Яик-Горынович

– Ну так что с того? Зато корова молоко дает, – пожала плечами Варвара.

2

Сотник Падуров еще несколько раз встречался с казачкой. Вечером, накануне ее отъезда из Оренбурга, гуляли за городом, возле Менового двора. Падуров предложил сесть на небольшой пригорок сбоку дороги, кинул к ногам Варвары свой новенький форменный чекмень.

– Так и сам к стопам твоим припаду, дорогая Варвара, – напыщенно говорил взволнованный сотник. – По нраву ты мне пришлась, скрывать не стану. Все бы отдал за…

– Я замужняя женщина, Тимофей Иванович, – погрозила ему пальчиком молодая казачка. – Не забывайся, пожалуйста, и охлади свой пыл. Давай останемся друзьями.

– Так муж с женой и есть наипервейшие друзья-товарищи, – не отставал Падуров.

– Опять ты за свое, – сердито сказала Варвара. – У меня шестеро ребятишек, окстись, Тимоша… Где ты раньше был? Я ведь, как и ты, оренбургская. Земляки мы с тобой.

– Я думаю, муж и дети в таких делах не помеха, – залихватски тряхнул густым русым чубом, выбившемся из-под шапки, горячий, как необъезженный конь, сотник. – Я ведь не под венец тебя зову…

– Остынь, бесстыжий, что говоришь! – сердито вскрикнула казачка.

Вдруг невдалеке весело запиликала гармошка, и молодые, луженые глотки в три голоса загорланили матерные песни.

– Бердские, небось, гуляют, – только и успел вымолвить Падуров, как их окружила внушительная толпа молодых парней-казаков из недалекой отсюда слободы Берды. С ними было и несколько молодых, хохочущих во все горло девах. Парни были сильно навеселе и вели себя агрессивно.

– А-а, ваше благородие, господин сотник с нашими девчатами забавляется, – нахально крикнул один, высокий и плечистый молодой казак, стоявший справа от гармониста.

– По гляделкам ему, Фома! А девку – по кругу, – посоветовал ему кто-то.

– Не замай, оглобля! – решительно шагнул навстречу буяну сотник Падуров, хватаясь за эфес шашки.

– Братцы, наших бьют! Бей сотника! – провокационно заверещал гармонист, снимая с плеча инструмент и передавая стоявшей поблизости девке.

Сзади Падурова кто-то с силой огрел сучковатой дубинкой. Нападавший метил в голову, но промахнулся, и дубина, скользнув по уху, обрушилась на плечо. Варвара, рванувшись к сотнику, закричала, но ее перехватили сильные мужские руки, зажали ладонью рот, поволокли в темноту.

Падуров в два прыжка настиг тащившего Варвару молодца, схватил его за шиворот и, с силой крутнув к себе, смачно ударил в зубы. Молодые ядреные зубы казака звонко щелкнули. Он отпустил женщину, не устояв на ногах, полетел на землю, нечленораздельно замычал. Схватившись за челюсть, выплюнул на ладонь несколько выбитых зубов. Варвара в испуге прижалась к широкой груди Падурова. Тот, выхватив шашку, плашмя, что есть силы рубанул по спине засучивавшего рукава форсистого городского казакина гармониста. Боец, с громким воплем, как ошпаренный, отлетел от сотника. Парень с дубиной в другой раз подкрался к сотнику из-за спины, замахнулся для нового удара.

– Тимофей, сзади! – предупредительно крикнула Варвара и первая, не дожидаясь Падурова, кошкой метнулась на казака, норовя когтями выцарапать ему глаза.

Обернувшийся сотник ловким ударом шашки разрубил его дубину напополам, быстро перебросил шашку в левую руку и точным, бойцовским ударом кулака в лоб, в переносицу, опрокинул казака навзничь. Варвара храбро кинулась на другого обидчика, повалила его на землю и стала быстро и сильно мутузить кулаками по чем попало. Парень, отбрыкиваясь, беспомощно барахтался под ней и никак не мог встать.

– Молодец, Варюха! Так его, злыдня, – подбодрил подругу разгоряченный сотник и бросился, посвистывая над головой шашкой, на целую толпу оробевших парней. Те, побросав выломанные перед тем дубинки, опрометью прянули в рассыпную.

