Император Николай II. Человек и монарх

Но через 2–3 месяца после этой аудиенции, как утверждает Витте, он прочёл в «Правительственном Вестнике» Указ Императора Николая II о том, что он считает необходимым сделать нашим главным опорным пунктом Либаву, построив там порт имени Императора Александра III. Витте объяснял такую резкую перемену в позиции Царя тем, что на него оказал сильное влияние Великий Князь Алексей Александрович, заставивший Николая II «подписать такой указ, который совершенно противоречит его взглядам и взглядам его покойного отца». Витте утверждал, что об этом «шантаже» и «давлении» Великого Князя он узнал со слов председателя Комиссии по развитию в России судоходства и торговли М. И. Кази, которому в свою очередь об этом поведал Великий Князь Константин Константинович, ссылавшийся на свой разговор с Государем сразу же после подписания Указа о порте в Либаве. Алексей Александрович якобы поставил вопрос таким образом, что если Государь не подпишет указа по Либаве, то он почтёт себя крайне обиженным и должен будет отказаться от поста генерал-адмирала[670 - Там же. С. 10.].

Интерпретация Витте обстоятельств вокруг морского порта сильно отличается от реальных событий. Государь действительно был сторонником военного порта на Мурмане, но он не был авантюристом. Он хотел всестороннего анализа ситуации, чтобы принять взвешенное и продуманное решение. В конце 1894 г. предложения Витте рассматривала «Комиссия по проведению железных дорог на севере России» под председательством товарища министра путей сообщения, почетного академика Российской академии наук инженер-генерала Н. П. Петрова. Комиссия, обосновывая необходимость магистрали, акцентировала внимание на стратегической важности как военного порта на Мурмане, так и железной дороги, которая могла связать Мурманское побережье Баренцева моря с центром России. Конечным пунктом дороги комиссией была выбрана Екатерининская гавань. Однако комиссия высказалась за преждевременность реализации этого проекта. На состоявшемся её заседании представитель военного министерства генерал-майор В. У. Соллогуб заявил: «В настоящее время Мурманский берег является местом почти совершенно незаселенным. Устройство военного порта в подобной местности потребовало бы от государства огромных денежных затрат. Если на Мурмане создадутся экономические интересы, если он населится, разовьёт свои промыслы, торговлю, то, несомненно, вслед за экономическими интересами явятся и заботы об охране этих интересов, как со стороны военного ведомства, так и со стороны морского. Начинать же с устройства военного порта – рискованно и преждевременно»[671 - Мурманская железная дорога. Краткий очерк постройки железной дороги на Мурман с описанием её района. Петроград, 1916. С. 15.].

Следует признать, что в решении комиссии было много убедительных аргументов. Либава как коммерческий порт был известен уже в XIII столетии, а в конце XVII века проводились работы по улучшению порта и гавани. В конце 1870-х гг. была построена Либаво-Роменская железная дорога[672 - О сооружении порта Императора Александра III в Либаве. Публичные лекции, читанные в Кронштадтском морском собрании, в зале Морского музея и в Институте инженеров путей сообщения инспектором морской строительной части Д. Жаринцовым. СПб., 1895. С. 24.]. 4 января 1894 г. на месте портовые инженеры осуществили разбивку первого портового района – Либавского адмиралтейства. Были расчерчены места расположения доков, а уже ближе к весеннему сезону 1894 г. происходило интенсивное бурение скважин. К тому же рядом с местом работ находился город Либава, имевший железнодорожное сообщение с центром страны. Бросать всю эту работу и начать ее заново в далёком, практически недоступном и незаселённом Мурмане в тех условиях было бы авантюрой. Император Николай II на авантюру не пошёл. Строительство военного порта в Либаве было продолжено. 5 декабря 1894 г. Высочайшим указом он повелел «вновь создаваемый близ города Либавы военный порт наименовать портом Императора Александра III»[673 - Полное собрание законов Российской империи. 1894 г. № 11107. СПб., 1898. С. 667.].

Таким образом, вопреки утверждениям Витте, ситуация вокруг Мурмана и Либавы сводилась к следующему: 1) Император Александр III утвердил план строительства военного порта именно в Либаве. По поводу Мурмана он лишь указал на необходимость дальнейшего изучения этого региона для возможного будущего строительства там военного порта. 2) 5 декабря 1894 г. Император Николай II издал Указ не о строительстве нового военного порта в Либаве, а о присвоении ему имени Императора Александра III. Поэтому якобы «шантаж» Великого Князя Алексея Александровича терял всякий смысл. 3) Продолжение строительства порта в Либаве вовсе не означало, что Царь отказался от планов освоения Мурмана. Было решено построить в Екатерининской гавани коммерческий порт, который дал бы возможность развивать край. В апреле 1896 г. Государственный Совет ассигновал на сооружение порта на Мурмане 400 тыс. руб., причем 135 тыс. выделялось сразу для начала работ. Ведение дел поручили строительному отделению Архангельской казенной палаты, а руководство стройкой – архангельскому губернатору А. П. Энгельгардту. По смете предполагалось израсходовать на строительство жилых домов 147085 рублей, на расчистку местности – 30 тыс. рублей, на устройство пристани и набережной – 30 тыс. рублей, на благоустройство городского поселения – 25 тыс. рублей, на транспортные расходы – 40 тыс. рублей.

