Крым. И я там был

С мокрицами мы ночевали первый месяц. Эти гадины любят влажность. Выползают с наступлением темноты. Заходишь в палатку, расстилаешь шконку, а тебя уже ждёт целый рой. Первое время, не мог спать, ибо эти твари ползали по мне, залезая во все щели. Как-то проснулся посреди ночи. Дико хотел в туалет. Вставать было лень. Думал, что смогу дотерпеть до утра. Чувствую движения в районе коленки. Затем в подмышках. После они уже ползали по мочке уха. Вскакиваю, в припадке оттряхивая ухо, и в поле. После привыкаешь к ним, подгребая к себе, желаешь им спокойной ночи. В конечном итоге жара полностью выжила их.

Стоя в очереди, под берец начала оживлённо забуриваться усатая, длинная хрень. Подняв берец, наблюдал подобие неадекватной сороконожки, которая быстро извивалась к правому берцу. Сколопендра. Продолговатое тело этой паскуды, покрыто прочным панцирем, поэтому с первого раза прикончить её мало когда получилось. Прокусывать она могла даже через одежду. От укуса сколопендры резко поднималась температура. Оставался ожог. Тошнота и головокружение. Парни из инженерной роты устраивали целые охоты на них. Гоняли их вокруг палаток, с сапёрными лопатками. Но и лопата с первого раза не могла перерубить броню. А когда этих сучар всё-таки перерубали, то голова всегда искала жопу. Живучие, как прапора.

Сколопендры очень мотивируют бегать. Очень быстро. Лучше любой собаки. Из-за жары, нам, какое-то время, разрешили переобуться в тапки. Отправились мы как-то с товарищем в поле. По большому делу. Заняли позиции. Никита Абрамов. Земляк. Наше братание, зародившееся на учениях, тесно сплотило нас, в последующем укрепив совместный армейский быт до конца службы.

– Откуда вы вылезли, суки? – слышу Никиту.

–Никит, ты чего там, с какашками разговариваешь?

– Умрите, мрази, умрите!

– Никитос?

Он резко встаёт, еле успевая натянуть труселя, капитулирует в сторону расположения с криками «сколопендры, Раф». Я тогда тоже уложился в рекордное время. Примерно тридцать секунд.

Если от укуса сколопендры оставался всего лишь ожог, то от каракуртов и гадюк, ты мог спокойно сложить полномочия. В нашей санчасти тебя бы не спасли, а наоборот. До Феодосии километров двести. Тебя просто не успели бы довезти. Да никто бы и не стал. Со временем, к мокрицам добавились гадюки, которые отоваривались в нашей палатке под поддонами. Они очковали, также как и мы. В атаку первыми не шли. Выжидали.

***

Распорядок дня на время учений, мало чем отличался от штатного расписания любой в/ч. И всё же было одно отличие. Подъём в полпятого утра. Иногда сержанты, проявляя особую чуткость и понимание, подрывали в четыре. С непривычки это сильно коробило. Местами морально уничтожало. После бодрого подрыва, и очередного построения, мы, как варёное говно, бежали до конца полигона, с каменным маяком в штанах, ибо на «утренний туалет» времени не было. Кто успевал, мочился в кустики. Кто нет, нёс бремя с собой все шесть километров. Добегая до конца, разворачиваясь, неслись обратно на утреннее построение.

Построения.

Построения в ВС РФ – одно из любимейших занятий, а также пыток и издевательств, которые только мог придумать человек и которые, я так же своевременно связал на заметку. Испанская инквизиция – ничто, по сравнению с армейскими построениями. Говоря откровенно, в армии есть три любимых занятия.

Ходить.

