Господа офицеры. Записки военного летчика (сборник)

– Перемени ногу-то! Янулис! тебе говорю, али нет? – бурчал санитар… За носилками шел денщик убитого – Иван, он нес в руках офицерское снаряжение и фуражку своего барина и горькие слезы катились из его глаз…

Мелькает картина за картиной, и все двенадцать лет проходят печальной вереницей.

Париж… Мадлен… Я вижу вновь так изменившиеся за эти годы родные лица… Седина серебрит головы когда-то беспечной молодежи…

Скромные пиджаки и рабочие блузы сменили блестящую форму и прикрыли израненные тела…

Серьезны лица офицеров… плотно сжаты их губы и залегли глубокие морщины на мужественных гордых челах и думают они крепкую думу, слушая речь своего командира…

Сильно поредели ряды Z-цев. Где только нет их могил?.. В Августовских лесах, у прозрачных Мазурских озер, у медленно несущих свои воды – рек Бзуры и Буга, у Сморгони и Вильно, в широких степях Поволжья и на полях Кубани…

Блестят глаза старого командира, держащего речь к сомкнувшим ряды Z-цам… – «с бодрым духом!» – как бы говорят они… И наполняется сердце радостным волнением…

Буйный ветер сотрясает мою мансарду, как бы желая отвлечь мое внимание и нарушить тихую торжественность охватившего меня душевного состояния. Напрасно. Я берусь за перо; и, во исполнение параграфа пятого, только что принятого устава, начинаю эту книгу.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Вечерело. Ожесточенный бой за обладание маленькой польской деревушкой затихал.

Первыми притихли злорадно тарахтевшие пулеметы, ибо заманчивые цели в виде ровных длинных цепей то в серых, то в черных шинелях, уже давно закопались в землю, не имея сил перешагнуть через заветную черту победы.

Победителей сегодня не было, и противники, равно уставшие и изнемогшие от нервного напряжения в бою, постепенно прекращали огонь, и водворявшаяся тишина нарушалась лишь одиночными выстрелами любителей пострелять, да немецкая артиллерия изредка посылала очереди куда-то вдаль. Ее снаряды, жутко журча высоко, высоко над головой, совсем далеко разрывались, – так не громко и мягко… Казалось, что немцы кому-то не дослали известной порции снарядов и теперь, подсчитываясь, все ошибались в расчете и досылали недоданное.

Под крутым откосом обрыва, спускавшегося к реке, приютилась рота резерва. Около наколенных ям и ниш копошились люди. Их силуэты тем ярче обрисовывались на фоне догорающей за рекой деревни, чем становилось темнее. Слышались негромкие сдержанные голоса и суета.

– Пятая рота, в ружье! – донеслось громко откуда-то слева, и десятки голосов на разные лады повторили: – Пятая в ружье, пятая собирайсь!

Перед глазами зарябили шныряющие фигуры, послышался лязг штыков, скользивших друг по другу при разборке винтовок из козел… застучали котелки, и отчетливо прозвучали голоса взводных: – Первый взвод ко мне! второй взвод стройся здесь!

– Ты, чертов турок, опять винтовку не найдешь… я тебе говорю, рожа, сказано, становись, пока карточка цела. – Из третьего и четвертого взводов доносились более энергические выражения… и не прошло и пяти минут, как все затихло, и только отдельные фигуры маячили вдоль длинной змееобразной линии роты, построившейся у обрыва, применительно к местным условиям – без соблюдения особенного равнения. Слева, откуда донеслась первая команда, вспыхнул карманный электрический фонарик, и яркий элипсис, появившийся на земле, стал приближаться к выстроившейся и замершей роте.

– Подпрапорщик Ковтун, у вас все готово? – прокричал молодой подпоручик, двигавшийся с электрическим фонариком.

– Точно так, ваше благородие! – пожалуйте сюда, не упадите только – здесь яма… Ишь, черти, накопали норы, – буркнул себе в бороду, басом, старый подпрапорщик, фельдфебель Ковтун.

– Рота смирно! Равнение направо! – вполголоса, но достаточно внушительно и отчетливо скомандовал Ковтун.

– Стоять вольно! – подал команду подошедший молодой подпоручик и фонарик погас.

В этот же момент, там, откуда только что пришел подпоручик, вспыхнули два фонаря и два элипсиса, появившиеся на земле, рядом, мигая, сталкиваясь и перекрещиваясь, поползли к роте.

– Рота смирно! Равнение направо! – раздался голос подпоручика… и наступила мертвая тишина.

– Все в порядке? – произнес командир роты, высокий крупный капитан.

– Так точно, господин капитан, – снова послышался голос подпоручика.

– Господа офицеры, займите ваши места! На ремень! По отделениям, за мной, шагом марш! – скомандовал ротный, и на ходу добавил: – Курить нельзя.

Впереди всех шли проводники и ротный командир, а за ними, по отделениям, плотной угрюмой массой, вся рота – двести сорок человек.

– Будет, что ль, наступление на немца? – с затаенной тревогой вопросил чей-то голос, обращаясь к молодому подпоручику, шагавшему на фланге третьего взвода.

– Нет. Мы идем на смену первому батальону.

– А вы знаете, ваше благородие, проводники сказывали, что от первого нашего батальона и половины не осталось. Их высокоблагородие капитан Головкин убит, командиры третьей и четвертой роты ранены, двух подпрапорщиков третьей роты убило, и одного моего земляка из Александровского убило. А сколько простых – и не счесть, как мухи лежат побитые.

– Какие тебе мухи, – послышались протестующие голоса, – хороши мухи! Нешто мухи люди живые?

– Живые?! – подхватил третий.

– Были живые, – да померли.

– «Погибли во славу русского оружия» – буркнул вмешавшийся взводный.

– Ребята! – послышался голос ротного, остановившегося, чтобы пропустить роту.

– Как немец наведет прожектор, – падай и не шевелись! Понятно?!

– Так точно, понятно, – загудели голоса.

На косогоре появилась головная часть роты, едва различаемая при слабом отблеске догоравшей впереди деревни.

– Вот он, немец, прожектор наводит! – невольно воскликнуло сразу несколько человек, из первых поднявшихся на бугор.

– Ишь как быстро ворочает!

И восклицания эти замерли, так как громадной силы луч стал приближаться к тому месту, где показалась рота… Луч мигнул раз, другой и разом осветил всю роту, только что вылезшую на бугор.

Что-то крякнуло, зашуршало… звякнули котелки… и рота пала ниц, – как один человек.

Луч прожектора остановился и начал мигать. Наступило гробовое молчание… Молодой подпоручик осторожно повернул голову, чтобы посмотреть, что делается вокруг.

Его взору представились белые, искаженные страхом лица, частью глядевшие в сторону от нестерпимо ослепляющего света, или уткнутые в землю.

Бах, – бах, бах!.. – громыхнули выстрелы и на горизонте мигнули зарницы их взблестков.

Четыре снаряда с визгом пронеслись над головами и разорвались где-то за рекой. Еще мгновение… и луч пополз дальше.

– Кажись, это не по нас вдарил немец, – сказал кто-то очнувшись.

– Это он спросоня, дескать, и вы, мол, не спите, – сказал кто-то другой.

– Вперед! – послышалась команда… и шуршащая масса людей опять двинулась вперед.

– А далече нам идти сменять-то? – бросил кто-то в пространство… но никто ничего не ответил.

– Ваше благородие, глядите, наши лежат побитые. Подобрать бы их, да куда понесешь, когда сам не знаешь, куда себя схоронить.