7 июня 1899 г. Николай II утвердил следующее мнение Государственного Совета: «Городскому поселению и порту при Екатерининской гавани присвоить название “Александровск”, а Кольский уезд в нынешних его границах переименовать в Александровский»[674 - Полное собрание законов Российской империи. 1899 г. Т. XIX. № 17123. СПб., 1902. С. 678.]. В новом административном центре края были построены здания полицейского управления, камера мирового судьи, арестный дом. Шесть домов, построенных казной, предназначались для частных поселенцев. Сооружены были также общественные бани, аптека при больнице и флигель для медицинского персонала, здание для машин электрического освещения, водопровод, дамба, гостиница. После создания на Мурмане инфраструктуры Государь вновь вернулся к мысли создания там военно-транспортного порта, создание которого произошло уже в ходе Первой мировой войны.

Наступили последние недели 1894 г. В те редкие дни, когда Царю удавалось вырваться из бесконечной череды дел, приёмов и докладов, он вместе с Государыней спешил уединиться в каком-нибудь тихом укромном месте, подальше от Петербурга и его забот. Кроме того, жизнь Царской Четы в Аничковом дворце мало напоминала семейную: чужие комнаты, чужие правила жизни. 22 ноября Николай II и Александра Феодоровна уехали в Царское Село, где остановились в Александровском дворце – родном доме Государя. «Странно было провести ночь в спальне дорогих Папа? и Мама?, в кот.[орых] я родился», – записал он в дневнике. Здесь Император и Императрица чувствовали себя счастливыми, у себя дома: «Невыразимо приятно прожить спокойно, не видя никого – целый день и ночь вдвоем! Обедали tete a tete в угловой комнате и легли спать рано!»[675 - Дневник Императора Николая II за 1894 г. Запись за 22 и 23 ноября // Дневник Императора Николая II. Т. 1. С.] Тогда они провели в Царском Селе пять дней: ездили в Павловск и Гатчину, одни пили чай в комнате Государя: «Блаженство мое беспредельное – очень грустно покинуть Царское, которое стало нам обоим таким дорогим местом: в первый раз после свадьбы оставались одни и жили действительно душа в душу». 27 ноября им надо было возвращаться в Петербург, но теперь Царская Чета будет приезжать в Александровский дворец всё чаще и чаще, а вскоре переедет сюда насовсем.

24 декабря в Аничковом праздновали Рождество Христово. «И радостно и грустно, – писал Государь в дневнике, – какая перемена с прошлого года: дорогого Папа? нет, Ксения замужем, я женат. Милая Мама? нас всех по-прежнему осыпала подарками!»

31 декабря Царская Семья присутствовала на молебне по случаю наступающего Нового года. Чувства, переживаемые в этот момент Государем, отразил его дневник: «Тяжело было стоять в церкви при мысли о той страшной перемене, кот. случилась в этом году. Но уповая на Бога, я без страха смотрю на наступающий год – потому что для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!»

Выбор стратегического курса

Вступление на престол в 1894 г. молодого Императора наполнило общество надеждами. Генерал А. А. Игнатьев вспоминал: «Все мы с трепетом ждали лучшего от нового молодого Царя и радовались каждому его жесту, усматривая в этом если не начало новой эры, то, во всяком случае, разрушение гатчинского быта, созданного Александром III. Царь перенес резиденцию в солнечное, веселое Царское Село, Царь открыл заржавленные двери Зимнего дворца, Юная Чета без всякого надзора, попросту, на санках, разъезжает по столице»[676 - Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1954. С. 51.].

С. Ю. Витте признавал: «Когда Император Николай II вступил на престол, то от него светлыми лучами исходил, если можно так выразиться, дух благожелательности; он сердечно и искренне желал России в ее целом, всем национальностям, составляющим Россию, всем его подданным, счастия и мирного жития»[677 - Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 15.].

Однако к началу XX в. в России сложилось несоответствие между существующей государственной системой и общественными устремлениями. Общество ждало от Верховной власти ограничения Самодержавия, а Верховная власть хорошо осознавала, что Самодержавие является гарантом целостности и независимости России. Но Власть не могла также не осознавать, что стремительно меняющиеся исторические условия требовали от неё поиска новых путей управления страной. Император Николай II вовсе не был косным реакционером, стремящимся любыми силами не допустить реформы. А. Н. Боханов отмечает: «Николай II не являлся преобразователем по натуре. Однако он обладал очень важным для политики качеством: умел соглашаться с новыми реальностями, находил силы переступать через собственное “я”. Консерватизм же политических воззрений отнюдь не означал, что Монарх раз и навсегда был противником всяческих новаций и преобразований; если убеждался, что та или иная мера будет способствовать укреплению государства, росту его престижа, то почти всегда ее поддерживал. Он не мог не видеть, что улучшения нужны в различных областях жизни, но в то же время до конца был уверен, что важнейший и основополагающий принцип – Самодержавие – является непременным условием существования российского государства»[678 - Боханов А. Н. Николай II. С. 168, 225.].

Доктор ист. наук С. В. Куликов убеждён, что Император Николай II изначально был сторонником широких реформ: «Будучи реформатором, Император, однако, считал, что модернизация России должна проводиться эволюционно, в соответствии с ее национально-историческими особенностями. Его реформаторский проект имел консервативно-либеральный характер. Под этим «проектом» следует, разумеется, понимать не некий конкретный документ, а систему представлений Царя об актуальности и объеме либеральных преобразований, которая лежала в основе его государственной деятельности и выражалась в Высочайших манифестах, указах, рескриптах и важнейших законодательных актах и правительственных распоряжениях. Тот факт, что они зачастую готовились не самим Императором, а его ближайшими сотрудниками, отнюдь не преуменьшает личного участия Николая II в подготовке реформ, поскольку почти все известные российские (да и не только) реформаторы, как монархи, так и их министры, поручали конкретизацию и изложение своих идей другим лицам. Типичный пример – отношения Александра I и М. М. Сперанского»[679 - Куликов С. В. Император Николай II как реформатор: к постановке проблемы // Российская история. № 4. 2009. С. 45.].

