Оценить:
 Рейтинг: 0

БАМС! Безымянное агентство магического сыска

Год написания книги
2018
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Из-за бархатного полога в зал выглядывала крайне любопытствующая физиономия… пианино.

От увиденного Настя застыла на мгновение с вздернутой вверх правой ногой, и, не удержавшись долго на левой, покачнулась, механически поменяла ноги местами, опустив на пол правую и подняв левую, и наступив при этом на подол собственного платья. Не замечая столь досадной детали, Настасья Павловна дёрнула подол… и полетела прямо в оркестровую яму.

Тут-то она и нашла Петра Ивановича.

Несколько секунд лейб-квор смотрел на свалившуюся на него Настасью Павловну до того ошарашенно, что даже забыл дунуть в поднесенный к губам мундштук, так и застыв с раздутыми щеками. Вид при этом у Шульца был до того забавный, что Настасья непременно расхохоталась бы, если только была бы сейчас на это способна. Но сидя у Петра Ивановича на коленях с задранной до бедер юбкой и чувствуя, как он прижимает к себе одной рукой ее, а другой – трубу, она могла думать в сей момент лишь о том, как выйти из неловкого положения, в котором они оказались. По счастью, довольно быстро стало ясно, что публика ее падение приняла, как часть задуманной программы, и принялась громко аплодировать. Оболенская, не растерявшись, тут же улыбнулась своей неотразимой улыбкой и принялась посылать в зал воздушные поцелуи.

Петр Иванович, тем временем, пришел в себя и громко выдохнул. Продолжавший играть даже без трубача оркестр начисто заглушил этот звук, но Настасья Павловна в полной мере ощутила, как тёплый воздух, сорвавшийся с губ Шульца, коснулся ее кожи, от чего по телу вдруг пробежали мурашки.

– Кажется, у вас входит в привычку падать на меня, Настасья Павловна! – прошипел лейб-квор ей на ухо, ближе притиснув к себе, отчего дыхание у Настасьи на мгновение сбилось. – И что вы вообще здесь делаете, позвольте узнать?

– Ах, улыбайтесь же! – избегая прямого ответа, пробормотала Оболенская сквозь сведённые в улыбке зубы, – на нас смотрят.

И покуда Петр Иванович в свою очередь старался продемонстрировать всем, что все произошедшее было так и задумано, Оболенская решила, что и дальше сидеть без дела никак нельзя и недурно было бы что-то предпринять. Шульцу на беду, предпринять это что-то она решила, не слезая с его колен, принявшись ёрзать на них, выделывая в такт музыке чрезмерно смелые движения.

– Ох, – только и выдохнул Петр Иванович, когда Настасья Павловна обхватила его колени своими, собираясь выдать очередной пируэт, и быстрым движением ухватил своей рукою ее ногу, удержав оную на месте. – Встаньте же с меня наконец! – почти простонал лейб-квор.

– Ох, – ответила в тон ему Оболенская, вдруг осознав, в какой позе они сидят перед огромным количеством народа. А что, если кто-то из присутствующих узнает их? Это скандал!

Как можно изящнее Настасья Павловна поднялась на ноги, взмахнула пышными юбками и, взяв Шульца за руку, потянула за собой в танце. Она никак не могла допустить того, чтобы оставить его одного и упустить из виду.

Удивительно уступчиво – Оболенская подозревала, что причиной этого является безотлагательное желание ее придушить – Петр Иванович последовал за ней и, весело кружась, они скрылись за кулисами. И только тогда Настасья Павловна вспомнила о причине всего произошедшего – Моцарте. Не о композиторе, конечно, а об одном весьма упрямом пианино, которого теперь нигде не было видно.

– Знаю, что вам не терпится выказать мне все обуревающие вас чувства, – быстро заговорила Настасья, не решаясь даже взглянуть на лейб-квора, – но нам нужно сначала найти кое-что важное, поверьте мне. Идёмте же, Петр Иванович, прошу вас!

Поддавшись отчаянию, звучащему в голосе Настасьи Павловны, Шульц пошел за нею.

Но вот беда – Оболенская совершенно запамятовала, какая из гримерных – ее. Впрочем, у нее и шанса не было это запомнить – и туда, и обратно зловещая дама гнала ее, словно упрямую кобылу.

К счастью или несчастью, гримерная нашлась сама, а вместе с ней – вышеупомянутая женщина и Моцарт.

Пианино неловко переминалось с ножки на ножку, а подле него, распластавшись, лежала его жертва. Настасья Павловна зажала рот рукой и подбежала к несчастной, думая, что Моцарт убил ее, но та оказалась всего лишь в обмороке.

Решив, что это только к лучшему, Настасья Павловна наставила на пианино обвиняющий перст и приказала:

– Домой! Немедленно!

Обычно послушный в случае собственной провинности, как нашкодивший пёс, Моцарт на сей раз даже не подумал исполнить распоряжение хозяйки. Протестующе хлопнув крышкою, он боком упёрся в дверь, всем своим видом показывая, что Настасье Павловне нужно непременно туда заглянуть.

– Ты прав, – ответила Оболенская, – я переоденусь в своё платье, но потом все равно отправлю тебя домой!