Неважно куда и как далеко, неважно для чего. Просто ходить. Согласно Уставу Внутренней Службы ВС РФ, основным и главным передвижением личного состава бригады дивизии, дивизиона, батареи, батальона, роты, отделений и отдельных взводов (необходимое подчеркнуть) осуществляется непосредственно строем со счетом на левую ногу. При всем при этом, соответственно, должна присутствовать отмашка рук, прямая осанка и взгляд орла, направленный вперед и только вперед. Потому что, так уже повелось, что если ты вдруг повернул свою башню, подсмотреть, как там чешет свои кокушки твой товарищ, то, скорее всего, твоя голова до конца твоих дней будет смотреть именно в данном направлении. Ходить и маршировать можно просто часами, медленно, но уверенно, топча плац стертыми в хлам берцами. Если у дежурного по роте, а это обычно сержантский состав, хорошее настроение или ты просто филонил и спел ротную песню, опаздывая в припеве, после обеда, или еще хуже, дерзанул, мысленно послав его нахер, или банально опоздал в строй, когда все товарищи тебя ждут на улице – жди ходьбы. А именно – строевая подготовка, согласно распорядку внутреннего дня батальона. Это все объясняется простой и верной поговоркой: «дурачок в роте – вся рота в поте».

Стоять.

Стоять, равно как ходить и маршировать, можно так же до бесконечности. Зачастую, это касается утра понедельника («понедельник не лучший день для солдата, не лучший момент понедельник с утра!» Макс, привет!). А в особенности, это касается различных строевых смотров бригады, в которых присутствуют осмотр внешнего вида военнослужащих, осмотр военно-полевого обмундирования, слушанье общей бригадной песни и отдельных батальонов, отдельных рот или же при отработке показательных выступлений тех же самых отдельных рот.

Как и подобает, в то время, пока ты стоишь по стойке «смирно и ноги врозь», шевелиться, чихать, пердеть, источать любые инородные звуки, как правило, не положено. «Встал в строй – как член стой». Вот ты и стоишь так час-два-три, очень внимательно изучая бритый затылок товарища, считая при этом всех вшей на шее, какие только сможешь найти. Как уже упоминалось выше, стоять можно реально до скончания веков и во веки вечные.

Помниться, когда у нашей бригады были очередные военно-полевые учения, (конец июля-середина сентября) мы как-то ждали всей бригадой какого-то генерал-майора и его офицерскую делегацию, которые должны были прибыть на вертолёте. Не помню точно, сколько мы простояли. Парни травили, мол, три часа. В солнечной Республике Крым тогда была беспощадная жара, настолько дикая, что температура в тени достигала сорока пяти градусов и некоторых ребят такая жаришка сильно подкосила. Кто-то даже рухнул лицом в землю. Навзничь. С тех пор, вплоть до конца службы, ребята именовались «обмороками».

Ждать.

Данная пытка идет в сравнении «вишенка на торте». Это сродни так же, как стоять и ходить, вкупе с дьявольско-вечным ожиданием, которое добавляет без сомнения остроты в финальную категорию армейского бытия. Ждать кого-то, ждать чего-то. Без разницы. Это более ярко проявляется, когда все вышеперечисленные «ходить» и «стоять» были выполнены вплоть до такого состояния, будто у тебя начинаются месячные, и ты начинаешь кровоточить не раз в месяц, как среднестатистическая женщина, а каждые полчаса, как любой типичный военнослужащий.

Не обоснованные припадки агрессии к окружающим. Ведешь себя, как блохастый, глухой, старый и вечно задолбанный пёс, которому постоянно бьют в бок тупым предметом, запрещают где попало ссать, и трахать чужих сучек. Постепенно начинают проявляться первые истеричные припадки и прочие симптомы нервных атак на твой, как ни странно, рано стареющий организм и психологически не устойчивую молодую психику. Процесс вселенской апатии к внешнему миру и прочие асоциальные замашки психопата-одиночки.

Со временем, а этого не миновать никак, у тебя начинает вырабатываться иммунитет на происходящий вокруг тебя армогедонный коллапс. Процесс армейской реабилитации протекает весьма успешно, что впоследствии, входит в привычку и норму армейского бытия. К слову об «иммунитете». Он и вправду вырабатывается в прямом и переносном. Иммунитет на ситуации и окружение. Иммунитет на кромешную антисанитарию и прочие маргинально-колхозные устои местной культуры и традиций.

