Подземелье ведьм

– К обеду будь дома, – отозвалась Гретта, убирая с глаз приставший волос. На щеке остался след от муки, который придал ей ещё большей привлекательности.

«Это могла бы быть моя семья», – подумал Стейн, не сводя глаз с женщины. Если бы однажды вечером он не наткнулся на Венделу, младшую из круга семи. Если бы не влюбился, как мальчишка, которым, впрочем, он тогда и был. Если бы не бросил тётушку и свой дом… Он бы мог до сих пор жить в Рингейде, на одном из праздников встретить Гретту, влюбиться в плавность и округлость её линий, жениться. И тогда Альв был бы его сыном, а не сыном залётного моряка, приставшего к берегу только чтобы соблазнить юную Гретту и исчезнуть навсегда, оставив после себя лишь воспоминания и ребёнка.

Гретта, впрочем, никогда не жаловалась на жизнь. За те долгие месяцы, что он провёл в её доме, улыбка ни разу не сходила с её лица. Да и эту историю он узнал от вездесущих соседей, которые в Рингейде, как и в любой другой деревне, любили совать свой нос в чужие дела.

– Эх, хорошая ты хозяйка, мечта любого мужчины, – он в ожидании потёр руки, пока Гретта ставила перед ним тарелку с похлёбкой. Пряный чесночный запах распространился по комнате, проникая под кожу. Стейн знал, что теперь долго ещё будет пахнуть чесноком, но его это не тревожило.

– Не смущайте, господин, – зарделась женщина, по-детски всплеснув руками. Были в ней какая-то ребяческая скованность, стеснительность и неуклюжесть, которые делали её ещё прекраснее. Никакие трудности, никакое предательство не избавило её от наивности, чистоты и открытости миру.

«А меня – избавило», – подумал про себя Стейн, беря в руки ломоть хлеба. Он чувствовал, что чем дольше не может вернуться домой, тем черствее становится его сердце. Надежда в сердце потихоньку умирала, валяясь на спине и судорожно подёргивая лапками. А тело, снова привыкшее к солнцу, ветру на коже и мягкой траве под ногами, мучительно не желало возвращаться в стылый и осточертевший Регстейн – то место, которое он сам когда-то выбрал своим домом.

Он встал из-за стола, нечаянно задев рукой округлые и мягкие женские бёдра. Внутри всё перевернулось. Стейн почувствовал, как поднимающаяся волна сдавливает горло, мешая дышать. Гретта же не смутилась и не покраснела. Она продолжала стоять рядом, опираясь ладонями на столешницу.

– Прости.

Он прерывисто выдохнул и прошёл мимо неё, почувствовав, как от разогретого от печи женского тела пахнет чесноком и свежим хлебом.

Солнце било в глаза. Стейн поднял голову к небу и прикрыл веки, наблюдая, как на их изнанке расцветают узоры. В голове царила сумятица. Пока тело, давно не знавшее женской ласки, рвалось назад, на маленькую, но уютную кухоньку, сердце разрывалось на части от тоски по жене и дочке, что остались где-то в раскинувшемся под ногами Регстейне. Он не понимал, почему Венди так изменилась за то время, что они были вместе: девчонка, которая когда-то при каждом удобном случае сбегала на поверхность, стала одной из круга семи. Девчонка, которая радовалась солнцу и кляла ледяные стены пещер – отказалась возвращаться с ним на поверхность. Не поверила в пророчество. Не дала спасти дочь. Не остановила, когда он кидал в изношенный мешок отсыревшие вещи. Не объяснила, как вернуться домой.

Стейн сорвал травинку и сунул в рот. Он уже открыл глаза, присел на скамейку у дома и смотрел, как в соседском дворе детвора носится вокруг дома. Сердце кольнуло. Его дочка никогда не пробежит босыми ногами по мокрой от росы травы. Никогда не увидит радугу… И хорошо, если вообще доживёт до того дня, когда будет вольна выбирать свой путь.

