали охотно. Ребята они были грамотные с хорошо подвешенными языками. Начиная рассуждать, они своей полемикой сбивали преподавателя с толку и основной темы, направляя её в совсем иное русло. Пара заканчивалась, и все были благодарны Кузе и Галичу, принявшим огонь на себя.

Я тоже как-то воспользовался подобной тактикой на экзамене по философии. Мне было предложено прояснить разницу между диалектикой и метафизикой. А я, как бы раскрывая тему, вильнул в сторону и просто изложил содержание прочитанного в детстве фантастического рассказа. Там один профессор, метафизик, считавший, что жизнь на Земле после очередного потопа должна оборваться и потом зарождаться заново, отправился на машине времени в будущее. Оказавшись среди первозданной природы, он встретил неандертальца, который тюкнул его дубинкой по темечку. Профессор помер с торжеством своей теории. Но оказалось, что он просто попал в заповедник, где люди будущего разводили неандертальцев. Земля продолжала эволюционировать в духе диалектического материализма, а удовлетворённый преподаватель вывел мне «отлично».

Появление Кузи и Галича разбавило процентное соотношение мужского и женского в нашей компании и скрасило моё одиночество. А если учесть примкнувшего к нам и ставшего моим другом на все институтские и последующие времена Валеру Грига, то коллектив получился вполне основательным, самостоятельным и «всегда готовым». Лера жил на другом конце города и домой никогда не стремился. Поэтому, сколько я помню, он всегда присутствовал где-то рядом.

Наступила очередная осень, а вместе с ней и картофельная страда. Наиболее обильное вызревание её было отмечено в полевых недрах посёлка Ореховец нашей же губернии. Поэтому туда был десантирован почти весь наш курс. Меня всегда удивляло, что на картошке студентов, как правило, расселяют в сельских школах. Куда в это время исчезают школьники? На этот раз также основной массой мы расположились в пустующих классах. Но кое-кого приютили и частники. Так мои «матери» ангажировали просторную хату местного деда Тихона. Деду Тихону они представились как девушки положительные, строгих правил и вообще замужние. Для пущей убедительности они сказали, что мужья должны вот-вот приехать, и дед Тихон ежедневно пытал:

– Ну, когда хозявы-то будут?

Нас было много и, когда студенческая когорта маршировала по борозде, картошка сама выпрыгивала на поверхность, ну а ту, что застревала, выковыривал плугом местный тракторист Петруша. Это был молодой парень, который завидовал нашему студенческому содружеству. Он пригласил меня к себе домой, налил и попросил записать ему на магнитофон что-нибудь студенческое. Я исполнил «Из вагантов» c только что вышедшего, но до сельской глубинки ещё не дошедшего диска Тухманова. Довольный Петя предложил:

– Cлушай, у нас тут скоро свадьба будет. Сыграй там чё-нибудь».

Я согласился, а зря. Свадьба была вполне культурной и почему-то даже без драки. Меня, как представителя трудового студенчества, встретили дружелюбно, усадили за стол и налили гранёный стакан водки. Не желая обидеть молодых, я его выпил и тут же получил новый. Уяснив, что здесь после первой не закусывают, выпил и его и попросил хотя бы запить. Стакан с лимонадом оказался стаканом с самогоном, просто цвет подвёл. Так что спеть мне уже не удалось, и вскоре я был доставлен к месту проживания. Гитару несли следом. На следующий день в ту сторону, где была свадьба, глаза просто отказывались смотреть, а к горлу подкатывало что-то словами невыразимое. Ребята, которые вчера завидовали моему приглашению на халяву, сегодня с сочувствием рассматривали меня, как свидетельство торжества зеленого змия.

Из местного населения с нами в контакте производственном и дружеском был Бобан. Вообще-то это был Вова, а Бобаном он позволял звать себя только близким друзьям, остальным Бобан бил в бубен. Он водил ГАЗ-53 и ещё только собирался в армию, хотя внешне соответствовал уже отслужившему. Диаметр его кулаков не оставлял никаких сомнений в отношении его здоровья. Все в округе его уважали и побаивались.

Как-то в нашу всегда открытую дверь мужского класса забрёл местный неадекватный чудик и заявил, что он сидел и вообще всех зарежет вилкой. Вилки не оказалось, и он взял ложку. Отдыхавший у нас Бобан открыл один глаз, и урку как ветром сдуло. Вообще-то мы сами уже собирались напихать ему подзатыльников, потому что ложкой пока ещё никого из нас не резали, а наш стройотрядовский медик и тоже третьекурсник, доктор Женя, хирургом был ещё начинающим и от всех болезней прописывал только пластырь. Да и вообще, как мы поняли, он специализировался скорее всего по женским болезням, потому что всегда пропадал в расположенном напротив женском классе. Особенно его беспокоило здоровье Леночки из параллельной группы. К самой симпатичной присосался, пиявка медицинская.

Собственно, многие к тому времени уже начинали распределяться по парам, кто на время картошки, а кто и с дальним прицелом. Но секса в Советском Союзе не было!

Большому коллективу требовалось соответственно больше вина. И вот, желая расширить небогатый ассортимент местного магазина, мы решили осмотреть закрома соседнего села. В двухместной кабине ГАЗ-53 мы разместились следующим образом: Бобан за рулём, рядом вперемешку Григ, Галич и я. Продолговатый Кузя кольцами обернулся вокруг нас как змей со скульптуры «Лаокоон и его сыновья». Рулить Бобану было неудобно, поэтому ехали только по прямой, пугая встречные машины. С одной всё-таки пришлось «поздороваться» зеркалами. Вернувшись в родное село, Бобан бросил машину в положении неустойчивого равновесия на откосе оврага и отправился с нами продолжать.

