Жертва репрессий

Из Москвы мы, похоже, так и не выехали. Тем не менее, машина остановилась, и я понял, что мы прибыли в конечный пункт.

– Выходи!

Я вылез из тесного кузова по-прежнему с повязкой на глазах. Конвоир подтолкнул меня автоматом. Мы двинулись вперёд. С каждым шагом всё сильнее слышны были звуки большой стройки.

4.

Сердюков умер 13 февраля. Серпенко, Смирнов и Милютин умерли один за другим в марте. Остался один я и тысячи других неизвестных мне строителей.

Мы строили самое грандиозное и бесполезное сооружение в мире – пирамиду-усыпальницу. Никто не знал, кому она предназначалась. Но каждый день сотни строителей гибли от истощения и утраты способности к жизни. Строительство шло, не прекращаясь ни днём, ни ночью. И постоянно привозили всё новых строителей.

Однажды в мой барак поселили тощего очкастого парня, похожего на студента. Обычно мы не называли здесь друг друга по именам – только по фамилиям или номерам. Этот же назвался Сергеем.

– Тебя по какой статье осудили? – спросил я.

– Девяносто девятая – шпионаж, – ухмыльнулся он. – Знаешь, когда я только разрабатывал этот вирус, ещё подумал: какие преступления записал бы он на мой счёт?

– Что ещё за вирус?

– Непростой вирус! Когда правительство запускало программу с электронной подачей жалоб, мне пришла в голову безумная идея. На форуме прочитал у одного сталиниста, что в репрессиях на самом деле были виноваты партийные низы и активность масс. Вот и решил я направить энергию наших хомячковых масс против них самих.

– Слушай, это ведь ты писал под ником Пушкарь?

– Да, я, – с удивлением ответил Сергей. – А ты, стало быть, тот самый сталинист? Вот те на!

Мы оба были поражены такой удивительной встречей.

– Так вот, я создал этот вирус, который должен был автоматически менять показания жалобщиков и приписывать преступления против государства людям, на которых они жаловались. Я запустил его на сайт правительства. Неожиданно программа заработала. Не знаю, с чем это связано, но только людей по ложным доносам стали сажать, причем так лихо… Кому-то это, видимо, нужно. И это не прикол, что все мы здесь оказались.

– Я это уже понял, – с горечью ответил я. У меня не было в душе ненависти к этому человеку. Он здесь – такая же жертва, как и все мы.

5.

С каждой тонной песка, перевезённой мной на тележке, с каждым мускульным усилием на этой дурацкой стройке я всё больше проникался её величием. «Нет, в этом определённо что-то есть! Вот не будет нас, а Пирамида останется стоять. Изменится государственный строй, а она не шелохнётся».

Очищение от дурных страстей давалось мне нелегко. И всё-таки каждый день давал поводы для маленьких радостей. Закончили укладку фундамента. Ура! Я уже забыл, когда так радовался в последний раз. О той, другой жизни теперь вспоминалось лишь изредка. Она была какой-то серой и далёкой. Только то, что происходило сейчас, казалось осмысленным и правильным. Будущая Пирамида заслонила в моём сознании всё остальное. Я даже был теперь благодарен Сергею за то, что с помощью созданного им компьютерного вируса мы все оказались здесь.

«Нет, нет моих желаний. Ничего нет. Только она. Пирамида! Моя прелесть!».

Я умер от утраты способности к жизни 1 мая. Умирал с верой в то, что Пирамида во славу Великого человека будет достроена, поэтому расставаться с жизнью было легко.

Страх помещика Трофимова.

В П-ской волости Н-ской губернии проживал в своё время знатный помещик Павел Александрович Трофимов. Было у него имение в тысячу душ крепостных. Центром его являлась старая усадьба, построенная ещё в эпоху Екатерины Великой по проекту Растрелли. Если кто читал различную романическую литературу, тот должен знать, как протекала жизнь в таких богатых усадьбах: скука деревенской жизни разбавлялась различными охотничьими забавами; барская праздность и лень маскировалась хозяйственной предприимчивостью, хотя чаще всего речь шла лишь о показном увлечении сельским хозяйством.

