Отшельники. Повести и рассказы

– Тут все насчет пособий, – ответила одна тетка в черном балахонистом платье и с золотыми зубами спереди. – Видите же, какая очередь.

– Как мать-одиночка, – выдавила Вера. Ей казалось, это самое существенное уточнение. У нее ребенок, и она одна. Должны же ей помочь.

Вера терпеть не могла это социальное определение. Она всегда считала, что если мать, то уже не одиночка.

– Мне не платят, – пояснила она в растерянности, как будто это неясно было.

– А сейчас никому не платят, – балахонистая тетка даже не хотела поднимать глаз, рылась в картотеке. Своими делами занималась. У нее таких много – всем не посочувствуешь. Тем более, как она может отвечать за все государство? Где она деньги возьмет? Не напечатает же.

– Мне ребенка кормить нечем, – сказала Вера не своим голосом, глухим и жалким.

– Ну нет в стране живых денег, понимаете? – объяснила тетка. Решила, что вполне доходчиво. Посмотрела на Веру и снова отвернулась.

– А нам с голоду умирать теперь? – Веру затрясло, голос задрожал, запрыгал, как сердечная линия кардиограммы.

– Вы где работаете?

– Нигде, меня сократили.

У Веры произошел взрыв внутри. И оттого, что она не умела требовать, угрожать, и вообще не знала, как себя вести, ее просто накрыла волна ненависти. Она задохнулась, ноздри вздулись. И в этот момент тетка сказала:

– Найдите другой заработок. Ничем я вам помочь не могу.

Лучше бы не говорила. Дальше все произошло неожиданно и быстро.

– А зачем ты здесь сидишь, старая сука! – закричала Вера, не владея собой, как будто в этой тетке было все государство. И с этими словами схватила тетку за шиворот. Хотела припечатать к столу, но вдруг почувствовала, какой засаленный и грязный этот шиворот. Вере стало противно до тошноты. Тетка как раз подскочила, и не по годам резво выбежала из кабинета с криком:

– Уберите эту ненормальную!

Вера обмякла и упала на деревянный, прошорканный толстым задом стул. Уткнулась в открытку под настольным стеклом: веселый заяц нес цветы кому-то на день рождения. Наверное, этой засаленной тетке. Вера брезгливо посмотрела на свою руку, которой хваталась за грязный воротник. Рука ей тоже казалась грязной.

Народ переполошился, другие бабенки забегали. Все было молниеносно. А Вере казалось – как в замедленной съемке. Она уже не чувствовала себя. Доносилась слова:

– Дура, истеричка, сумасшедшая… Пришла тут права качать…

Как будто речь не о ней, а она наблюдает со стороны: вот ее выводят из здания со словами «скажи спасибо, что милицию не вызвали, а то бы сидела сейчас в участке, ребенка бы забрали органы опеки».

Веру накрыла апатия, она брела по водянистым весенним улицам и черному, опаленному солнцем снегу. Она помнила только этот сальный воротник и зайца со цветами под стеклом. Вера наступала прямо в глубокие лужи. Холодная талая вода хлюпала в расклеенных сапогах.

Дома ее ждал голодный ребенок, и она не знала, как смотреть ему в глаза. Если бы поскандалить – то хотя бы с результатом. А тут – ни результата, ни репутации. Вера ничего не добилась. Надо было как-то по-другому… Но как? Ей никогда не приходилось бороться за свои права. Она верила в порядок и справедливость, но не могла поверить в беспредел. Государство ей не защитник. С этим надо как-то жить. Два высших образования жить не научат.

***

С полными сапогами талой воды Вера зашла в свою однокомнатную клетку. Пятилетний Сережка сидел спокойно за столом и рисовал. Он был не в садике – приболел. Он уже спокойно оставался дома и не думал пакостить. Боялся расстроить маму. Его белая голова склонилась над клетчатым тетрадным листком. Сережка старательно наклонялся то в одну сторону, то в другую, раскрашивая человечков карандашами «полицвет».