Самодержавие в начале XX в. сильно отличалось от Самодержавия Иоанна Грозного и первых царей Романовых. Как точно замечал И. Л. Солоневич: «Россия до 1905 года задыхалась в тисках сословно-бюрократического строя – строя, который “самодержавие” медленно, осторожно и с необычайной в истории настойчивостью вело к ликвидации безо всякой революции. ‹…› Государь Император Николай Второй был, несомненно, лично выдающимся человеком, но “самодержавным” Он, конечно, не был. Он был в плену. Его возможности были весьма ограничены – несмотря на Его “неограниченную” власть, и если при Императоре Николае Первом Россией правили “сто тысяч столоначальников”, то при Императоре Николае Втором их было триста тысяч. Правили нацией по существу они. По существу, страна боролось против них. Но против них же, правда, в других формах боролось и “Cамодержавие”. Таким образом, обе линии совпадали – линия Монарха и линия нации»[680 - Цит. по: Кобылин Виктор. Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант М.В. Алексеев / Под ред. Л.Е. Болотина. Истоки антимонархического заговора. СПб., 1998. С. 30.].

Государь понимал, что преобразования нужны, но не собирался их начинать бездумно и немедленно. Лингвист Н. Н. Дурново уже в те годы вопрошал у радикальных сторонников реформ: «Но Господи, какой же верный курс нужно сразу взять? Где и в чем избавление?»[681 - О Возрождении России. С. 17.]

Н. А. Павлов в крайне критических выражениях рисует портреты тех, кто помогал Государю в первые годы царствования. Император Николай II, писал он, по своём вступлении на престол «вникает в управление. Он живёт и правит по заветам отца. Политическое влияние на него имеют двое: Победоносцев и Витте. Первый – защитник старины, и весь неподвижность. Второй – за прыжки в неизвестное. Оба умны, упорны, резки, – но едва ли преданы Государю. У обоих законченного плана управления – нет»[682 - Павлов Н. А. Указ. соч. С. 47.].

Однако, вынося этот строгий приговор, Н. А. Павлов забыл о ещё одной фигуре, весьма близкой тогда к Государю, о бывшем его преподавателе финансового дела Н. Х. Бунге, который в 1894–1895 гг. занимал должность председателя Комитета министров. Бунге советовал Государю продолжить реформаторский курс Императора Александра II, но при этом охранять Самодержавие и всеми мерами не допускать парламентаризма западного образца. Эти мысли находили понимание и сочувствие у Государя. Доктор ист. н. В. Л. Степанов справедливо отмечает: «Император не принадлежал к числу охранителей-традиционалистов, которые искали идеалы только в прошлом. Он обладал своеобразными консервативно-либеральными взглядами и принадлежал к сторонникам модернизации России. Почитая память отца, молодой Монарх преклонялся и перед дедом – Царём-Освободителем Александром II. Николай II очень многое воспринял именно от Бунге. Как и его наставник, Самодержец считал, что реформы должны проводиться постепенно, с учётом национальных и исторических особенностей России»[683 - Степанов В. Л. Самодержец на распутье.].