Хотелось бы добавить ещё несколько слов о том, зачем собственно нас туда послали. Не только бухать, но и пахать. Вообще-то я никогда не уважал тупой и однообразный труд. Думаю, у станка я бы долго не простоял. И уподобляться исполнительным девчонкам, сидящим в борозде и наполняющим вёдра картошкой, свободолюбивая натура не позволяла. Другие ребята также искали каких-либо осознанных творческих проявлений и инженерных решений. Как известно, вся рационализация произрастает из элементарной лени. Не хочется чего-то делать, и ты начинаешь думать, чем бы это заменить. И мы этот нудный картофелеуборочный процесс распределили следующим образом – девушки в соответствующих позах торчали в борозде, а ребята отбирали у них наполненные вёдра, раскручивали и бросали в кузов самосвала. Центробежная сила не позволяла картошке высыпаться из летящего ведра до тех пор, пока оно не оказывалось в положении вверх дном в руках у принимающего на кузове, который тут же отправлял уже пустое ведро обратно. Получалось что-то вроде циркового номера с жонглированием. Процесс был рационализирован, и кое-кто даже Почётные грамоты заслужил.

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ

Если всё, что описывалось ранее, касалось только летне-осенних периодов, то это вовсе не значит, что земля Нижегородская располагается где-то в субтропиках. Отнюдь. Просто я ещё не добрался до остальных времён года. На смену картофельным эпопеям неизбежно приходила унылая пора, которая очей очарованьем была только для Пушкина, для нас же она выливалась в тоскливые посиделки, то бишь лекции. Конспектировать лекции я не умел. Привитый с первого курса начертательной геометрии почерк шрифтом был красивый, но не успевал за лектором, а стенография типа «лишь бы успеть» была потом вообще нечитаемой. В конце концов я подлизался к Маринке из параллельной группы, у которой был самый читаемый в мире почерк, и её конспекты стали для меня как Библия, Коран или Танах. Пользоваться конспектами своих одногруппниц было нереально. Их попросту не было. «Матери» их не писали, а такие, как наша староста Леночка, и без них всё знали. Когда мы с Лёшкой прекратили свою деятельность в качестве старост, я из-за Козловой, а он из-за ноги, эта наша совместная «козлоногость» дала дорогу нашим прекрасным преемницам. Меня, повторюсь, заменила Леночка, а Лёшу – Маринка. Они сделали это с лёгкостью. Я вот подумал, а если бы наоборот, нам пришлось их в чём-то подменить… Когда две эти стройные грации, вздымая юбочки, отплясывали на институтской сцене озорные танцы, я представлял на их месте нас с Лёшей, и мне становилось дурно.

В общем, источник знаний был найден, оставалось только с заинтересованным видом из уважения к лектору сидеть и шевелить шариковой ручкой, внешне создавая эффект присутствия. Фактически же мы с шахматистом Серёжей на лекциях играли в «балду». К помещённому в клеточках слову нужно было добавлять по букве, создавая новое слово, и, чем длиннее оно было, тем больше очков ты получал. Игра, конечно, тупая, но как-то разнообразит. Я уже побеждал, но Серёжа, как профессиональный шахматист, знал толк в клетках. Он добавил очередную букву, и получилось слово «народ». Я думал, что он, как положено по правилам, запишет в свой столбик пять букв, но Серёжа уверенно вырисовывал четыре миллиарда. Народонаселение нашей планеты на тот момент именно столько и составляло. Я отомстил ему в следующей игре, где, имея только первую и последнюю буквы, нужно было найти остальные. Разгадка начиналась, как правило, с гласных, но в моём слове их практически не было. Это было, помнится, какое-то производное от глагола «взбзднуть». Долго же Серёжа мучился…

Думаю, я предельно доступно дал понять, из чего лепились будущие инженеры и руководители производства.

Но что мне действительно нравилось, так это курсовое проектирование. Это уже не тупое заучивание материала, а творческий процесс. Как правило, в каждом семестре надо было защитить по три проекта, два больших по профилирующим предметам, а третий так себе, не особо значимый. Тянуть все три одновременно было тяжеловато, ведь вино и девушек пока никто не отменял, и я избрал такую тактику – сначала готовил два основных и одним из первых на потоке их сдавал, а там уже вместе со всеми и третий подтягивал. А первым доставались почёт и отличные оценки без дополнительных вопросов. Вот тогда я и отомстил доцентихе Козловой, закрепившись в институте и восстановив стипендию.

Дважды в году, на 1 мая и 7 ноября вся страна выходила на демонстрацию. Выходили все, даже кому было нечего демонстрировать. В эти дни наша любимая 201-ая аудитория из учебной превращалась в закусочную. На лекциях, как правило, народу там бывало меньше. С раннего утра на столах расставлялись бутылки и раскладывались хлеб-соль, колбаса-сыр и другие незатейливые разносолы. Потом все выходили на улицу и пытались формироваться в колонны. Впереди факультетское руководство выстраивалось в ровную шеренгу, стараясь придать хоть какую-то форму остальному стаду. То, что получалось, начинало движение, и раздавался гимн нашего факультета. Слова были мои, музыкальное сопровождение тоже, а хор сводный.

Лекции студенту хуже тюрьмы,

Пусть их кто-то слушает, только не мы,

Пусть огромный острый зуб точит декан,