Венди до последнего не желала отпускать его на поверхность, и теперь он и сам был готов вернуться, ослушаться Рогнеды, забыть о пророчестве… Но возвращаться было некуда. Входа в подземелье, где он так и не стал своим, больше не существовало. И сейчас он это осознал с пугающей отчётливостью.

Глава 3

Она проснулась от стука за окном. Низкая ветка, колышимая ветром, мерно билась в стекло. Эйрин села на кровати, протирая сонные глаза. Интуиция подсказывала, что на дворе ночь, а не раннее утро. Лунный свет неловко, будто бы смущаясь, проникал сквозь тонкую щель между плотными занавесками. Эйрин очень удивилась, когда впервые увидела полоски ткани, закрывающие окна. Теперь она была им благодарна.

– Что ж ты спать-то людям не даёшь, ирод? – спросила она вполголоса, обращаясь к ветру, бушующему на улице.

С тех пор, как Дав подхватил её посреди площади и принёс домой, прошла неделя. Неделя, за которую мрачные коридоры подземелья подёрнулись тонкой дымкой воспоминаний. Первые дни она не раз тревожно оглядывалась, всё ещё не доверяя людям и ожидая погони. Ей – дочери одной из семи – не могло всё так просто сойти с рук. Но дни шли, ничего не происходило, и она всё больше и больше расслаблялась, позволяя себе ощутить то, чего не чувствовала уже долгие годы – тепло, уют и любовь.

Эйрин подошла к окну, отодвинула занавеску, чтобы приоткрыть окно. Холодный и влажный воздух ворвался в комнату, заставляя её поджать пальцы на босых ногах. Она жадно вдохнула аромат дождя и свободы, которым пахла эта ночь. Сон отступил. Если бы она не боялась разбудить людей, что её приютили, не задавая лишних вопросов, то выбежала бы во двор ловить губами первые косые капли дождя… Она потянулась, как кошка, представляя, как голые пятки скользили бы по мокрой земле, пока она бы танцевала свой вольный танец, желая взлететь в небо, подхваченная ураганным ветром…

– Эй-рин… Эй-рин… – услышала она тихий голос, еле различимый сквозь шум листвы. Сердце сжалось в один тугой комок, перестав биться. Она замерла, опомнившись только тогда, когда пальцы, побелевшие от того, что она вцепилась руками в подоконник, свело судорогой.

Эйрин медленно, словно нехотя, разжала пальцы. Она продолжала смотреть в окно, пока её губы машинально двигались, произнося знакомый с детства текст:

Отведи беду от родных людей,

От знакомых старцев и их детей,

Тонкой нитью буду я ткать судьбу,

Где я всё сумею и всё смогу.

А в голове билась только одна мысль. Её нашли.

– Дура, – выдохнула она в окно, подставляя ветру лицо. Знала же, что круг семи будет её искать. Знала, что ведьмы с людьми враждуют уже не один десяток лет. Знала, что добрая тётушка Лия, маленькая своенравная Айви и Бранд будут в опасности. И Дав.

Как только она мысленно произнесла его имя, сердце сделало мощный рывок вперёд, будто намереваясь пробить грудную клетку и вырваться из рёберных оков туда, где всегда сможет быть рядом с Да?веном… А потом затихло, затаившись в уголке. Затаилось, как только Эйрин представила, что станет с парнем, если круг семи застанет её здесь. Сможет ли мать поверить, что люди были к ней добры? Вряд ли. Она скорее поверит в то, что стоять босиком на полу в комнате, где нет никого, кроме Эйрин – всего лишь очередная жестокая пытка. А слушать дочь она не станет…

– Ну почему, почему всё так?! – Эйрин прикрыла окно и села на кровать, поджимая под себя озябшие ступни. Она лихорадочно искала выход. Ведь только вчера днём Дав поцеловал её… Стоило только подумать об этом, как дыхание участилось и потяжелело внизу живота. Чувство, которого она никогда не испытывала до этого. Она, как сейчас, помнила тот момент, когда Давен наклонился к ней, коснувшись губами её губ. Помнила, как перед глазами всё поплыло: и задний двор, и стены дома, и лицо парня подёрнулись лёгкой дымкой.