Вступив на престол, Николай II прекратил государственное финансирование журнала «Гражданин» князя В. П. Мещерского, который считался крайне правым изданием, а одно время даже негласным рупором самого Александра III. Вместо «Гражданина» Николай II стал финансировать газету «Санкт-Петербургские ведомости», до этого влачившую жалкое существование. Благодаря Николаю II газета была отдана в аренду камер-юнкеру князю Э. Э. Ухтомскому, которого Император знал с ранней юности. И. И. Колышко в своих воспоминаниях писал: «Было время, когда гранки набора “Петербургских ведомостей” отсылались на просмотр в Царское Село. Царь стал как бы редактором газеты. А в состав своей редакции Ухтомский пригласил столпов радикализма (во главе с Ашешовым)[684 - Н. П. Ашешов (1866–1923), журналист и редактор. Был известен своим вольнодумством, состоял под наблюдением полиции, был первым редактором молодого Максима Горького.]. Была, таким образом, налажена оригинальная связь между Самодержавием и революцией. Под двуглавым орлом печатались статьи, которые не решались печатать левые газеты»[685 - Колышко И. И. Великий распад. Воспоминания. СПб.: Нестор-история, 2009. С. 39–40.]. Насчёт союза Самодержавия и революции Колышко, конечно, мягко говоря, преувеличивал. Замысел Николая II заключался совсем не в том, чтобы помогать революционерам. Вольный стиль газеты должен был прикрыть главное её направление, формируемое Ухтомским под негласным контролем Государя. С приходом в газету князя в ней появилась тема Востока и родства России с Азией, которое может быть объединено только Самодержавной властью. «Без него, – писал Ухтомский, – Азия неспособна искренне полюбить Россию и безболезненно отождествиться с нею»[686 - Суворов В. В. Политические убеждения Э. Э. Ухтомского // Известия Саратовского университета. Серия история. Международные отношения. Т. 11. Выпуск 2. Ч. 2. 2011. С. 32.]. Так, исподволь общество подготавливалось к реализации Большой Азиатской программы Императора Николая II. Помимо этого, газета стала рупором выдающейся консервативной мысли, которая, в отличие от К. П. Победоносцева, предлагала не просто постоянную «заморозку» внутриполитической жизни страны, но создание мощной консервативной силы – помощницы Самодержавия. От лица редакции «Санкт-Петербургских ведомостей» князь Ухтомский писал «о всемирно-историческом призвании России явить человечеству христианского государства, в котором преподанные Христом заветы Правды и Любви были бы не только внешне признаны, но и осуществимы»[687 - Там же.]. Сохранение государственных и церковных традиций, по мнению Ухтомского, обеспечивает России ее положение как великой державы, стоящей в одном ряду с европейскими государствами, а «изменившая этим основам Россия – не более как названная, запоздалая и ‹…› ненужная гостья в семье европейских народов»[688 - Там же.]. Для него распространение и развитие духовно-нравственного просвещения в России и связанных с ним вопросов о Церкви, духовенстве, народном образовании имело большее значение, чем политические, экономические и административные вопросы. На русском Самодержавии лежит «святая и великая» обязанность, «распространяя в обществе, и в особенности в народе, истинное просвещение, ревниво оберегать их от обучения развращающего и от одностороннего знания, не уравновешенного верою и нравственностью». Восприятие западных ценностей привело к тому, что в российском обществе перестали понимать истинный смысл таких слов, как Церковь, Престол, благое просвещение, добрые обычаи, добрые нравы, «отвыкли от разумно-сознательного их произнесения, низвели их значение до формул устаревших прописей, условного языка официальных бумаг». Глядя из сегодняшнего дня, невозможно не признать за идеями «Санкт-Петербургских ведомостей» настоящего духовно-государственнического манифеста, актуального и в наши дни. По существу, вышеуказанные мысли являлись не только мыслями князя Ухтомского, но и взглядами Императора Николая II. На отношении общества к газете Ухтомского Государь проверял, насколько оно готово их воспринять. Оказалось – совершенно не готово. Позиция «Санкт-Петербургских ведомостей» вызвала открытое противодействие как среди высшего сановничества, так и крайне консервативных кругов. Редакция обвинялась ими в «расшатывании государственных основ», «разжигании политических страстей и пламени», «предательстве и измене»[689 - Там же.]. Главное управление по делам печати отмечало: «Вслед за переходом в 1896 году газеты “Санкт-Петербургские ведомости” в арендное содержание князю Э. Э. Ухтомскому, издание это, принадлежащее Министерству народного просвещения и получающее значительную субсидию в виде платы за казенные объявления, усвоило себе совершенно нежелательное с правительственной точки зрения направление. В общем и целом, направление “Санкт-Петербургских ведомостей” может быть охарактеризовано как оппозиционное существующему Правительственному режиму»[690 - Шелаева А. А. Петербург в русской культуре XX века (1900–1917). Учебно-методическое пособие. СПб., 2010. С. 32.]. Резкое неприятие вызывала газета и у К. П. Победоносцева. В этих условиях эксперимент с «Санкт-Петербургскими ведомостями» не получил дальнейшего развития, тем более что сам Э. Э. Ухтомский всё больше увлекался восточными духовными практиками, теряя в глазах Императора прежнее доверие.

Николай II был исполнен стремлением создать в России выборное совещание русских людей, представляющее все слои народа и позволяющее Монарху общаться с ним непосредственно, без посредничества чиновничьей бюрократии. С. В. Куликов отмечает, что Император Николай II готовил создание народного представительства задолго до 1905 г., причем совершенно независимо от революционного или оппозиционного движения. Государственный контролер генерал П. Л. Лобко напомнил Государю в июле 1905 г.: «Ваше Величество еще задолго до рескрипта 18 февраля изволили высказывать, что мысль об обращении к народу для помощи правительству уже издавна составляет предмет Ваших забот»[691 - Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914–1917). Рязань, 2004.]. Государь был противником не конституции вообще, а такого понимания этого понятия, которое ассоциировалось исключительно с парламентаризмом, который подразумевал ограничение Верховной власти не только в законодательстве, но и в управлении, когда Монарх «царствует, но не правит». Николай II был убеждён, что «действительная парламентская система будет означать гибель России»[692 - Бюлов Б., фон. Воспоминания. М.–Л., 1935. С. 74.].

Чиновник канцелярии Совета министров А. С. Путилов считал, что в Николае II с «самых первых дней царствования проявилось и проявлялось до самого конца тяготение к общественно-либеральным формам государственности, странно уживавшееся в нём с незыблемой верой в необходимость для России Самодержавия»[693 - Цит. по: Степанов В. Л. Самодержец на распутье. С. 154]. На самом деле ничего «странного» в этом не было: представительное собрание русского народа, помогающее Царю управлять Россией, вовсе не означало слепое копирование парламентской системы по западным лекалам.

Отрицательное отношение к парламентаризму Государь воспринял от Н. Х. Бунге[694 - Куликов С. В. Указ. соч.], который категорически отвергал идеи либерального реформаторства[695 - Цит. по: Степанов В. Л. Самодержец на распутье. С. 153.]. Подчёркивая своё особое расположение к Бунге, Император Николай II 1 января 1895 г. наградил его орденом Св. Владимира 1 ст. Высочайший рескрипт содержал самые лестные выражения в адрес награждаемого.

