Император Николай II. Мученик

В Манифесте Императора Николая II говорилось: «Совокупными трудами Венценосных предшественников Наших на Престоле Российском и всех верных сынов России создалось и крепло Русское государство. Неоднократно подвергалось наше Отечество испытаниям, но Народ Русский, твердый в Вере Православной и сильный горячей любовью к Родине и самоотверженной преданностью своим Государям, преодолевал невзгоды и выходил из них обновленным и окрепшим. Тесные пределы Московской Руси раздвинулись, и Империя Российская стала ныне в ряду первых держав мира»[513 - Высочайший манифест от 21 февраля 1913 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. 1913 г. Т. XXXIII. Петроград, 1916 г. № 38849. С. 166.].

На Николая II торжественный выезд и богослужение произвели самое отрадное впечатление: «Настроение было радостное, напомнившее мне Коронацию»[514 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 21 февраля 1913 г. С. 738.].

23 февраля в Дворянском собрании Петербурга на Михайловской улице состоялся большой бал, посвященный торжеству Династии. Это было последний масштабный праздник дореволюционной России, на котором присутствовало свыше 3200 гостей. Для старшей царской дочери, Великой Княжны Ольги Николаевны, это был первый бал. Государь танцевал в первой паре с супругой Санкт-Петербургского уездного предводителя дворянства В. А. Сомовой, Императрица Александра Феодоровна – с Санкт-Петербургским уездным предводителем дворянства действительным статским советником С. М. Сомовым. После полонеза начались танцы – вальсы, кадриль, мазурка и котильон с обилием живых цветов и ярких лент. «Ольга много танцевала», – записал в своем дневнике Николай II[515 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 23 февраля 1913 г. С. 739.]. Во время бала Государыне, которая с большим трудом приходила в себя от потрясения, связанного с критической болезнью Наследника в минувшем году, стало дурно. Она едва не потеряла сознание. Николай II, Александра Феодоровна и Великая Княжна покинули бал, который продолжался всю ночь.

24 февраля в дневнике Императора появляется запись: «Благодарение Господу Богу, ниспославшему милость на Россию и на нас тем, что так достойно и так светло было нам дано отпраздновать дни трёхсотлетия воцарения Романовых»[516 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 24 февраля 1913 г. С. 739.]. В тот же день Государь принял в Николаевском зале Зимнего дворца большую депутацию крестьян. Однако уже 25 февраля Царская Семья была вынуждена вернуться в Царское Село, так как Великая Княжна Татьяна заболела тифом, который, впрочем, протекал в легкой форме.

Во всех городах Империи в храмах служили благодарственные молебны, проходили войсковые парады местных гарнизонов, давались торжественные обеды и приемы губернаторами и градоначальниками, устраивались исторические выставки, народные гулянья. Витрины всех магазинов были украшены флагами и портретами Царя Михаила Феодоровича и Императора Николая II.

В продолжение юбилейного года, 15–27 мая 1913 г., Николай II с семьей совершили поездку по древнерусским городам и вотчинным землям бояр Романовых. 16 мая Царскую Семью встречал торжественным звоном колоколов древний Владимир. Посещением первым этого города, бывшей столицы Руси, Государь отдавал ему особую честь и выделял его в иерархии русских городов. На перроне был выстроен Почетный караул 9-го Гренадерского Сибирского полка. Там же Императора торжественно встречали депутации: от Владимирской ученой архивной комиссии, Владимирского купеческого общества, Владимирского мещанского общества, Владимирской общины старообрядцев, инославного духовенства. В открытых автомобилях Царская Семья первым делом проследовала в Успенский собор, где ее встречал Архиепископ Владимирский и Суздальский Николай (Налимов). После Успенского собора Государь посетил Дмитриевский.

После посещения Владимира Император Николай II и Великие Княжны в открытом автомобиле, в сопровождении свиты, направились в Суздаль. Императрица Александра Феодоровна и Наследник Цесаревич Алексей остались в Императорском поезде, так как Наследник в дороге приболел, и Государыня решила с ним остаться во Владимире.

Из Суздаля Николай II проследовал в Боголюбово – столицу Великого Князя Андрея Юрьевича, павшего от рук изуверов 4/17 июля 1774 г. Государь посетил собор Боголюбского монастыря, приложился к Боголюбской иконе Божьей Матери, с благоговением осмотрел место мученической кончины Великого Князя. Предчувствовал ли он в этот момент, что через четыре года, день в день, он и его Семья примут мученическую кончину?

17 мая Царская Семья прибыла в Нижний Новгород, где в кремлёвском соборе отслужила литию у гробницы гражданина Козьмы Минина. Д. Ф. Джунковский вспоминал: «Приложившись к кресту, Государь с Семьёй своей прошёл в нижнюю церковь к могиле русского героя Козьмы Минина и опустился на колени»[517 - Джунковский В.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 153.]. Затем в Высочайшем присутствии на Благовещенской площади состоялась закладка памятника К. Минину и князю Д. М. Пожарскому по проекту скульптора Симонова.

