Погребенные. Легенда о Маат

Вспыхнула последняя свеча в канделябре, прикреплённом к стене, и я ахнула, встретившись взглядом с парой изумрудов, помещённых в каменные глазницы статуи огромной чёрной кошки. Одно ухо величественной громадины откололось, как и кончик носа. Когда-то гладкая порода поцарапалась и сохранила былой блеск лишь в области шеи.

Кошка сидела в самом центре. У её лап стояла сотня расплавленных свечей. Фирузе подожгла немногие уцелевшие, осветив расписанный иероглифами пьедестал.

– «И вползут они на животах своих в царство тьмы, на страдания обречённые. И во рту останутся пеплом все могущественные империи…»[2 - Цитата из фильма «Париж, город мёртвых». (Прим. авт.).]

– «И воздвигнется царство ночи, о котором столь долго пели мы», – окончила за меня Фирузе и согнулась пополам, чтобы провести рукой по выгравированной на древнем языке надписи. – Знание этих символов в моей семье передавалось из поколения в поколение. Легенда гласит, что под этой статуей путь в загробный мир.

От кошки исходила такая мощная тёмная энергия, что я без сомнений поверила в эту легенду. Многое из того, чему не верила Аника Ришар, оказалось правдой. Вымысла осталось слишком мало. К вечеру того дня, когда запылённая временем подноготная человеческой истории всплывёт на поверхность, люди не узнают собственные отражения. Ни одна наука не справится с последствиями таких открытий. Открытий, способных разрушить тонкую завесу между миром живых и мёртвых.

Могут начаться войны. Сотни, а может быть, тысячи религиозных войн. Миллионы людей обратятся в истинную веру, но останутся и преданные своим богам. А я, в свою очередь, не стану отрицать возможность их существования. Если древние египетские легенды отнюдь не беспочвенные сказочки, то сколько всего мы по-прежнему не знаем?

И воздвигнется царство вечной ночи…

– Смотрите сюда, госпожа, – поднеся свечу к дальней от статуи стене, позвала Фирузе.

Я подошла к ней и, прищурившись, вгляделась в символы, золотым тиснением переливавшиеся на чёрном камне.

– Жрецы богов, покровительствующие смертным. Они проводили жертвоприношения и замыкали цикл жизни человека. Тут написано, что Бастет даровала свои силы животным, дабы те помогали богам и людям. Многие жрецы когда-то были кошками.

Полгода назад я бы пришла в ужас от осознания, что Дориан и Вивиан действительно принадлежали к семейству кошачьих, но сейчас я не испытала ничего схожего. Аника Ришар догадывалась об этом, хоть и рьяно отрицала, лишь бы окончательно не тронуться умом.

– А это что? – Я подошла к другой стене и приложила кончики пальцев к изображению человека с волчьей головой. Все символы в зале были связаны между собой. Легенда о жрецах переходила сюда, но потом линия повествования расходилась в разные стороны.

– Анубис – великий бог загробного царства. После смерти душа человека попадает на его Суд, где решается, достоин ли смертный продолжения жизни в Иалу, или же его ждёт забвение.

– Поглотительница смерти? – Я вгляделась в надпись под изображением пугающе огромной собаки.

– Амат, чудовище, пожирающее сердца грешников, – с придыханием ответила Фирузе и положила руку на пока не сильно выпирающий живот.

– Вам с Ахметом нечего бояться, – ковыряя ногтем очертания странного животного, о котором упоминала Бастет, прошептала я. – Вы попадёте в Иалу, как и ваш будущий малыш.

Я вновь вспомнила об Александре Робинсе. Он ведь тоже верил во все эти легенды. Может быть, не совсем так, как хотелось бы Анубису и Бастет, но я надеялась, что его душа не сгинула в забвении, а отправилась в вечный рай.

– А это та самая легенда о войне Осириса и Сета, – продолжала Фирузе, не подозревая, чья дочь стоит перед ней. – Моя бабушка говорила, что здесь её оставила сама великая Бастет, когда явилась после постройки храма.

Я с трудом представляла красивейшую из ныне живущих и даже тех, что умудрились умереть, женщину с тесаком и приборами для наскальной живописи, но не стала говорить об этом Фирузе.

Кое-что о войне Осириса и Сета Аника Ришар, особо не слушая, всё же мельком узнала на школьных уроках. Кое-что на неосязаемом уровне я знала сама. Кое-что мне рассказывал Александр…

– Сет задумал погубить Осириса и, порубив его тело на четырнадцать частей, разослал их по разным концам Египта.

Исида, жена Осириса, нашла все части, кроме одной… его члена, – Фирузе хихикнула, но продолжила: – Когда она собрала тело мужа, то смогла зачать от его безжизненных остатков их сына, Гора. Впоследствии именно глаз Гора воскресил отца.