Вспомнив о присутствии Шульца, наверняка удивлённого тем, что Настасья Павловна беседует с пианино, она, повернувшись к двери, из-за плеча кинула лейб-квору, по-прежнему не решаясь поднять на него глаз:

– Обождите здесь, Петр Иванович! – и скрылась за дверью.

Секундой спустя оттуда раздался приглушенный крик и послышался короткий, но громкий стук.

Ворвавшийся внутрь Шульц застал перед собой малоприятную картину. Оболенская расширенными от ужаса глазами смотрела в пол, а на полу…

А на полу находилось очередное послание от «странного человека».

Совсем еще юная девушка, судя по одежде – простолюдинка, лежала на деревянных досках. Кожа ее чуть посинела, как от удушья, глаза были выпучены, рот раскрыт в безмолвном крике, а изо рта вывалился распухший язык с явными следами латунного порошка на нем. И пальцы на ее руках были выгнуты неестественным образом, простершись к небесам. Точно также, как у Лаврентия Никаноровича.

Пока Шульц осматривал новый труп, Настасья Павловна юркнула за ширму и трясущимися руками принялась натягивать на себя собственную нижнюю юбку, чтобы хоть как-то прикрыть ноги, презрев при этом то, что с ней в одной комнате находится мужчина. Оставаться перед Петром Ивановичем в столь постыдном одеянии казалось сейчас Оболенской гораздо более ужасным, чем одеваться при нем.

Но Настасья по-прежнему чувствовала себя в этом наряде неловко, а потому почти решилась попросить Петра Ивановича выйти, дабы она могла полностью переодеться, но он ее опередил, заговорив первым, предварительно деликатно откашлявшись.

– Настасья Павловна!

– Да?

– Как вы обнаружили ее?

– Она… она вывалилась на меня прямо из шкапа, когда я открыла дверцу.

– Жертва вам знакома?

– Не знаю. Не уверена…

– Понятно. Надобно вызывать фельдмейстера, Настасья Павловна. Могу я оставить вас ненадолго?

– Нет! – поспешно воскликнула Оболенская, осознав вдруг, что останется наедине с трупом. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и добавила:

– Позвольте, я… сменю платье…

– Конечно-конечно! – перебил Шульц. – Я подожду вас в коридоре.

– Благодарю вас, – с облегчением выдохнула Настасья Павловна и попыталась не думать о том, что в нескольких метрах от нее лежит мертвая девушка. Причем, мертвая девушка со смутно знакомым лицом.

Пальцы почти не слушались Оболенскую, посему корсет она решила не надевать, и не без труда натянула на себя только платье. Очень простого, на ее удачу, покроя. После этого Настасья Павловна схватила свои плащ и веер, и быстро выскочила за дверь, желая удостовериться, что Петр Иванович не покинул ее.

Он был на месте. Опершись плечом о стену, господин лейб-квор с интересом разглядывал Моцарта, застывшего в позе, полной такого достоинства, какое только может быть у металлического пианино, сплошь и рядом украшенного уродливыми заплатами.

Отметив про себя тот факт, что дама с плетью исчезла, Настасья Павловна наконец отважно взглянула Петру Ивановичу в лицо и решительно заявила:

– Я иду с вами.

Тот успел лишь рот приоткрыть, дабы сказать что-то, что явно не понравилось бы Настасье Павловне, как вдруг в царящей вокруг тишине послышался негромкий и оттого ещё более зловещий смех. Оболенская и Шульц слаженно обернулись на звук и успели заметить край плаща, мелькнувший за поворотом коридора, ведшего к сцене. Оба, не сговариваясь, тут же рванулись следом за злодеем. Внезапно единственный фонарь, освещавший закулисье, погас, и в наступившей темноте они различили – а может, им это только почудилось – неясную тень, скрывшуюся за занавесом и, не раздумывая, побежали за ней следом. И только когда в глаза им ударил яркий свет, Настасья Павловна поняла, что они снова оказались на сцене. И снова – в главных ролях.

***

Утром того дня, когда знать Шулербурга томилась в предвкушении представления, что давалось в «Ночной розе» нынче же вечером, Шульц проснулся отчего-то злым и невыспавшимся. Трое суток кряду, посвящённые слежке, не прошли бесследно. В своей удобной постели лейб-квор проворочался с боку на бок несколько часов перед тем, как Морфей увлёк его в свои объятья. И хоть мысленно заверял себя, что причиною тому была исключительно усталость, которая действовала на него совершенно непостижимым образом, наслав бессонницу, стоило признаться, что виною были также думы об Оболенской.

В полудрёме перед мысленным взором Петра Ивановича мелькали возмутительно откровенные, но приятные глазу – и, чего греха таить, другим частям тела – картины. И, начисто лишённый сил, Шульц даже не пытался изгнать их из своих фантазий.

Ему представлялось, что они с Оболенской одни, танцуют, окружённые вековыми деревьями, и он крепко прижимает к себе стройный девичий стан.

– Настасья Павловна, одежда ваша, прямо скажем, совсем не по моде Шулербурга, – отчаянно ругая себя последними словами за столь откровенную невежливость, всё же проговорил лейб-квор, запрещая себе опускать взгляд и смотреть на обнажённые почти по колено ноги Оболенской, обтянутые шёлковыми чулками. – Так и инфлюэнцу подхватить недолго, право слово.
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6