Особые торжества проходили в Костроме, откуда был призван на царство Михаил Феодорович. 19 мая Николай II записал в дневнике: «Около 6 час. утра пошли вверх и в 9 ч. проходили мимо Костромы. Чудное солнце озаряло множество белых церквей. Остановились у новой пристани в поле в 3 верстах выше города. В 10 час. сошел на берег. <…> Сели в коляски и поехали в Ипатьевский монастырь. По пути стояли шпалерами: Эриванский и 183-й Пулутский пехотные полки. В монастыре с другой стороны встретил подошедший из Костромы крестный ход с Феодоровской Божией Матерью и затем вошел в собор. Обедня и молебен были отслужены менее чем в полтора часа. Осмотрели со всей фамилией дом Михаила Феодоровича, где собранная богатая ризница из собора»[518 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 24 февраля 1913 г. С. 758–759.]. На следующий день в 10 часов утра Царская Семья торжественно въехала в Кострому. По всем сторонам улиц, где проезжал царский кортеж, народ толпами приветствовал своего Монарха. После посещения Успенского собора Государь и его Семья возглавили крестный ход к месту, где был заложен памятник к 300-летию Дома Романовых. Памятник, автором которого был скульптор А. И. Адамсон, представлял собой постамент в виде башни в древнерусском стиле, вокруг которой должны были быть расположены фигуры всех государей Дома Романовых. К 1916 г. башня уже была построена и даже поставлены две скульптуры, но Февральская революция прервала строительство памятника. При сталинском режиме власти взорвали Успенский собор, сбросили царские фигуры, а на видоизменённую башню водрузили бетонную скульптуру Ленина. Этот монумент-монстр до сих пор возвышается над родиной Династии Романовых. Когда царский пароход отчалил от Костромы, то тысячные толпы народа шли в Волгу по грудь, чтобы лишний раз увидеть Государя. С. К. Буксгевден намного позже писала: «Казалось едва ли возможным, чтобы люди, которые четыре года спустя с восторгом приветствовали революцию, могли обращаться с такими выражениями верности и участвовать в таких празднествах»[519 - Буксгевден С.К. Указ. соч. С. 187.].

После Костромы Царская Семья посетила Ярославль. При посещении там Спасского монастыря архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон (Белавин), будущий Патриарх, и профессоры археологии Ф. И. Успенский и Е. В. Барсов знакомили Государя с обителью, где в 1613 г. проживал Михаил Феодорович Романов. Профессор Барсов преподнёс Николаю II для Наследника Цесаревича замечательную реликвию: уцелевшие от московского пожарища листы первого печатного издания знаменитого Слова о полку Игореве. Следуя историческим путем ополчения Минина и князя Пожарского, Государь с Семьей поздно вечером 21 мая отбыл из Ярославля в поезде в Москву через исторические местности – Ростов и Троице-Сергиеву лавру. По дороге в Ростов Великий Николай II посетил Толгский и Свято-Иаковлевский монастыри, а также церковь Благовещения, где приложился к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы Умиления, явившейся в 1910 г. крестьянской девочке Лизе Лепешкиной и исцелившей ее от болезни. Затем Николай II посетил Ростов и Переславль, где осмотрел ботик Петра Великого и памятник ему, поставленный на том месте, где стоял дом первого Императора Всероссийского.

24 мая в 10 час. утра Царская Семья прибыла в Свято-Троицкую Сергиеву лавру, где к ней присоединилась Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. После молебна и поклонения святым мощам преподобного игумена Сергия Радонежского Царская Семья на поезде отправилась в Москву, куда прибыла в 15 часов. Там «празднества проходили с огромным размахом, поскольку древняя столица всегда стремилась превзойти Санкт-Петербург в гостеприимстве»[520 - Там же. С. 189.]. От Александровского вокзала Государь поехал в Кремль верхом, Императрица и дети сопровождали его в коляске. По словам Государя, «встреча народа на улицах напомнила въезды на коронацию»[521 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 24 мая 1913 г. С. 761.]. Возле Иверской часовни Государь спешился и приложился к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы. От Спасских ворот Николай II пешком за крестным ходом проследовал в Архангельский собор, где он возжег «сооруженную всем семейством лампаду над гробницею Михаила Феодоровича»[522 - Там же. С. 761.]. Кремль встретил Царя и Царицу звоном колоколов и кликами собравшегося народа. 25 мая, второй день юбилейных торжеств в Москве, совпал с днем рождения Императрицы Александры Феодоровны. В этот день в Кремле состоялся торжественный Высочайший выход в Успенский собор. В 9 часов утра в Кремле и по всей Москве начался «красный» звон, не умолкавший до самого выхода Царской Четы из дворца. В 11 часов утра члены Династии во главе с Императором и Императрицей двинулись шествием из Кремлёвского дворца в Успенский собор, где Царская Семья приложилась к мощам святителя Патриарха Ермогена, который только что, 13 мая 1913 г., был прославлен в лике святых при самом активном участии Государя.