Павел Александрович, как и многие помещики в окру?ге, одно время по модному тогда веянию пытался вводить в своём имении английские способы хозяйствования, но быстро охладел к предпринимательству. И им овладела обычная деревенская скука. Надо, однако, отметить, что при всех своих слабостях человек он был замечательный, но очень боязливый. Бывало, заберётся с утра в чулан и боится там, а чего – и сам не знает. Но особенно сильно он боялся Льва Толстого и Фёдора Достоевского, поэтому часто ездил к ним в гости.

Приезжает, значит, как-то раз ко Льву Николаевичу в Ясную Поляну. А знали друг друга они хорошо, поэтому общались между собой просто, запанибрата. Вот Павел Александрович и говорит:

– Ну что, брат Толстой?

А тот в ответ:

– Да как-то так всё.

– А нельзя ли попроще, Лев Николаевич?

– Проще? Проще простого! Надо быть проще! Кажется, дорогой Павел Александрович, Вы сами того не ведая натолкнули меня на очень важную мысль. Ведь я ищу смысл жизни, но никак всё не удавалось мне найти основной её принцип. И вот Вы мне его подсказали. А звучит он так: нужно стремиться жить проще! Опрощение! – вот идеал».

Лев Николаевич был так взволнован этим своим открытием, что даже забыл напоить гостя чаем. Но тот вовсе не обиделся. Постепенно Лев Николаевич пришёл в такой бурный восторг, что начал непроизвольно трясти бородой. Это так испугало Павла Александровича, что он, позабыв об угощениях, просто сбежал из Ясной Поляны. Далее он направился к Фёдору Михайловичу Достоевскому в Старую Руссу.

Здесь тоже приём был очень дружественный и такой же непосредственный. Павел Александрович по своему обыкновению поприветствовал старого друга такими словами:

– Ну, что, брат Достоевский?

А тот отвечал:

– Да как-то так всё.

– Что ж так?

– Да, вот третий месяц работаю над романом. Хочу описать в нём положительно прекрасного человека. Работа идёт трудно. Понимаете, Павел Александрович, мне гораздо проще изобразить характеры порочные, страстные и безудержные, чем чистые и неиспорченные.

– Федор Михайлович, вы скромничаете. Я являюсь давним почитателем Вашего таланта. И мне кажется, всё, что Вы пишете, просто прекрасно. Да, именно прекрасно. И этого уже достаточно, чтобы спасти мир.

– Прекрасно? То есть Вы хотите сказать, что красота спасёт мир! Отличная мысль! Просто великолепно. Пожалуй, я вложу её в уста своего героя. Роман, знаете ли, будет называться «Идиот».

– Обязательно прочту.

Но тут заходящее июньское солнце осветило лицо Фёдора Михайловича. Красные, бурые и алые блики заиграли на могучем лбе великого писателя. Это так испугало Павла Александровича, что он вынужден был бежать из Старой Руссы.

Так он и ездил, то к одному, то к другому, и всё время чего-то боялся. Боялся и днём, и ночью. И у нас есть тому документальные свидетельства. В архиве хранится значительная переписка Павла Александровича. Во многих письмах он даёт детальное описание своим фобиям. Вот, допустим, письмо, адресованное некоей помещице, жившей в соседнем имении:

«Милостивая государыня! В своём вчерашнем письме Вы известили меня, что по случаю именин Вашей племянницы у Вас готовится большой праздник. Вы созвали множество гостей и приглашаете также меня. Боюсь, однако, что не смогу Вас порадовать своим присутствием. На бал придут Достоевский и Толстой, а я их очень боюсь. И всё же Вас я боюсь ещё больше, поэтому, наверное, всё-таки приду.

Должен Вам сказать, что больше всего меня пугает, когда я представляю, как Вы щурите свои глаза и начинаете с улыбкой смотреть на меня. Мне всё кажется, что Вы леденящим душу своими добрыми нотками голосом скажете:

– Это всё Вы!

Я отвечу:

– Да, да, конечно, я!

– А вот и нет, вовсе не Вы.

– Нет, конечно, не я.

– Что Вы всё поддакиваете, значит и правда в чём-то виноваты?