На месте побоища осталась сиротливо лежать гармонь, потерянная кем-то шапка да просивший пощады парень, которого оседлала Варвара. Сотник поставил его на ноги и нравоучительно сказал:

– Ступай, оглобля, в деревню и передай своим, чтоб и дорогу в Оренбург забыли, не то последних зубов не досчитаются. Это говорю я, сотник Тимофей Падуров, депутат московской Уложенной комиссии! Так и передай.

Варвара нежно погладила его по щеке, потерлась своей щекой о его плечо.

– Ты смелый, Тимофей… Не то что наши, яицкие, семеро одного не боятся!

– Да и ты, Варюха, не из робкого десятка, здорово парней мутузила, – похвалил Падуров.

– Я же тоже оренбургская, как и ты…

Глава 15

Новый атаман тамбовцев

1

Пока Варвара гостила в Оренбурге у тетки, в Яицком городке на очередном кругу наконец-то выбрали нового войскового атамана. Им стал простой казак войсковой стороны Петр Тамбовцев, которого старики по привычке продолжили называть между собой Петькой и вспоминали, как посылали его не так давно на базар за семечками и орехами и драли иной раз за вихры. Непослушная сторона ликовала: наконец-то они утерли нос старшинской стороне и выбрали угодного им атамана!

Однако эта радостная весть совсем не коснулась Михаила Атарова, который продолжал пластом лежать у себя в хате, после того как ему по пьянке проломили череп. Кто его бил, Михаил так и не узнал, решил, что кто-нибудь из чужаков, из залетных. Их много теперь шлялось по Яицкому городку: беглые мужики из заволжских помещичьих имений, солдаты-дезертиры из степных крепостей и городских гарнизонов, утекшие с Дона и Терека раскольники, гонимые властями за крест и бороду, спасающиеся на Востоке от регулярства и притеснения «москалей» запорожцы, покинувшие свои улусы калмыки, ногайцы, киргиз-кайсаки и всякий другой сброд. Часть их трудилась на хуторах у старшин и зажиточных казаков, часть подрабатывала в городке и на рыбных промыслах у откупщиков, часть бродяжничала, промышляя мелким воровством, а то и разбоем на больших дорогах.

За отцом присматривала дочь Нинка и забегавшая изредка проведать больного братца старшая его сестра Марфа. У нее на попечении оставалось трое его младших ребятишек, да плюс своих трое. Борис в городке не появлялся, продолжал пасти бородинских овец и ничего о беде, случившейся с отцом, не знал. А старший сын Евлампий нес службу на форпосту.

Нинка о приключившейся с ней беде в тот памятный вечер никому не сказала. Ей было стыдно, да и что толку? Обидчика все равно не найдешь, да и искать его некому. Уж лучше так, втихомолку, в уголку переплакать девичью беду и завязать обиду в узелок, авось со временем полегчает. Но на улице как-то прознали, что она больше не девица, малолетние казачата-подростки при встрече цинично прищелкивали языками, лукаво подмигивали и отпускали вслед ей скабрезные шуточки. Ребята постарше недвусмысленно зазывали на игрища, соблазняя пряниками, медными деньгами и цветными лентами. Нинка плакала и убегала от них домой. Со временем и подруги начали ее чураться, как чумовую, а однажды кто-то ночью написал дегтем на воротах Атаровых обидное, непотребное слово. Нинка окончательно пала духом, целый день смывая и соскабливая кухонным ножом надпись.

Вернувшаяся из Оренбурга Варвара схватилась за сердце, увидев мужа в столь плачевном состоянии. Бросилась врачевать его травами и прочими народными средствами, как советовали соседки. Брала дрожжей, да вина горелого, да ладана, вбивала туда пару сырых куриных яиц, перемешивала все и мазала этим снадобьем мужнину рану. Не единожды приглашала бабок-знахарок, читавших над изголовьем больного всякие хитроумные заговоры. В конце концов, хлопоты ее не пропали даром, и Михаил стал поправляться. Но весеннюю плавню он, естественно, пропустил.

2

Эта, вторая в году, ловля по-другому еще называлась севрюжное рыболовство, потому что ловить разрешалось только севрюг. Все другие породы рыбы, попадавшие в сети, казаки должны были выпускать обратно в реку. За невыполнение этого закона виновные строго наказывались: их нещадно пороли плетьми и отнимали весь улов в пользу Войска. Севрюжный промысел, в отличие от багрения, производился сетями с небольших лодок, вмещавших только одного человека. На плавню также избирался особый, плавенный атаман, ему выделялись помощники, следившие за порядком во время лова, и пушка, по сигналу которой начинался «удар».