После посещения Знаменского монастыря Николай II осмотрел палаты бояр Романовых на Варварке, где хранилась колыбель Царя Михаила Феодоровича и многие другие реликвии, относящиеся к его детству. 26 мая Государь с детьми отправился в Новоспасский монастырь, где покоится прах бояр Романовых, в том числе и одного из основателей рода боярина Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина, отца первой супруги Царя Иоанна Грозного Царицы Анастасии Романовны. 28 мая Царская Семья покинула Москву и на следующий день вернулась в Царское Село, «с отрадным чувством исполненного долга по милости Божией»[523 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 28 мая 1913 г. С. 762.].

В память о Романовских торжествах Николаем II была учреждена медаль, на которой были изображены профили Царя Михаила Федоровича и Императора Николая II.

31 декабря 1913 г. закончился последний мирный год Российской Империи. Государь в тот день записал в свой дневник: «В 11 ? вечера поехали в полковую церковь на новогодний молебен. Благослови, Господи, Россию и нас миром, тишиною и благочестием!»[524 - Дневники Императора Николая II. 1894–1918. Т. 2. Ч. 1. 1905–1913. Запись за 31 декабря 1913 г. С. 809.]

Часть II. Война

Глава 1. Хотел ли Император Николай II войны с Германией?

Одним из самых распространённых мифов является утверждение, что Император Николай II «ввязался» в «ненужную» России Первую мировую войну. Казалось бы, нелепость этого утверждения доказывается в первую очередь тем, что не Россия объявила войну Германии и Австро-Венгрии, а, наоборот, Германия 19 июля/1 августа 1914 г. и Австро-Венгрия 24 июля/6 августа 1914 г. объявили войну России. Тем не менее обвинение Государя в начавшейся войне прочно вошло в сознание советского и постсоветского общества. Между тем обвинять Николая II в войне с Германией так же нелепо, как Александра I в войне с Наполеоном, а Сталина в войне с Гитлером.

В действительности Николай II делал всё, чтобы не допустить участия России в европейской войне. Более того, именно стремление неучастия в вооруженном противостоянии стало основой политики Николая II, особенно после окончания Русско-японской войны. При этом миротворческие усилия Государя летом 1914 г. не были чем-то спонтанным и неожиданным, а являлись закономерным продолжением всей его предыдущей внешней политики. В 1911 г. Николай II сказал русскому послу в Болгарии тайному советнику А. В. Неклюдову: «Я не хочу войны. Я сделал своим непреложным правилом предпринимать все, чтобы сохранить моему народу все преимущества мирной жизни. В этот исторический момент необходимо избегать всего, что может привести к войне»[525 - Nekludoff A. Diplomatic reminiscences before and during theWorld war, 1911–1917. London, 1920. P. 4–5.]. В октябре 1912 г. Государь заявил на совещании Совета министров: «Я не допускаю мысли о войне»[526 - Коковцов В.Н., граф. Из моего прошлого. Воспоминания 1903–1919. В двух томах. Париж: Издание «Иллюстрированная Россия», 1933. Т. 2. С. 126–127.].

22 февраля/6 марта 1911 г. французский посол в Петербурге Жорж Луи записал в свой дневник: «Русское правительство не желает менять основы своей политики: оно желает сохранять отношения как с Германией, так и с Антантой. У всех русских, с какими приходилось мне беседовать, наблюдается озабоченность отношениями с Германией. Все думают, что надо быть с ней в хороших отношениях, чтобы Россия могла свободно посвятить себя внутреннему развитию»[527 - Les carnets de Georges Louis, ambassadeur de France en Russie. Paris, s/a. T. 1. 1908–1912. P. 168.].

П. А. Столыпин писал А. П. Извольскому: «Нам нужен мир: война в ближайшие годы, особенно по непонятному для народа поводу, будет гибельная для России и Династии. Напротив того, каждый год мира укрепляет Россию не только с военной и морской точек зрения, но и с финансовой и экономической»[528 - П.А. Столыпин – А.П. Извольскому. 28 июля 1911 г. // АВП РИ. Ф. 340. Оп. 835. Д. 43. Л. 26.].

Николай II ясно осознавал всю военную, внутриполитическую, экономическую неподготовленность России к большой войне. Генерал М. К. Дитерихс писал: «Государь с полной ясностью сознавал, что в пределах земных причин и влияний общая европейская война во всех случаях будет грозить гибелью Родине. В последствиях грядущей войны Государь видел не только ту опасность, которая грозила государству, России, но и тот ужас, который предстояло испытать вообще всему человечеству. ‹…› Царь не мог не предвидеть, что предстоящая борьба будет “ужасной, чудовищной” и затяжной, а потому другие народы с более слабо развитым сознанием национализма будут подвергнуты большим искушениям и испытаниям в принципах своего внутреннего единения»[529 - Дитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. М.: Скифы, 1991. Т. 1–2. Т. 2. С. 90.].

Государя часто обвиняют в том, что он якобы поставил Россию в зависимость от союзной Франции и Англии, и якобы именно это сделало Россию их заложницей, заставив вступить в «чуждую» ей войну. Благодаря примитивизации и идеологизации исторической науки в советское время, в общественном сознании прочно утвердилось представление, будто бы Россия была опутана «сетями» французских займов и поэтому была вынуждена во всем уступать требованиям правительства Республики. Так, отмечая цели визита премьер-министра Раймонда Пуанкаре в Петербург в августе 1912 г., советская историография указывала, что «связав царизм по рукам кабальными займами, французский империализм считал, что пришло время, когда Россия должна расплачиваться по политическим векселям»[530 - Ефремов П.Н. Указ. соч. С. 142.]. Подобные утверждения не имеют ничего общего с действительностью. Императорское Правительство действительно прибегало к иностранным займам для развития собственной промышленности и инфраструктуры, так как модернизирующейся российской экономике нужны были средства, а их не было. Как отмечает доктор ист. наук Ю. А. Петров: «Заметного экономического прогресса Россия добилась не в последнюю очередь благодаря иностранному предпринимательству и заграничным инвестициям, которые сыграли немалую роль в деле индустриализации страны, облегчив ей первые шаги в этом направлении и подтолкнув создание ряда новых отраслей промышленности. Впрочем, в этом отношении империя принципиально ничем не отличалась от других стран, вступивших на путь капиталистической модернизации с некоторым опозданием и пользовавшихся поддержкой более развитых соседей (например, Германии, в течение ХIХ столетия совершившей громадный скачок в индустриальном развитии). Плата за помощь капиталами и технологиями («ноу-хау») была немалой, но, во-первых, хотя услуги иностранных бизнесменов отнюдь не были филантропией и щедро оплачивались, экономический эффект оказывался выше и в конечном счете эти инвестиции работали на дело индустриализации России. Их направления, отраслевая структура обусловливались внутренними потребностями страны. А во-вторых, значение иностранных инвестиций, о решающем вкладе которых в дело экономической модернизации России любит писать западная историография, безусловно, не было определяющим для экономического роста, отечественный капитал сохранял лидирующие позиции в народнохозяйственной системе страны»[531 - Петров Ю.А. Российская экономика в начале ХХ века // Гражданин. Периодический политический журнал. № 3, 2003.].

Франция нуждалась в предоставлении России займов не в меньшей степени, чем Россия в их получении. В начале ХХ в. основу находившейся в упадке французской экономики составляло ростовщичество. Помимо России, Франция щедро предоставляла займы Австро-Венгрии, Турции и Италии, что не помешало первым двум выступить в Первой мировой войне на стороне Германии. Крупнейший исследователь вопроса доктор ист. наук В. И. Бовыкин отмечал: «Подсчёты абсолютных размеров и удельного веса заграничных инвестиций по их “национальной” или блоковой принадлежности для доказательства подчинения ими российской экономики, получившие распространение в нашей литературе в 20-е годы и встречающиеся по сей день, абсолютно некорректны, поскольку исходят из совершенно ложной посылки о единстве интересов капиталистов, являющихся подданными одного государства или даже нескольких, но входящих в один военно-политический блок. Ни значительные общие размеры, ни высокий удельный вес иностранных инвестиций в России сами по себе не могут служить доказательством подчинения ими экономики страны»[532 - Бовыкин В.И. и др. Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России: Очерки. М.: РОССПЭН, 2007. С. 11.].

В связи с экономическим подъёмом и укреплением финансов русское правительство в предвоенное пятилетие существенно сократило свои внешние заимствования. В. И. Бовыкин писал: «Накануне мировой войны рост внешнего государственного долга России прекратился. В 1909 г. царское правительство выпустило последний государственный заём, предназначенный для размещения на денежных рынках Западной Европы. Сумма облигаций российский государственных займов, находившихся за границей, достигнув своего максимума на 1 января 1910 г. затем стала снижаться. К 1913 г. она сократилась на 405 млн рублей (т. е. на 8 %). В 1908–1913 гг. несмотря на возобновление размещения на Западе гарантированных правительством займов железнодорожных обществ, главной формой иностранных капиталовложений являлись прямые инвестиции в действующие в России акционерные предприятия»[533 - Бовыкин В.И. и др. Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России. С. 5–6.].

Из расчёта государственной задолженности на душу населения Россия к 1913 г. занимала в Европе только десятое место (53 руб. на каждого жителя Империи), значительно отставая от признанного лидера среди стран-должников – Франции (253 руб.)[534 - Петров Ю. Российская экономика в начале ХХ века // Гражданин. Периодический политический журнал. № 3, 2003 г.].

По размерам государственного долга Россия в мировой табели шла на втором месте после Франции и на первом – по абсолютным размерам связанных с займами платежей. В российской официальной статистике займы подразделялись на внешние и внутренние в зависимости от предполагаемого места их реализации. Однако в действительности часть внешних займов реализовывалась в России, а облигации внутренних выпусков нередко приобретались заграничными держателями. Примечательно, что долг внутренний, несмотря на шумную кампанию в правой и леворадикальной прессе против растущего «закабаления» России иностранным капиталом, рос опережающим темпом по сравнению с внешним, что свидетельствовало о постепенной переориентации займовой политики на внутренние резервы[535 - Там же.].

Франция действительно являлась главным заимодавцем российского Императорского Правительства. В ней было размещено без малого 60 % русских фондов за границей. «Подчеркнём, однако, – пишет доктор ист. наук Ю. А. Петров, – что часто звучавший в советской литературе мотив о политической подоплёке внешних операций российской казны, о переходе России от германской к французской ориентации под влиянием смены финансовых приоритетов при всей своей внешней убедительности не находит подтверждения в исторической реальности»[536 - Там же.].

Миф о «кабальной зависимости» России от французских займов опровергается отсутствием какого-либо решающего влияния французских правящих кругов на русскую внешнюю политику, хотя, естественно, интересы Франции как союзника учитывались.

В январе 1914 г. французский посол в Петербурге Морис Палеолог в разговоре с сенатором Александром Феликсом Жозефом Рибо довольно верно определил характер франко-русского союза: «В нынешнем европейском положении дел нет чисто русских или чисто французских вопросов. Есть два соперничающих блока: Тройственный союз и Тройственное согласие»[537 - Journal de M. Palеoloque du 1er fеvrier 1914 // Au Quai d’Orsay ? la veille de la Tourmente.Journal, 1913–1914. P., 1947. Р. 283.]. Жаль, конечно, что сам Палеолог, как и его начальство в Париже, постоянно об этом забывали, что являлось проявлением общей вековой эгоистической природы внешней политики Запада в отношении России. Петербург игру вел честно, но не забывал о своих национальных интересах. Ярким примером этому служит попытка Парижа втянуть Россию в войну на Балканах осенью 1912 г., когда между Веной и Белградом возникло острое соперничество из-за стремления Сербии обеспечить себе выход к Адриатическому морю. Вопрос этот не имел важного значения даже для Петербурга, тем более для Парижа, который всегда подчеркивал, что русские интересы на Балканах ни в коей мере не могут стать причиной участия Франции в войне против Австро-Венгрии.

Ситуация резко изменилась 25 октября/7 ноября 1912 г., когда Р. Пуанкаре неожиданно сообщил императорскому послу в Париже А. П. Извольскому, что Франция в настоящий момент признаёт австро-сербский спор подпадающим под действие франко-русской конвенции. Говоря другими словами, Париж выражал свою готовность вступить в войну против Австро-Венгрии, если та нападёт на Сербию. Пуанкаре стал делать громкие заявления, что на Балканах нарушаются именно французские интересы и что Франция может быть вовлечена в войну на Балканах[538 - Материалы по истории франко-русских отношений за 1910–1914 гг. М., 1922. С. 296.].

Причина этого изменения курса французского правительства заключалась в том, что как оно, так и Форин-офис считали наступивший момент наилучшим для начала войны с Тройственным союзом. К этому времени под эгидой Петербурга был создан Балканский союз, серьёзно изменивший расклад сил в Европе и резко ослабивший позиции германских империй. Русский посланник в Софии А. В. Неклюдов сообщал в Петербург, что «известная и влиятельная часть английского политического мира» желает воспользоваться балканским кризисом, «дабы вызвать путём столкновения России и Австрии войну между двумя среднеевропейскими державами и державами Тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии»[539 - Бовыкин В.И. Из истории возникновения Первой мировой войны. От Портсмутского мира до Потсдамского соглашения. М., 1972. С. 146.].

Но Николай II твёрдо не желал войны. Это ярко продемонстрировало совещание у Государя 28 октября/10 ноября 1912 г. На нём военный министр генерал В. А. Сухомлинов предложил объявить мобилизацию Киевского и Варшавского военных округов и подготовить мобилизацию Одесского военного округа. Но Николай II не поддержал этого плана, заявив, что его осуществление может привести к войне[540 - Ефремов П.Н. Внешняя политика России (1907–1914). М.: Изд-во Ин-та международ. отнош., 1961. С. 167.]. Государь сказал: «Я не допускаю мысли о войне. Мы к ней не готовы».

В декабре 1912 г. из русского Главного штаба сообщили французскому военному министерству, что в Петербурге «не верят в нападение Австрии на Россию, а войну Австрии против Сербии считают крайне маловероятной»[541 - РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 86. Л. 21.]. Более того, французскому представителю в Главном штабе заявили, что даже если бы Австро-Венгрия напала на Сербию, то и тогда Россия в войну бы не вмешалась. Такой ответ произвёл в Париже удручающее впечатление. А. П. Извольский сообщал, что «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены»[542 - Там же. Л. 14.]. 16/29 марта 1913 г. С. Д. Сазонов писал А. П. Извольскому, что «политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и Франции»[543 - Бовыкин В.И. Из истории возникновения Первой мировой войны. С. 160.]. Таким образом, мы видим, что ни о каких «зависимости», «подчинении» русских интересов французским мы не наблюдаем и в помине.

То же, но еще в большей степени, мы можем сказать и о Великобритании. В русской правой среде накануне Первой мировой войны получил развитие миф о том, что Англия втягивает Россию в войну с Германией. Этот же миф поддерживается сегодня некоторыми историками и публицистами. Вот как этот миф-страшилка звучит в сочинении В. Н. Рябцева: «Долгий период времени (даже среди просвещённой публики) не было чёткого понимания, что, по крайней мере с финальных аккордов войны с Наполеоном, Россия стала для Англии противником № 1 на европейском континенте. И к столкновению с ней (пусть и не прямо, но путем столкновения лбами немцев и русских в 1914 г.) коварные и беспощадные англо-саксы стали готовиться заранее – почти 100 лет до этого»[544 - Рябцев В.Н. Указ. соч. С. 63.].

Этот образ «коварного Альбиона» словно сошел с немецкого агитплаката то ли 1914, то ли 1940 г. Дело представляется таким образом, будто бы жили-были коварная Англия, «туповатая» Россия и бесконечно «благородная» Германия. Последняя, как нас пытаются заверить, только и делала что пыталась убедить Царя в своих мирных намерениях, а тот, поддавшись влиянию англо-саксов и их «пятой», либеральной, колонны, упорно эти мирные намерения отвергал. То, что подобные утверждения беспочвенны и примитивны, доказывают исторические факты. Они свидетельствуют, что Император Николай II всегда воспринимал Англию как геополитического противника России и не строил по этому поводу никаких иллюзий. Однако он хорошо понимал, что в реалиях 10-х гг. ХХ в. Англия вынуждена объединиться с Россией против Германии, так же как 100 лет то этого, она была вынуждена объединяться с Россией против Наполеона. В 1912–1914 гг. Николай II руководствовался реальной международной обстановкой, которая ясно указывала, что главную опасность для России представляет не Англия, а кайзеровский рейх.

Для успешного развития русской экономики требовался контроль над Проливами, сохранение влияния в Персии и, по возможности, возвращение утраченных позиций в азиатском регионе. Царь готов был вести долгую дипломатическую борьбу за решение этих проблем. Он помнил, что его мирное продвижение на Восток было прервано негласной коалицией Англии, США и Японии, приведшей к нападению Японии на Россию. Главный урок, какой Россия вынесла из дальневосточной войны, заключался в том, что решение любой геополитической проблемы должно осуществляться путём договоров с другими государствами о разделе сфер влияний. Эта дипломатия принесла свои плоды с Англией, конфронтация с которой сменилась отношениями, при которых возможно было обсуждение и решение спорных вопросов между Петербургом и Лондоном.

Такой же договорённости Николай II хотел достичь и с Германией, Николай II был готов также гарантировать кайзеру нейтралитет России в случае войны рейха с Англией. Отправляясь на встречу с кайзером, Государь писал матери: «В настоящее время нам нужно жить с нашими соседями в постоянной дружбе». Но в том-то и дело, что сама Германия стремилась к совсем иным целям.