***

Полевые наряды – второй армейский пункт, знакомство с которым мы столкнулись быстро и уверенно. Ввиду компетентных задач, и учитывая настоящую дислокацию, наш тыловой батальон ограничивался нарядами по роте, нарядом по кухне и полевым караулом. В караул, как правило, срочная служба априори не могла заступать. Чего нельзя было сказать о нашем батальоне. «Что не положено – на то хер положено» – гавкал Менделеев.

Место несения караула, представляло собой квадрат, сконструированный из бетонных свай, обтянутый колючей проволокой. Внутри находился КАМАЗ, битком гружённый оружием и боеприпасами. Войти и выйти – только через центральные ворота, располагавшиеся с торца. И только с последующей сменой дневальный и на приёмы пищи. Вверху каждого угла висело по одному прожектору, слепившие очень хорошо. Настолько хорошо, что с наступлением темноты и вплоть до глубокой ночи, ничего за пределами колючего квадрата не было видно. Специфическая особенность полевого караула заключалась в его не предсказуемости. Особенно по ночам, когда ты, спавший три-четыре часа в сутках, в состоянии варёного говна, идёшь на заход по периметру в семидесятый раз. И где-то гадюка беспощадно душит чайку, отчаянно кричащую из кустов. Сон быстро покидает тебя. Перекидываешь через плечо ремень и быстро нащупываешь старушку АКС-74У. Говоря откровенно, при хроническом недосыпе, сопровождающий тебя на весь период службы, заступать в караул не выспавшимся – так себе затея. Помню свои хронические состояния недосыпа, настолько сильно изматывающего, что иногда, обходя квадрат в очередной раз, смотря себе под ноги, мне мерещились какие-то непонятные шланги под ногами. Или змеи. Кругом чёрное пространство. Ни единой души. Только ты и галлюцинации.

Наряд по кухне казался мне куда веселее. Время шло стремительно быстро. Бойцы, заступавшие в наряд по кухне, освобождались от утренних скачек с каменной эрекцией, потому что с самого с ранья, отправлялись на ПХД (в значении Пункт Хозяйственного Довольствия). Дежурный по роте назначал старшего нашего конвоя, обычно кого-то из нас, и отправлял на вольные хлеба. По пути, успев пару раз перекурить, прибыв на место, в палатке, оборудованную под посуду и моечный инвентарь, успевали посмаковать пару кружек подобия кофе, вкус которого сильно напоминал консистенцию из серии «пей чё дали». Затем, как по часам, в наше убежище захаживал старший прапорщик Петровчук, на предмет которого и пойдёт дальнейшая присказка.

Беспардонно прерывая наш утренний кофе-брейк, Петровчук стремительно начинал наводить панику о сегодняшней работе, подбивая бойцов на разные тупорылые задачи. Петровчук являлся олицетворением прожжённого

украинца. Это я понял по его хитрожопой физиономии и паталогическому скупердяйству. Тараторил он быстро и неразборчиво, выделяя при этом большое количество слюны, стекавшая по уголкам рта, которую он тут же пытался шустро вобрать в полость. Разогреваясь по ходу пьесы, прапор вытаскивал нас из палатки на построение. Хвала Господу он их проводил не больше десяти минут. Быстро нарезав задачи,

старшина тут же скрывался из виду, и только изредка, в разгар приёма пищи, когда мы не успевали в армейских заминках, появлялся, производя вид мнимого командира.

Над полигоном не опять, но снова, начинался южный рассвет, тонко намекавший, что солнце ещё долго пробудет в зените, поэтому работайте, негры. Изучая берцы на построении, пряча глаза под козырьком кепки, выслушивая неразборчивый трёп старшины, чертовски потянуло домой. Тоска по Отчизне возникла спонтанно и очень некстати. Воспоминания о родительском доме, в город, куда моя семья переехала, будучи я ещё гормональным подростком, дали нехилый толчок для продолжительного погружения внутрь своей чёрной душонки.