Конечно, у С. В. Куликова имеется гипертрофированное преувеличение «либеральной» доминанты, которая якобы присутствовала у Николая II. Никаким либералом Государь, разумеется, не был, о чём он откровенно заявил в 1904 г. князю М. Д. Святополку-Мирскому: «Отчего могли думать, что я буду либералом? Я терпеть не могу этого слова»[696 - Куликов С. В. Указ. соч. С. 35.]. С. В. Куликов полагает, что Государь просто не хотел, чтобы его считали либералом, а на самом деле он якобы таковым являлся. Несостоятельность этого утверждения доказывается определением либерализма конца XIX в.: «Либерализм есть стремление к общественным реформам, имеющим целью свободу личности и общества, а также к свободе человеческого духа от стеснений, налагаемых церковью, традицией и т. д.»[697 - Энциклопедический словарь. Издатели: Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. Т. XVII. СПб., 1896. С. 632.] Очевидно, что подобные идеи были глубоко чужды православной природе Государя. Сам Николай II чётко и недвусмысленно дал определение своего места и своей роли в жизни Российского государства, когда в анкете по переписи населения 1897 г. в графе «занятие, ремесло, промысел» письменно ответил: «Хозяин земли Русской»[698 - Лист Всеобщей переписи 1897 г., заполненный Императором Николаем II за себя и свою семью 28 января 1897 г. [подлинный и копия] // ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.]. Самодержавие и либерализм – понятия не совместимые. Но Самодержавие вполне и естественно могло сочетаться с выборным народным представительством, имеющим законосовещательные права. Такие представительства были присущи древней русской монархии и были искусственно ликвидированы в XVII–XVIII вв. Николай II хотел восстановить именно такое представительство. Но вся сложность введения такого представительства заключалась в том, что в обществе рассматривали выборный орган исключительно как западный парламент, ограничивающий самодержавную власть Монарха. Учреждение любого выборного органа со скромными совещательными правами неминуемо привело бы к борьбе его с Правительством за превращение в западный парламент с самыми широкими полномочиями.

С вступлением на престол Императора Николая II в земских кругах зародилась надежда, что молодой Государь под влиянием Бунге отправит в отставку Победоносцева и возродит линию Лорис-Меликова, прерванную царствованием Императора Александра III. Бывший управляющий Крестьянским банком Е. Э. Картавцов свидетельствовал: «В земской России с трепетом и надеждой следили за Николаем Христиановичем. Там помнили, что он был деятелем освобождения крестьян, что при нём были сняты подушные, там помнили это и надеялись, что он и в третий раз выдвинется в этом же направлении, в этой же области»[699 - Картавцов Е. Э. Николай Христианович Бунге: Биографический очерк // Вестник Европы. 1897. № 5. С. 37.].

В земских кругах появились серьёзные надежды, что их представителей могут допустить к участию в законодательной деятельности. Стали высказываться убеждения, что новый Царь «продолжит курс своего деда». В адресах ряда земств, поступивших на имя Николая II в первые два месяца его царствования, содержались призывы считаться с мнением общественности и даже требования о соблюдении законности и личных свобод. Особенно ярко эти настроения прозвучали в адресе наиболее либерального Тверского земства, который был воспринят Верховной властью как конституционное требование[700 - Степанов В. Л. Самодержец на распутье. С. 152.]. «Мы горячо веруем, – говорилось в Тверском адресе, – что право отдельных лиц и права общественных учреждений будут неизбежно охраняемы. Мы ждём, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать своё мнение по вопросам, их касающимся, дабы до высоты Престола могло достигать выражение потребностей и мыслей не только администрации, но и всего народа русского»[701 - Там же. С. 153.]. Тон этого Адреса Николаю II не понравился, и на докладе министра внутренних дел он написал: «Я чрезвычайно удивлён и недоволен этой неуместной выходкой 35-ти гласных Тверского губернского земского собрания».

К. П. Победоносцев, хорошо помнивший 1 марта 1881 г., направил Государю несколько писем, в которых предупреждал его об опасности новой смуты. В середине января 1895 г. он писал Николаю II: «Самодержавная власть Государя не только необходима России, она есть залог не только внутреннего спокойствия, но она есть существенное условие национального единства и политического могущества нашего государства»[702 - Цит. по: Степанов В. Л. Самодержец на распутье. С. 154.]. Любая попытка ввести в России западный парламентаризм закончится для неё катастрофой, подытоживал Победоносцев[703 - Соловьев Ю. Б. Начало царствования Николая II и роль Победоносцева в определении политического курса самодержавия // Археографический ежегодник за 1972 год. М., 1974. С. 316–318.]. Император Николай II полностью разделял эти взгляды. На записке Победоносцева он написал: «Отлично».

Между тем напор земцев всё увеличивался и поставил Николая II «в необходимость публично исповедовать свое политическое мировоззрение. Если бы Он ответил общими, неопределенными приветственными словами на пожелание о привлечении выборных земских людей к обсуждению государственных дел, это было бы тотчас истолковано как согласие. После этого, либо пришлось бы приступить к политическим преобразованиям, которых Государь не желал, либо общество, с известным основанием, сочло бы себя обманутым»[704 - Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. С. 98.].

Главным положением в требованиях земцев было введение в России парламентаризма по западному образцу. Этого Государь категорически допускать не желал, так же, как и допущения того, чтобы инициатива обсуждения проекта создания возможного выборного представительства исходила не от Монарха, а от земцев. Поэтому, когда 17 января 1895 г. в Николаевском зале Зимнего дворца собрались для выражения верноподданнических чувств представители дворян, земств и городов, Государь вышел на середину зала и решительным, твёрдым голосом заявил: «Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявлений верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому Русскому. Но Мне известно, что в последнее время слышатся в некоторых зем.[ских] собр.[ниях] голоса людей увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления.

Пусть все знают, что Я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный Покойный Родитель»[705 - Текст речи Императора Николая II, обращённой к земской депутации (о «бессмысленных мечтаниях») // РГИА. Ф. 919. Оп. 2. Д. 609. Л. 1 [подчёркивания в тексте сделаны рукою Николая II].].