– И как она смогла зачать от него, если он лишился члена? – совершенно серьёзно спросила я.

– Об этом история умалчивает, – пожала плечами Фирузе.

– А Маат? Что известно о ней? – Собственное имя прозвучало таким чужим, что я поморщилась.

Женщина подвела меня к обратной стороне статуи кошки, присела на корточки и подсветила пьедестал. Среди сотен наспех нацарапанных имён я увидела лишь три знакомых: Маат, Амсет, сын Гора.

Осирис прятал меня в Дуате от своей жены. История тех лет не знала о моём существовании, но кто в таком случае поведал миру о Маат? Быть может, заперев врата в Дуат, я сделала это сама, ведь современная история знала моё имя. Быть может, это сделал кто-то другой. Тот, чьё имя было написано рядом с моим. Амсет.

Я не стала спрашивать Фирузе. Ответ на вопрос таился в сводках и легендах многовековой давности. Да и значения это не имело.

Боги канули, но возродились вновь. И то, почему я поступила так, как поступила, стало единственным, о чём я думала, пока спустя три дня на закате на горизонте не появились две машины.

Я сидела на пороге своего домика, очищала картошку и бросала её в таз с водой, чтобы хоть как-то помочь Фирузе в благодарность за её заботу. Рёв приближающейся машины не заставил меня поднять головы. Погружённая в свои мысли, я вытерла потный лоб полотенцем.

– Фирузе, госпожа!

Рёв по-прежнему сотрясал почти сакральную тишину здешних мест, хоть Ахмет и выключил двигатель. Пикап серого цвета, забитый коврами, которые шила Фирузе, принадлежал Ахмету. Лёгкую проходимость по бездорожью и песку обеспечивали огромные колёса. Вторую же машину я видела впервые в жизни.

Боги!

Нож с грохотом упал в таз. Вода брызнула в разные стороны, но там, куда она вылилась, меня уже не было.

– Какого чёрта? – Я бежала и размахивала руками, как умалишённая. Споткнулась, чуть не упала, выровнялась и почувствовала, как слёзы обожгли щёки.

Вивиан придерживала дверь машины и смотрела на меня с какой-то странной светлой грустью.

– Вашу мать, как вы здесь оказались? – рыдая от радости, что меня нашли и спасут из тлена одиночества, кричала я.

Дориан выпрыгнул из машины, и, о боги, я никогда не была так сильно рада видеть его, как в тот момент.

– Солнышко, скучала? – просиял он, но я стёрла с его лица эту идиотскую улыбочку, когда врезалась в него на полной скорости и попыталась задушить в объятиях.

Я рыдала так громко, что меня слышали в Каире и в Дуате. Мои слёзы могли бы разлиться во второй Нил, но с заднего сиденья вылезла Агата Ришар – Мираксес. И крик, который она испустила, заглушил мои слёзы. Я вцепилась в неё дрожащими руками и поклялась, что больше никогда не отпущу, пока она сама этого не захочет.

III

Привычная усмешка Дориана превратилась в печальную полуулыбку. Он шутил, что устал в дороге, пытаясь найти меня в этой богом забытой песочнице, пока они не встретили Ахмета. Но причина, по которой он был столь поникшим, безусловно, крылась в другом.

– Бастет попросила приглядеть за тобой, – коротко проинформировал он, когда понял, что я не заткнусь, если не узнаю, как и почему они здесь оказались.

Мираксес не отлипала от меня ни на секунду. С нашей последней встречи она сильно похудела, но не это вызвало у меня сотню вопросов. Куда любопытнее казалась тюремная одежда и наручник, болтающийся на одной руке.

– Спасибо, Ахмет, – поблагодарила я.

Мы сидели на ступенях мечети, а Ахмет носил из дома тарелки с едой и холодный лимонад. Я заметила, как дрожат его руки и как несколько раз он порывался начать разговор, но не находил в себе мужества и с опаской поглядывал на молчавшую всё это время Вивиан.

– Обращайтесь, госпожа. Вы знаете, где найти нас, – неловко почесав затылок, сказал он.

– Кто это? – взявшись за тарелку с кашей и куриными сосисками, спросил Дориан, когда Ахмет скрылся в своём доме.

– Добрые люди, по просьбе Бастет приютившие меня на время, пока я… не восстановлю свои силы.

Руки Мираксес задрожали с новой силой, и она расплакалась. Внутри меня всё сжалось от боли и страха, с которыми я старательно справлялась последние дни. Но они передались мне от неё, когда я прижала её к себе, баюкая в объятиях.