Одним из главных плодов большевистской мифологии является определение войны 1914–1917 гг., которую вела Российская Империя против германских, австро-венгерских и османских агрессоров, как «империалистической». Для начала надо определиться с самим термином «империализма», который в современной науке трактуется следующим образом: «государственная политика, направленная на завоевание территорий, колоний, установление политического или экономического контроля над другими государствами»[545 - Политическая наука: Словарь-справочник / Сост. д. полит. н., проф. И.И. Санжаревский. Тамбов, 2014.][546 - Лженаучное и крайне политизированное ленинско-сталинское определение империализма, как «монополистического капитализма, высшей и последней стадии развития капитализма, кануна социалистической революции» всерьёз рассматривать не приходится, так как оно давно опровергнуто ходом истории.]. Очевидно, что это определение никак не подходит к внешней политике Российской Империи в конце XIX – нач. ХХ в., так как она не только не стремилась к захвату колоний и контролю над другими государствами, но, наоборот, всячески поддерживала их суверенитет и свободу. Этому свидетельствует помощь России Абиссинии, Таиланду, Корее, Китаю от попыток превращения их в колонии, расчленения и захвату их территорий со стороны ведущих европейских держав и Японии. Конечно, Россия, как любое великое государство, имела свои геополитические интересы, но они не имели ничего общего с агрессией и захватом чужих территорий, то есть с политикой пресловутого «империализма». Изучение внешней политики Российской Империи конца XIX – начала ХХ в. полностью опровергает ложь о её «империалистических» устремлениях. Наоборот, можно с уверенностью говорить о том, что Самодержавная Россия являлась самым «неимпериалистическим» государством, а Самодержец был готов отказываться от самых заманчивых геополитических возможностей перед опасностью большой войны. В первую очередь это объясняется православной основой личности Императора Николая II и той ответственностью перед Богом, которую он нёс за Россию. Генерал С. Д. Позднышев хорошо понял эту духовную сторону личности Самодержца: «Судьба поставила Государя во главе огромной Империи. На своё служение он смотрел, прежде всего, с религиозной точки зрения, как истинный сын Православной Церкви. До высоты и глубины этой мистики – нам не подняться и не понять её величайшего значения. Не по внешней только форме, но по духу – он был Помазанник Божий»[547 - Цит. по: Апрелева В.А. Государь Император Николай II в мировоззрении и деятельности русской военной эмиграции во Франции. Гренобль – Тюмень, 2011. С. 242.].

Эти духовные мотивы, которые двигали Государем и во многом определяли его политику, сознательно или по духовному невежеству не учитывают многие исследователи. Как верно отмечает кандидат ист. наук генерал-лейтенант Л. П. Решетников: «Современные исследователи, которые находятся вне поля православного мировоззрения, часто не в состоянии правильно проанализировать и объяснить те или иные решения и поступки руководителей исторической России, так как они исходили полностью или в значительной степени из православного мировоззрения. Поэтому так нередки утверждения об ошибках, влиянии жен, детей, других родственников, а также знакомых, на худой конец, о наивном идеализме, перерастающем в романтические мечтания. Соединив все это с “империалистическими” стремлениями России, получаем примитивную схему объяснений, почему русские совершали такие шаги на международной арене, которые заведомо выглядели как невыгодные или грозящие негативными последствиями»[548 - Решетников Л.П. Вступление России в Великую войну // «Москва», июль 2013.].

Между тем лживый миф об «империалистической» войне был создан большевиками для оправдания своей изменнической деятельности в военные годы и легитимации незаконно захваченной власти. Ленин ещё осенью 1914 г. заявил, что «превращение империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг»[549 - Ленин В.И. Война и российская социал-демократия // Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1973. Т. 26. С. 22.]. Согласно лидеру большевизма желать поражения «царизму» было долгом и обязанностью каждого революционера. «Революционный класс в реакционной войне, – писал Ленин, – не может не желать поражения своему правительству. Это аксиома»[550 - Ленин В.И. О поражении своего правительства в империалистической войне // Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 26. С. 286.].

С точки зрения уголовного законодательства любого государства, да и с точки зрения морально-нравственной, такая «аксиома» является формой государственной измены.

Большевистско-советский режим до самого своего бесславного краха делал всё, чтобы опорочить, очернить характер и цели Самодержавной России в Первой мировой войне, стереть саму память о ней. При этом особую, а то и главную роль в развязывании войны большевики возлагали на Россию. Лев Троцкий писал: «Русский империализм, непосредственно контрреволюционный характер которого был несомненен для всех русских социал-демократов, сыграл виднейшую роль в подготовке нынешней войны»[551 - Троцкий Л. Сочинения. Т. 9. М.–Л., 1927.].

Усилиями большевистской пропаганды, вместо героического противостояния России натиску крупнейших государств Европы, сопряженного с огромными усилиями, великими победами и крупномасштабными геополитическими перспективами, в народном и общественном сознании утвердилось мнение о «преступной» и «ненужной войне».