«Может, мне только послышался этот голос?» – усомнилась Эйрин, скользя невидящим взглядом по стене, на которой расцветали ужасные, пугающие узоры. Ветер продолжал бушевать, ветка – стучать в окно. Причудливые тени сливались в чудовищ, заставляя испытывать животный страх. Даже ваза на столе, которая обычно придавала комнате уютный вид, сейчас выглядела устрашающе.

– Эй-рин… Эй-рин… Эй-рин… – снова послышался голос, звучащий в такт со стуком ветки – мерно, глухо, вкрадчиво.

Во рту пересохло. Эйрин зажмурилась, стараясь спрятаться в недрах своего сознания. Только бы не слышать этот тихий голос, вынуждающий её отказаться от семьи, которую она наконец-то обрела. В ушах до сих пор стоял звонкий смех Айви, таскающей со стола булки раньше, чем приходило время садиться за стол. Смех, перебиваемый несмолкающим голосом, будто проникающим под кожу.

Эйрин остервенело почесала руки, а после снова зажала ладонями уши. Но голос всё не смолкал.

– Эй-рин… Эй-рин… Эй-рин… Я вижу тебя…

Вдалеке сверкнула молния, заставляя её сердце бешено биться. Она вскочила с кровати, хватая ртом воздух, как рыба. Сомнений больше не оставалось – ей нельзя быть здесь. Нельзя помогать по утрам Далии накрывать на стол. Нельзя вместе с Айви рвать сорняки на заднем дворе, ожидая, пока зацветут цветы. Нельзя слушать истории Бранда, рассказанные тягучим и бархатным голосом. И целовать Дава у колодца – тоже нельзя.

Эйрин собралась с мыслями, разжала руки, сцепленные в замок на уровне сердца, и начала поспешно собирать свой нехитрый скарб: почти увядший цветочек, что был в её волосах вчера днём, когда Дав поцеловал её; красный поясок, который подарила ей Айви, да маленькую раковину – подарок отца, который она никогда не вынимала из карманов.

– Ну вот и всё…

Эйрин оглянулась в последний раз, стараясь запечатлеть в памяти каждую трещинку на деревянной раме, каждый лепесточек на цветах, стоящих в вазе… И медленно двинулась к двери, стараясь не скрипеть половицами. За неделю в этом доме она уже успела запомнить расположение каждой – и всё равно раз от разу под ногами раздавался скрип. Раньше можно было со смехом попрыгать по полу, покружиться, вслушиваясь в странную мелодию, издаваемую деревянными половицами… Но сейчас ей был ни к чему любой звук. Эйрин открыла дверь, замерла, прислонившись к ней и проведя пальцами по глубокой царапине возле ручки… И спустилась вниз, отчаянно пытаясь не шуметь.

Она застыла у комнаты Дава, борясь с желанием приоткрыть дверь в неё и в последний раз взглянуть в лицо того, кто мог бы стать самым важным в жизни. Напряжённые пальцы свело, когда она представила, как касается ими копны пшеничных волос, а с губ сорвался еле слышный стон.

– Эй-рин… Эй-рин… Я иду за тобой…

Она судорожно дёрнулась, убирая протянутую было ладонь от дверной ручки. Окинула взглядом маленькую кухоньку, на которой так полюбила проводить время, и скользнула к выходу, сдерживая рыдания. Боль, разочарование, ненависть к вездесущему кругу семи бурлили внутри, опустошая её. Хотелось рвать и метать, крушить, отдаваясь во власть тем чувствам, что непрекращающимся потоком слёз лились из глаз, снося всё на своём пути… Но Эйрин взяла себя в руки и сделала последний шаг, отделяющий её от людей, ставших за это время по-настоящему родными.

На улице бушевала непогода. Ливень огромными струями бил по лицу, заставляя прикрываться рукой. Ветер рвал волосы и бросал песок в глаза… Но Эйрин было всё равно. Она утёрла пальцами слёзы, смывающиеся дождём с щёк, проглотила рыдания и, уверенная в том, что делает, твёрдым шагом двинулась к родному Регстейну. Прочь от Вайденлеса – места, в котором осталось её сердце.

***

«Бежать, бежать, бежать так быстро и так далеко, как никогда раньше», – пульсировало в висках, отдаваясь в ушах тревожным эхом. И почему именно сейчас, когда казалось, что счастье – вот оно, совсем рядом?

Ещё вчера Эйрин сидела на маленькой уютной кухоньке Далии, бросая долгие взгляды из-под ресниц на Дава. Ещё вчера Эйрин помогала развешивать по стенам связки чеснока, лука и разных пахучих трав, чихая время от времени. Ещё вчера в её жизни было так много… И вот теперь снова приходится убегать, возвращаться в опостылевшие пещеры, потому что иначе нельзя – судьба не мелочилась, отвесила такой пинок за маленькую провинность, что теперь вряд ли Эйрин ещё хоть раз покажется на поверхности.

Девушка остановилась, пытаясь отдышаться. Ноги устали, колени подкашивались от долгого бега, губы пересохли и пошли мелкими трещинками, в груди саднило… Эйрин зажмурилась, ещё раз громко вздохнула и снова побежала, из последних сил. Она не знала, была ли за ней погоня, будет ли искать её Давен, виновна ли она или невинна… И эта боль от потери, разрывающая сердце, была сильнее любой усталости. Но вот можно ли от неё убежать? Вряд ли Эйрин думала об этом, пока ноги несли её всё дальше и дальше от поселения людей.

Вчера началось как обычный день, такой же обыкновенный, как и семь дней до. Эйрин проснулась в уже привычной маленькой комнате с ажурными занавесками, наспех переплетя косу, вышла в зал, где тётушка Лия уже хлопотала, накрывая на стол. Эйрин укоризненно нахмурила бровки:

– Почему ты опять меня не разбудила, тётушка? Охота тебе в одного с утра пораньше на кухне суетиться? – она решительным шагом преодолела небольшое расстояние до кухоньки в зелёных тонах, сунула нос в шкаф со специями, стараясь найти баночку с мёдом, подхватила поднос с толстыми ломтями нарезанного свежего хлеба и начала помогать Далии.

– Спала бы ты, пташка, отсыпалась да восстанавливалась, – женщина подняла на Эйрин испытывающий взгляд, – не знаю уж, что с тобой случилось, да и не хочу знать, – добавила Лия, когда румянец, который только-только появился на лице Эйрин, начал спадать, – но вот только силы тебе нужны для восстановления. А значит – и отдых нужен, – ласково закончила Да?лия.

Эйрин не знала, чем ответить на такую заботу. В памяти всплывали легенды, сказки, мифы и просто рассказы стариков. И ни в одном из них люди не были добрыми существами. Потому и сложно было довериться, и страшно было раскрыться. Продолжили бы Далия с Брандом смотреть на неё такими добрыми глазами, если бы знали правду? Не пожалел бы о том неловком поцелуе на заднем дворике у колодца Дав, если бы она открылась ему? А Айви? Этот маленький, смешной и вечно смеющийся ребёнок – смогла бы ли она оставаться такой же рядом с ней, ведьмой из мрачного и пыльного подземелья? У Эйрин не существовало ответов ни на один из этих вопросов, и поэтому она продолжала молча отогреваться душой в семье, какой у неё никогда не было.

Эйрин, погруженная в воспоминания, споткнулась и полетела на землю, содрав до крови колени. По щеке скатилась скупая одинокая слезинка. Эйрин понимала, что там, внизу, куда она сейчас так торопилась, её никто не ждёт. Мать беспокоится только о том, что подумают и скажут остальные, как будто общественное мнение – это то единственное, что так важно в этой жизни. Друзей у дочери жрицы нет и не могло быть, да и откуда им взяться? Пока ребята дружно сбегали на поверхность, чтоб полюбоваться на такое далёкое солнце – Эйрин как на привязи сидела около матери, изображая любящую и послушную дочь. Только отец ждал бы её, искренне беспокоясь, да и тот давным-давно пропал. Эйрин стиснула зубы, размазала грязными от земли пальцами слезинку и пошла дальше. До входа в подземелье осталось совсем немного.

Глава 4