По словам Великой Княгини Ксении Александровны, ее Брат «говорил так ясно, таким твёрдым и спокойным голосом, прекрасно»[706 - Великая Княгиня Ксения Александровна – Великому Князю Георгию Александровичу 21 января 1895 г. // ГА РФ. Ф. 675. Оп. 1. Д. 177. Л. 9.]. Но на душе у Государя было совсем не спокойно. Он хорошо понимал, какую реакцию вызовет его речь в земских и либеральных кругах, что своими словами он не приобретёт у них популярности, наоборот, сильно настроит против себя. Великая Княгиня Ксения Александровна писала Великому Князю Георгию Александровичу в Аббас-Туман про душевное состояние их Августейшего брата накануне выступления перед земцами: «Бедный, он был страшно взволнован перед этим, ничего почти есть не мог»[707 - Там же.]. Сам Николай II в своём дневнике от 17 января отметил, что он «был в страшных эмоциях перед тем, чтоб войти в Николаевскую залу, к депутациям от дворянств, земств и городских обществ, которым я сказал речь»[708 - Дневник Императора Николая II за 1895 г. Запись за 17 января // Дневник Императора Николая II. Т. 1. С. 182.].

В январе 1895 г. Император Николай II выступил именно против парламентаризма. Будучи сторонником сотрудничества власти и оппозиции, Император Николай II полагал, что лидерство в реформаторском процессе, т. е. участие в определении того, кому, когда и как осуществлять необходимые реформы, должно сохраняться за короной[709 - Куликов С. В. Указ. соч. С.]. Этого ему либералы не простили никогда. Они не могли поверить, что Царь сам был инициатором этой речи, и принялись искать её «авторов». Е. Е. Алферьев отмечал по этому поводу: «Решительное содержание этой речи мало соответствовало общим представлениям о молодом Государе. Поэтому начали утверждать, что она Ему кем-то продиктована. В действительности, Император Николай II, отлично выражая Свои мысли и прекрасно владея пером, написал эту речь собственноручно, также как Он всегда самостоятельно писал Свои личные заявления, и положил текст в свою фуражку»[710 - Алферьев Е. Е. Указ. соч. С. 14.]. Имеющийся в РГИА черновик выступления 17 января, написанный собственноручно Государем, подтверждает слова Е. Е. Алферьева[711 - Текст речи Императора Николая II, обращённой к земской депутации (о «бессмысленных мечтаниях»). [Текст – рукой Николая II] // РГИА. Ф. 919. Оп. 2. Д. 609. Л. 1.]. В тексте имеются приводимые нами подчёркивания, также сделанные рукою Царя. По всей видимости, эти подчёркивания указывают на те слова, которые нужно было эмоционально выделить в тексте во время речи перед делегациями.

Между тем поиски «автора» царской речи в обществе не прекращались. Не прекращаются они и сегодня, но уже в научной среде[712 - Из последних исследований см.: Андреев Д. А. Как мечтания из «безумных» стали «бессмысленными»: к истории речи Императора Николая II 17 января 1895 года // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер. 4. Ист. 2011. № 2 (20). С. 36–44.]. Назывались и называются имена обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, министра Императорского Двора графа И. И. Воронцова-Дашкова, министра внутренних дел П. Н. Дурново, Великого Князя Сергея Александровича. Эти люди стали первыми «антигероями» в длинном списке «тёмных сил», которыми общество и революционеры будут объяснять поступки Николая II на протяжении всего его царствования. На самом деле Николай II выслушивал советы многих, но никогда не находился ни под чьим влиянием. Н. А. Павлов отмечал, что «все попытки влияния на Государя были безуспешны»[713 - Павлов Н. А. Указ. соч. С. 65.]. В то время, когда всё общество было уверено о безраздельном влиянии Победоносцева на Царя, сам Царь был недоволен слишком активным вмешательством обер-прокурора в дела не его компетенции. В декабре 1896 г. Государь саркастически сказал, что Победоносцев «нарекомендовал ему много министров, а теперь начал рекомендовать корпусных командиров»[714 - Богданович А. В. Указ. соч. Запись за 18 декабря 1896 г. С. 218.]. К началу XX в. Николай II мягко, но уверенно отстранил К. П. Победоносцева от влияния на государственные дела. Много говорили о «влиянии» на Государя князя В. П. Мещерского. Однако, по меткому выражению Е. В. Тарле, «Мещерский, как и всякий без единого исключения человек, которому приписывалось “влияние” на Императора Николая II, “влиял” на него лишь вплоть до той минуты, пока говорил и делал то, чего желал Николай»[715 - Тарле Е. В. Граф С. Ю. Витте. Опыт характеристики внешней политики // Тарле Е. В. Сочинения в 12 томах. Т. 5. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 536.].

Речь Государя 17 января была воспринята негативно земско-либеральным лагерем. Оттуда в адрес Императора Николая II стали поступать открытые угрозы. 19 января 1895 г., спустя два дня после царского обращения, бывший легальный марксист, свернувший в сторону либерализма, П. Б. Струве написал анонимное «Открытое письмо Николаю II», которое заканчивалось словами: «Вы первый начали борьбу, и борьба не заставит себя долго ждать»[716 - Николай II. Воспоминания. Дневники. СПб.: Пушкинский фонд, 1994. С. 43.]. Но гораздо более тревожным признаком стало скрытое недовольство речью Государя со стороны некоторых представителей высшей российской элиты. К. П. Победоносцев 2 февраля 1895 г. писал Великому Князю Сергею Александровичу: «После речи Государя продолжается волнение с болтовнёй всякого рода. ‹…› Повсюду в молодёжи и интеллигенции идут толки с каким-то раздражением против молодого Государя. ‹…› Зато на простых людей и на деревни слово Государя произвело благотворное впечатление. Многие депутаты, едучи сюда, ожидали Бог знает чего, и, услышав, вздохнули свободно. Но как печально, что в верхних кругах происходит нелепое раздражение. Хотя бы спросили себя эти люди, чего же хотят они? Но все они как стадо, и многие повторяют только чужие слова и воспринимают чужое, напускное впечатление. Я уверен, к несчастью, что большинство членов Государственного Совета относится критически к поступку Государя и, увы, некоторые министры тоже!»[717 - К. П. Победоносцев – Великому Князю Сергею Александровичу 2 февраля 1895 г. // Письма Победоносцева Александру III. С. 356.]

По существу, настроения многих влиятельных и знатных сановников Империи совпадало с настроениями либеральной общественности. Эти сановники, так же как и либералы, хотели ограничения Самодержавия.

Николай II весьма сомневался в готовности представителей к созидательной работе, в их профессиональной компетенции и пригодности, а также в достаточной преданности Престолу. События первого десятилетия царствования лишь убеждали его в этом. Поэтому 12 декабря 1904 г. Император Николай II вычеркнул из проекта указа пункт о назначении в Государственный Совет выборных от земств. По мнению С. С. Ольденбурга: «Государь отказался от расширения местного самоуправления, опасаясь, что этим Он бы усилил стремление к ограничению Царской власти. Он как бы проводил в жизнь новую формулу: по мере возможности удовлетворять все те требования реформ, которые не влекут за собою политических последствий»[718 - Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. С. 191.].

Но была ещё одна причина, по которой Государь не хотел усиливать позицию земств. Эта причина была напрямую завязана на определении стратегического направления развития страны.

Император Николай II вступил на престол при полном внешнем спокойствии, чего нельзя было сказать обо всех его ближайших предшественниках, не говоря уже о государях XVIII столетия. С. С. Ольденбург считал: «Император Николай I, вступая на престол, должен был сломить революционный заговор гвардейского офицерства. Император Александр II начал царствовать в дни Крымской войны, Император Александр III принял власть после злодейства 1 марта, среди смуты, которая тогда казалась грозной. Правление Государя Николая Александровича начиналось в дни затишья; но еще никому из Его державных предшественников не приходилось принимать не себя такого огромного, тяжелого бремени, такой сложной задачи»[719 - Ольденбург С. С. Император Николай II. Опыт биографии // Русская Летопись. Кн. 7. Париж: Издание «Русского очага», 1925. С. 22.].

Особая сложность заключалась в первую очередь в том, что к началу XX в. в России постепенно складывалась внутренняя ситуация, при которой ни одна из политических сил не поддерживала безоговорочно Самодержавие. А. Н. Боханов пишет: «Существовавшая строгая административная вертикаль власти вела к тому, что все, так или иначе, замыкалось на пик иерархической пирамиды, на самого монарха. Всякое сколько-нибудь значительное решение почти на любом уровне в конечном итоге санкционировалось Царём. Эта система, работавшая эффективно не одно столетие, начала давать заметные сбои как раз в период правления Николая II. Суть дела состояла не в том, “хорош” царь или “плох”, имелась у него “сильная воля” или нет. Исторические возможности монархического авторитаризма подходили к концу. Время ускоряло бег, социальная природа общества усложнялась, что требовало быстрых, оперативных решений, развития полицентризма и инициативы снизу. А это вступало в принципиальное противоречие со сложившейся практикой, возможностями самодержавной системы, жизнестойкостью империи. Эту трагическую дилемму должны были решить еще реформы Александра II. Но не решили. Следующая попытка пришлась на время Николая II, уже в XX веке»[720 - Боханов А. Н. Николай II. С. 168.].

В условиях стремительно развивающегося XX в. эта архицентрализация, оправданная еще 30 лет тому назад, становилась неадекватной новому времени и чрезвычайно тяжелой для Императора, от которого требовалось нечеловеческое напряжение сил при решении всего круга проблем. Но при этом «разгрузка» этой централизации была чревата большими сложностями и опасностями. Решаться на нее надо было крайне осторожно, после тщательного анализа и постепенно, чтобы не нанести вреда целостности страны и основам государственного строя.

Николаю II было необходимо определить стратегическое развитие страны на ближайшие десятилетия, от которого во многом зависело её будущее. Дело сводилось к вопросу, какой путь должен стать для России приоритетным: индустриально-промышленный или аграрно-патриархальный?

К началу XX в. в большинстве европейских государств и США происходил процесс автоматизации промышленного производства. Произошла замена основного вида энергии. В конце XIX столетия наступила «Эпоха электричества». На заводах всё шире применялись станки с электроприводами, полуавтоматическими и автоматическими узлами, увеличилась скорость и точность обработки металлов. Значительный рост производительности труда в промышленности был обусловлен широким внедрением новой техники и повышением квалификации рабочих. Стал использоваться конвейер. Появились гидроэлектростанции (Ниагарская ГЭС в США), получили распространение высокоэффективные и компактные двигатели внутреннего сгорания, работающие на бензине, затем двигатели немецкого изобретателя Рудольфа Дизеля на более дешёвом тяжёлом топливе. Это резко увеличило спрос на нефть и стимулировало усовершенствование средств и способов увеличения её добычи и переработки. Способы производства принципиально усовершенствовались – печь французского металлурга Пьера Эмиля Мартена, конвертер при сильном дутье английского инженера-изобретателя Генри Бессемера, процесс обесфосфоривания металла. Прогресс техники приобрёл значение научно-технического прогресса, в котором непосредственное участие стала принимать наука, в том числе фундаментальная[721 - Сурин Л. И. История экономики и экономических учений. Учебно-метод. пособие. М.: Финансы, 1998.]. В мире возникло высшее техническое образование, в 1870-х гг. в Германии и США появились первые втузы.