Как и во время большого январского багрения, в назначенный день и час все имевшие право ловить рыбу казаки высыпали на крутой берег Яика. Здесь уже поджидал их выбранный атаман и пушкари возле небольшой чугунной пушки. У каждого казака была с собой маленькая, остроносая лодка-будара и невод длиной около ста сажен с частыми ячейками.

Как только раздавался пушечный выстрел, казаки беспорядочной, дикой толпой бросались к берегу, стараясь опередить друг друга, быстро сбрасывали с крутого обрыва лодку с неводом и прыгали с головокружительно высоты следом. Самые ловкие умудрялись прыгнуть в свою будару, но большинство рыболовов плюхалось мимо, прямиком в холодную еще речную воду. Кое-кто ломал руки или ноги, выбивал зубы, но это были мелочи. Вскочив в будару, казак начинал что есть силы работать веслами, греб к месту начала лова. Во время тяги один конец сети рыболов привязывал к своеобразному поплавку, бочонку или большой деревяшке, другой тянул сам.

Тянуть сети начинали от Яицкого городка и ниже, до самого Каспийского моря, до городка в устье Яика, основанного предприимчивым астраханским купцом Михайлой Гурьевым. Ушлый рыбопромышленник удумал как-то потягаться с Всевеликим Яицким войском за право обладания рыбными промыслами, но потерпел полное фиаско и отступил… Выше Яицкого городка промысловой рыбы ценных пород, заходившей сюда на нерест из Каспия, в Яике не было. Ежегодно после весеннего половодья русло реки напротив городка перегораживали частоколом из вбитых в дно бревен. Эта загородка, по казачьи – «учуг», и была границей казачьих рыбных угодий.

А вообще, Яик – весьма длинная и полноводная река. Протяженность ее составляет более двух тысяч четырехсот верст. По своей длине Яик-Горынович уступает только Волге и Дунаю. Не берем здесь, конечно, реки азиатские, а только те, что протекают в Европе. Таким образом, Яик неожиданно оказывается длиннее Днепра – главной водной артерии бывшей Киевской Руси, и знаменитого казачьего Дона.

Севрюжный промысел, как и зимнее багрение, был не менее трудоемкий. Казаки тянули сети от заката до рассвета по несколько дней кряду. Заплывали нередко за сотню верст от Яицкого городка. Подплыв к берегу, выгружали улов, передавая приезжавшим из дома родственникам, и снова пускались в плаванье. Спали и трапезничали здесь же, на берегу, где кого заставала ночь.

3

Ванька Зарубин и здесь умудрялся доставать водку и потчевал вечерами ловившего по соседству с ним Тимоху Мясникова. Черный, как цыган, нагловатый, бесшабашный весельчак Чика духом никогда не падал, работать не любил, потому что, по его понятиям, «от работы лошади дохли!», и предпочитал праздность и удалые казачьи гульбища. Здесь он был одним из первых.

– По мне, лучше водку весь век пить, чем на старшин и богатеев горбатиться! – говорил он за чаркой Тимохе.

– Так ловим-то себе, Чика, – пытался убедить друга слабохарактерный Мясников. – На себя ведь работаем, не на дядю.

– Все одно рыбу атаман отберет, – бесшабашно отмахивался Иван. – У меня, чик-чика, почти каждый год отбирают, злыдни!

– Конечно, отберут, Чика, ежели ты осетров, шипа да белорыбицу ловишь и тайно, через знакомых калмыков, на базар в Царицын сплавляешь, – упрекнул его Мясников.

Зарубин ехидно хихикнул, покрутил чубатой головой, взяв штоф, налил другу полную, до краев, чарку. Не забыл и себя.

– Молчи, Тимоха, друг-ситцевый… Пей лучше! А об том, что знаешь, молчок. Никому ни слова!

Казаки, звонко чокнувшись, расплескав несколько капель синей, казенной водки, смачно выпили. Загрызли арбузом, украденным в степи, на ближайшей бахче. Зарубин придвинулся вплотную к Тимофею, отрывисто зашептал в самое ухо: