Яик-Горынович

Матерый быстро подбежал к норе с копошащимися в ней прибылыми, нового, майского помета волчатами. Волк продолжал втягивать ноздрями воздух: запах человека исходил от одного из его щенков! Ага, вот от этого, крупного сосунка с острыми, прорезавшимися уже зубами…

Вожак с неприязнью фыркнул, подбежал к щенку, которого брал в руки человек, и схватил его за загривок. Схватил не так осторожно и бережно, как мать, когда перетаскивала детенышей с места на место, а с силой сжав челюсти, так что волчонок громко завизжал от боли. Матерый отошел с ним в сторону и еще сильнее сжал зубами волчонка, ловко перехватил его за горло. Под его большими, желтоватыми от времени, острыми клыками хрустнули хрупкие шейные позвонки прибылого, в рот матерого потекла горячая кровь. Вожак еще раз с силой сдавил огромными челюстями горло щенка, тот поперхнулся визгом, судорожно дернулся всем телом и затих. Матерый опустил труп на землю, но запах человека не исчезал, а как будто становился еще сильнее. И тогда вожак вновь подхватил мертвую жертву, вынес ее из оврага и бросил далеко в степи.

Вернулся в овраг и, поискав укромное место, растянулся во весь свой огромный рост под кустом. Закрыв глаза, задремал, дожидаясь с охоты волчицу. И во сне чутко, с опаской, вслушиваясь в неясные степные звуки.

Глава 14

Поездка в Оренбург

1

Варвара приехала в Оренбург засветло, у заставы расплатилась с сивобородым, кряжистым дедом-возничим, на подводе которого добиралась до города. Пошла, минуя огромные городские, распахнутые настежь, Яицкие, или Водяные, ворота. У караульной будки ее весело окликнули молодые гарнизонные солдаты-зубоскалы, лениво полузгивавшие семечки. Варвара отшутилась от них, стыдливо прикрыла рот кружевным крахмальным платочком, прошла по широкой главной улице, которая называлась Губернской, до перекрестка.

Родители ее, оренбургские казаки, жившие в Форштадте – казачьем поселке близ восточной стороны города, – давно поумирали, и женщина держала путь к своей родной тетке, младшей сестре отца. Та вышла замуж за состоятельного горожанина, откупщика и подрядчика, и жила неподалеку от Гостиного двора. Своих детей у нее не было, и тетка была всегда рада племяннице, встречая ее как родную дочь.

Когда улеглись первые радостные приветствия и поцелуи, тетка, Пелагея Капитоновна Долгополова, пригласила племянницу в залу своего богато обставленного, деревянного дома. Кухарке велела собирать на стол.

– Ты, Варвара, притомилась, небось, с дороги? Отдохни чуток, а потом я тебя покормлю.

– Да я не голодна вовсе, тетушка, – запротестовала казачка. – У меня припасено все с собой… Вот и вам гостинцев привезла, рыбкой и черной икоркой с последнего багрения Михаил Родионыч велели вам кланяться.

– Рыбка – это хорошо, рыбу вашу яицкую я оченно уважаю, и икру тем паче, – обрадовалась Пелагея.

Вновь крикнула прислугу: у нее помимо пожилой дородной кухарки было еще две расторопные девки и пожилой дед-дворник, он же печник, во дворе. Пришедшей на зов сенной девке велела снести все гостинцы на кухню и отдать кухарке.

– А где же дядюшка, супруг ваш, Харлампий Трифонович? – поинтересовалась Варвара. – В Гостином дворе, небось? Делами занятые?..

– Уехал Харлампий Трифонович неделю тому назад во Ржев-город Володимерский, – сказала тетка. – У него же там младший брат, Астафий, купец второй гильдии. Известный в городе человек, поставщик императорского двора бывший. Сено для царских конюшен в Санкт-Петербург отправлял. Еще при покойном императоре Петре Федоровиче, Царство ему Небесное.

Пелагея отчего-то взгрустнула.

– У вас там как, на Яике? Бывшего царя-батюшку казаки не поминают?

– Кто поминает, а кто и не очень, – искренне ответила Варвара. – У наших другая беда: совсем старшины казаков замордовали. Жалованья пятый год не выдают, налогами и поборами войсковую сторону обложили, рыбу ловить не велят, заставляют на своих хуторах батрачить. Ну, просто, тетушка, ложись и помирай!.. Мой-то средненький, Борис, тоже гнет спину на богатеев. Пасет на дальних пастбищах овец бородинских.

– Никак чабаном заделался? – переспросила тетка Пелагея. – А что, дело хорошее, я тебе скажу, племяннушка. Все без куска хлеба не останется, а то, глядишь, разживется и свой гурт заведет… Ты молись за него, Варвара. И за мужа своего молись, Бог ведь он добр и милосерден. Он все может, если захочет.

– Да я и то денно и нощно молюся, поклоны бью, и к батюшке на исповедь регулярно хаживаю, – призналась Варвара. – И на Господню церковь в кружку со святыми дарами свою лепту регулярно бросаю… Втайне от Михаила, конечно. Он у меня не того… не любит, когда в пустую трату деньги идут. Они нам, тетушка, ох как чижало достаются!

На глазах у Варвары показались слезы. Женщина поспешно вытащила из рукава утирку.

– Не плачь, Варварушка, – сама чуть не прослезившись, обняла ее Пелагея. – Знаю, знаю, что нелегко тебе с шестью ртами! А ну-ка прокорми всех, попробуй… Ну да чего уж там, пока Харлампий Трифонович в отъезде, помогу чем-нито. Свои чай люди, родня. Не волки лютые…

Пришла сенная девка и сообщила, что ужин готов.