К концу XIX – началу XX в. значительно усилилась роль капиталистических монополий, которые стали играть ведущую роль в экономике. В результате в зависимости от монополий и от финансовой олигархии крупнейших капиталистических держав Запада в той или иной степени оказались почти все другие менее развитые страны.

Объединение Германии создало единый внутренний рынок Второго рейха, который включал в себя богатые железной рудой завоеванные у Франции провинции Эльзаса и Лотарингии. Вместе с углём Рейнской области они создали мощную топливно-металлургическую базу германской промышленности. По объёму промышленного производства Германия вышла на второе место в мире после США. Ведущую роль в германской экономике играли «Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат» и «сталелитейный завод Фридриха Круппа», производивший знаменитые артиллерийские орудия. Протяжённость немецких железных дорог возросла в 30 раз.

В США огромный скачок в промышленном производстве стал возможен благодаря широкому использованию притока капитала из Европы (только в 70–80-х годах XIX в. 3 млрд долларов), массовой иммиграции европейских рабочих (ехали самые волевые и работоспособные, в 80–90-х годах XIX в. 14 млн человек), широкому использованию новейших научных открытий и внедрению множества изобретений. К концу XIX в. США вышли на первое место в мире по выпуску основных видов продукции и общему объёму производства. В 1893 г. промышленник Генри Форд создал свой первый автомобиль, а через 20 лет США уже выпускали более 1,5 млн автомобилей в год.

Тем временем к началу XX в. Россия продолжала оставаться страной аграрно-индустриальной со значительным преобладанием сельскохозяйственного производства, в котором по ряду позиций (сборы пшеницы, ржи, льна, пеньки и др.) она занимала лидирующее положение. Производство продукции на душу населения в России было более низким, чем в целом ряде европейских аграрно-индустриальных и индустриально-аграрных (Великобритания, Германия) стран.

Следует, конечно, иметь в виду, что, в отличие от западноевропейских государств, колониальные владения которых были отделены от метрополий морями, Россия представляла собой Империю, в которой в едином государственно-территориальном комплексе оказались слиты развитые и слабо развитые территории. Около 9/10 промышленной и земледельческой продукции Российской Империи приходилось на ее европейскую часть. Однако и с этой поправкой следует признать, что Россия к началу XX в. только начала переход к индустриальному обществу.

Россия не имела возможности производить большинство товаров дешевле, чем промышленность европейских стран или США. На русскую внешнюю торговлю оказывало негативное влияние отсутствие хорошо организованной рекламы, постоянно действующих выставок товаров и изделий российского производства, слабость коммерческой информации. Отсутствие практики отпуска товаров в кредит как в оптовой, так и в розничной торговле, что давно практиковалось западноевропейскими компаниями, также сдерживало масштабы русского экспорта.

Многие русские коммерсанты не имели постоянных связей с европейскими партнерами. Сведения о европейских рынках они получали отрывочные и случайные, а порой и недостоверные. Подобные явления в русской внешнеторговой деятельности можно объяснить сформировавшимся менталитетом русских промышленников, приученных на внутреннем рынке к различным государственным субсидиям и льготам, к защите высокими таможенными пошлинами от иностранной конкуренции.

Технический прогресс в странах Западной Европы и отставание России в этой области заставляли Верховную власть искать возможности, чтобы это отставание не стало безнадёжным. Необходимость модернизации русской экономики вызывалась главным образом не внутренними условиями, а внешними факторами – индустриальным развитием ряда западных держав, чреватого экономическим и военным отставанием страны, что угрожало ее национальной безопасности и суверенитету. Вопрос о том, быть или не быть модернизации русской экономики в условиях колониальной экспансии Запада, не стоял: отказ от нее означал упадок и даже крах российской государственности[722 - Братченко Т. М., Синявский А. С. Раннеиндустриальная модернизация дореволюционной России // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т. 9. № 2. 2007. С. 315.].

Одним из главных сторонников индустриального пути был министр финансов С. Ю. Витте. В течение первых лет царствования Императора Николая II он подал на Высочайшее имя несколько докладов, в которых доказывал необходимость индустриализации: «Международное соперничество не ждёт. Если нынче же не будет принято энергичных и решительных мер к тому, чтобы в течение ближайших десятилетий наша промышленность оказалась в состоянии своими продуктами покрывать потребности России и Азиатских стран, которые находятся или должны находиться под нашим влиянием, то быстро растущая иноземная промышленность сумеет прорваться через наши таможенные преграды и водвориться как в нашем отечестве, так и в сказанных Азиатских странах, укоренившись в глубинах народного потребления, она может постепенно расчистить пути и для более тревожных иноземных политических влияний. Медленный рост промышленности может затруднить выполнение великой международной задачи России, ослабить ее могущество, повлечь за собой политическую и культурную отсталость России»[723 - Всеподданнейший доклад министра финансов С. Ю. Витте Императору Николаю II о государственной росписи доходов и расходов на 1900 г. // Историк-марксист, 1935, № 2/3, С. 131–139.].

Витте полагал, Россия имеет все возможности стать великой промышленной державой. Но для этого надо, говорил Витте, чтобы государство покровительствовало и поддерживало отечественного промышленника. «Создание своей собственной промышленности – это и есть та коренная, не только экономическая, но и политическая задача, которая составляет краеугольное основание нашей протекционной системы»[724 - Всеподданнейший доклад министра финансов С. Ю. Витте о необходимости установить и затем непреложно придерживаться определённой программы торгово-промышленной политики Империи // ГА РФ. Ф. 601. Оп.1. Д. 1026. Л. 5.].