В связи с этим, поразительно живучим остается миф о том, что «царизм», вступая в войну, стремился во что бы то ни стало захватить Черноморские проливы, жизненно необходимые для «русской буржуазии». Разумеется, схоластическое мышление советской историографии не хотело, да и не могло подняться до истинного осмысления роли Черноморских проливов и Константинополя для России, понять, что, помимо геополитического и экономического значения, обладание Царьградом, Вторым Римом, имело для русских огромный духовный смысл. В конце 1914 г. газета «Церковный вестник» писала: «Царьград – это колыбель нашего христианства, великий учитель веры славянских народов. Царьград – это наследие Константина, завещанное русскому Мономаху и идейно преданное короне московской. Царьград – это узел русского прошлого и ключ к русскому национальному будущему»[552 - Дурылин С. Град Софии. Царьград и Святая София в русском народном религиозном сознании. М., 1915. С. 15.]. Известный общественный деятель Р. Д. Стрельцов точно определял и другое важное значение Проливов: «Господство над Босфором и Дарданеллами не только открывает двери на влияние в бассейне Чёрного и Средиземного морей, но и является источником преобладания над Балканским миром и передней Азией, в судьбе которых Россия заинтересована»[553 - Стрельцов Р. Россия, Царьград и Проливы. СПб., 1915. С. 82.].

Однако всё это говорилось после начала войны. В августе же 1914 г. Россия никак не могла планировать захват Проливов, так как Османская империя вступила в войну на стороне германского блока лишь в конце октября того же года. При этом Россия прилагала немало усилий, для того чтобы не допустить вступления Стамбула в войну, отлично понимая всю опасность для себя возникновения нового фронта. Более того, вплоть до самого нападения османско-германского флота на российское побережье русская дипломатия вела упорную работу с целью убедить младотурецкое правительство выступить против германского блока на стороне Антанты. Взамен этого Петербург гарантировал полную территориальную неприкосновенность Османской империи, а значит, вопрос о Проливах и Константинополе автоматически снимался с повестки дня[554 - Подробнее см.: Мультатули П.В. Внешняя политика Императора Николая II. 1894–1917. М.: ФИВ, Рос. ин-т страт. исслед., 2012. С. 691.]. Как писал уже нами упоминаемый Р. Стрельцов: «Как бы ни была соблазнительна идея завоевания и присоединения этого овеянного романтикой города [Константинополя], необходимо помнить, что всякое приобретение ценно лишь постольку, поскольку сумма неизбежных жертв не превысит сумму приносимого им блага»[555 - Стрельцов Р. Указ. соч. С. VI.]. О. В. Айрапетов отмечает, что ещё в сентябре 1914 г., во время Восточно-Прусской операции, «про Константинополь никто не думал»[556 - Айрапетов О.В. Внешняя политика Российской империи (1801–1914). С. 609.].

Конечно, в Главном Морском штабе Российской Империи ещё со времён Императора Александра II существовало несколько проектов и записок по поводу необходимости и возможности высадки на Босфоре[557 - Подробнее см.: Мультатули П.В. «Господь да благословит решение мое…» Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов. М.: Форум, 2007. С. 194–195.], но это были именно проекты, которые обязан иметь любой Генштаб любого государства на случай войны. Реально же подготовка к Босфорской операции началась по приказу Николая II лишь во второй половине 1916 г.

Осознавая, что Германия сделала ставку на большую войну, Николай II, хотя и делал все от него зависящее, чтобы её избежать, тем не менее тщательно готовился к почти неизбежному противостоянию. Россия прилагала огромные усилия, чтобы встретить войну готовой. Перед лицом военной опасности страна тратила огромные средства на оборону и развитие вооружений. Военные расходы России были самими высокими в Европе. В середине октября 1913 г. была принята так называемая «Большая программа», призванная коренным образом переустроить русскую армию, доведя ее по всем показателям до современного уровня. Программа должна была быть выполнена к осени 1917 г. Б. М. Шапошников писал: «“Большая программа по усилению армии” была утверждена в октябре 1913 года и предусматривала проведение до осени 1917 года мероприятий по коренному преобразованию армии, особенно в области ее технического оснащения (количественное и качественное усиление артиллерии, развитие авиации, автомобильного транспорта и т. д.). С началом Первой мировой войны выполнение программы было отменено»[558 - Шапошников Б.М. Воспоминания. Военно-научные труды. М.: Военное изд-во мин. обороны СССР, 1983. С. 211.].

Историк А. А. Керсновский так оценивал цели «Большой программы»: «По этой программе, русская армия к концу 1917 г. сравнивалась техникой с германской. По Большой программе наша сухопутная вооруженная сила доводилась с 1 230 тыс. человек до 1 710 тыс. человек в мирное время. <…> По Большой программе предположено было на 1914–1917 гг. сформировать 26 кавалерийских полков. <…> Особенно усиливалась артиллерия»[559 - Керсновский А.А. История Русской Армии. М.: Голос, 1994. В 4-х т. Т. 3. С. 166.].

Тем не менее Николай II сделал все, что было в его силах, чтобы не допустить войны. В первые ее дни Государь сказал Пьеру Жильяру: «Я сделал все, что мог, чтобы избежать этой войны, я шел навстречу всем уступкам, совместимым с нашим достоинством и национальной честью»[560 - Жильяр П. Указ. соч. С. 112.].