– Пойдем, Варюшка, в столовую, пойдем. Откушаем, что Бог послал, – повела племянницу под руку хлебосольная тетка.

Женщины уселись за небольшой квадратный стол, покрытый расписной, с яркими узорами, скатертью.

– А к нам на днях сосед в гости заходил. Сотник Оренбургского казачьего войска Тимофей Иванович Падуров, – продолжала весело тараторить Пелагея. – Красавец, весь из себя!.. Интеллигентный, воспитанный, бравый офицер. Вот кого бы тебе в мужья, Варварушка, а не твоего Михаила, прости господи, что скажешь!.. Тимофей Иванович из Москвы как раз воротился, где был депутатом Большой государственной комиссии по выработке Нового Уложения, то бишь основных законов всей Российской империи. Так матушка-государыня всемилостивейше распорядилась комиссию такую созвать. Тимофей Иванович в ней наших оренбургских казаков представлял.

– И что же он говорит? – рассеянно спросила Варвара, откушивая первое блюдо, налимью уху, которую подала из кухни одна из сенных девок.

– А вот ты сама у него и спроси. Если хочешь, я пошлю свою девку Анфису за сотником, – предложила Пелагея.

Варвара вспомнила о поручении, которое дал ей Иван Кирпичников, и согласилась. Она решила через Падурова передать жалобу яицких казаков в губернскую канцелярию. Тетке про челобитную она ничего не сказала.

Девка Анфиса пошла исполнять поручение, и сотник не заставил себя долго ждать. Он явился минут через двадцать, гремя шашкой и скрипя начищенными до зеркального блеска сапогами. Лихо щелкнув каблуками, с достоинством поклонился хозяйке, галантно, как это умеют делать господа офицеры, поцеловал руку Варвары. Казачка, засмущавшись, быстро отдернула руку, спрятав ее под мышку. Ее руки не были созданы для офицерских поцелуев: это были рабочие руки простой крестьянской женщины, пахнувшие землей, коровьими кизяками и полынью. Натруженные, в мозолях и цыпках, руки.

– Честь имею представиться, – еще раз лихо щелкнул каблуками пришедший. – Сотник Оренбургского казачьего полка Падуров.

– Садись уж, будет расшаркиваться, – пригласила его к столу хозяйка. – Без церемоний давай, Тимофей Иванович, мы люди простые.

– В народе замечено, Пелагея Капитоновна, что простота хуже воровства, – заметил Падуров, присаживаясь к столу рядом с Варварой.

– Это моя племянница, прошу любить и жаловать, – отрекомендовала Варвару тетка.

– Очень приятно, сударыня, – учтиво поклонился сотник.

Варваре он нравился все больше и больше. Пелагея Капитоновна велела девке принести из подвала вина, чтобы угостить гостя. Не отказалась от приятного, прохладного напитка и племянница, храбро выпила полбокала.

– А вы государыню в Москве видели? – чтобы поддержать разговор, спросила сотника Падурова Варвара. – Какая она из себя?

– Видел, конечно, я матушку, – кивнул головой, приглаживая усы, сотник. – Они изволили присутствовать при открытии нашей Уложенной комиссии. Каждый депутат ей ручку облобызал, и я в том числе, грешный…

– В чем же грех, Тимофей Иванович? – удивленно подняла брови Пелагея.

– Царица!.. – неопределенно пожал плечами Падуров. – Нас много, а она одна… За всех нас душой болеет, почему и депутатов со всей России собрала государственной важности дела решать. А мы только каждый об своем думаем, а она за всех – об общем.

– Мудрено сказано, – почти ничего не поняла Пелагея. – Давайте лучше есть, пить и веселиться, как в Екклесиасте сказано, не то заскучаешь, право, от вашей, Тимофей Иванович, политики.

– Что ж, давайте веселиться, – не стал спорить с хозяйкой бравый сотник.

Когда было много всего съедено и перепито вина, Пелагея объявила, что на время покидает их, и пошла соснуть в спальню на второй этаж. Разморило ее от выпитого вина и жирной пищи. Варвара решила воспользоваться удобным случаем и попросила сотника передать послание яицких казаков губернатору Рейнсдорпу.

– А почему бы и не передать?.. С превеликим удовольствием, – охотно согласился сотник Падуров и спрятал поданную Варварой бумагу за пазуху. – Вы еще погостите у тетушки?

– Да, побуду какое-то время, – кивнула казачка. – Думаю, на Фоминой неделе назад, в Яицкий городок вертаться.

– Хорошо у вас, небось, летом? – мечтательно вздохнул Падуров. – Река, свежий воздух, сады зеленые, степной ветер… Не то что у нас, в душном, пыльном городе, среди грубой солдатни и вечно пьяной мастеровщины.

– Пьяниц и у нас в городке хватает, – улыбнулась Варвара. – Без мордобоя ни один пресветлый церковный праздник не обходится.

– Эх, Россия, Россия, азиатская ты наша сторонушка! – горько вздохнул сотник. – Никогда не бывать тебе европейской цивилизованной страной, о чем покойный император Петр Первый мечтал.

– А нужна ли нам та цивилизация? – спросила Варвара. – Жили без нее наши родители, и мы как-нибудь проживем.

– В грязи и коровьем навозе по шею! – уточнил сотник.