Мысленно телепортируясь далеко назад, начинал задумываться о намерении послушать военкома, затащившего меня в ряды ВС РФ. Генерируя идеи, начинал прокручивать различные варианты развития дальнейших событий, откосив я от службы. Поступление в магистратуру, поиск работы по специальности, где я не нашёл бы ничего толкового, кроме как быть на подвязках у разжиревшего зануды нотариуса, получая сущие копейки, ночуя в офисе. Попытки налаживания самостоятельного быта в далёкой недоступности от родственников, не исключая всяческие попытки наседать на меня различными тёплыми и дотошными наставлениями с их стороны. Выстраивание, какой-никакой личной жизнью, ограниченность которой, я полностью уверен, чередовались бы полуночными связи-однодневками. Несмотря на все издержки гражданской жизни, вырисовывавшиеся предо мной, перспектива казалась мне не такой уж и размытой. Вместо той, какую я имею сейчас, слушая неразборчивые вопли этого хохла, будто находясь в закипающем котле от злобы внутри себя. В любом случае, догадки и вариации, рисовавшиеся в моей припечённой голове, были очень не точными и все неизвестные мне обстоятельства могли сложиться далеко не так. Ожидание и реальность находятся по разные стороны баррикад, что вполне справедливо. Обвинять и корить в чём-то я мог только человека в зеркале, ибо конечное решение всегда оставалось за ним.

Перекуривая за палаткой, скрываясь в очередной раз от пекла, парни делились всеми теми планами, намеченные после годичного курорта и просто трепались ни о чём. Не заметив уверенной походки нашего невнятного надзирателя к нам, пытались быстро перемкнуть за угол. Но понимая, что идея дрянь, затушив бычки, морально приготовились к словесному поносу. Петровчук, разгоняя наш консорциум, успел каждому нарезать по задаче, отправляя каждого на запад, восток и юг. Для меня же он подготовил особенное партийное задание.

– Так, пойдём-ка со мной, – давясь слюнями говорит тот. Нужно будет взять ведро с водой, родить тряпку и полернуть машину замполита бригады.

– Чего сделать? – не понимаю я.

– Полернуть. Ну, ё-моё, ты не русский шо ли, а, Рахимов, или как? Помыть, – поясняет он.

– Русский, товарищ старшина, русский. А вы?

– И я русский. А кто ж я, по-твоему? Конечно русский!

«– Я русский! И в Эфиопии никогда не был!

– Русский он. Нам-то не гони! За километр видно, что ты людоедом был!» – всплывает в памяти цитата из к/ф «Жмурки».

– Возьмёшь тряпку и помоешь машину и всё. Сделать только быстро надо. Замполит скоро уезжает.

– Товарищи старшина, не собираюсь я ничью машину мыть, – отрезаю я.

– Как это не будешь? А куда ты нахер денешься-то? – начинает нервничать прапор.

– Почему я должен мыть чью-то машину? Не буду этого делать, – спокойно отвечаю.

– Да вы чего-то слишком рано борзеть начинаете! Не рановато борзеете-то, салаги? Объясни-ка мне, матрос, какого это художника ты не будешь этого делать? – повышает тон.

– Потому что я напрямую подчиняюсь своему командиру роты. Он не ставил мне подобной задачи, товарищ старшина.

Далее, следовали вялые аргументы об иерархии и подчинении, не выполнении приказов и распоряжений, грозившие мне месячную гауптвахту и дисбат, запачканном военном билетом и загаженной характеристикой. Уловив когнитивный диссонанс, привёл свой последний аргумент в нашей перепалке, напрямую ссылаясь на Устав, гласивший о том, что солдаты и матросы срочной службы могут мыть исключительно технику, приравненную к военной, и тут же был послан на детородный мужской орган. Особенно удивил меня тот факт, что когда я спорил с прапором на всё ПХД, неподалёку от нас, у самобытного умывальника, стоял тот самый замполит бригады, подполковник по званию. Десяти метровая доступность упрямых споров более чем были слышны товарищу подполковнику. Учитывая острый слух военных, в частности офицеров бывшей разведки (не верьте мне – бывших разведчиков не бывает), сомнений у меня не оставалось. Подпол, уверенно смотрел в нашу сторону.

Петровчук быстро огляделся, наверняка заметив краем глаза, что нужный объект прикормлен и сора из избы вынесена окончательно, с ещё большей долей в образе театрала, жестикулировал и прибавлял громкость. Он сказал, что бы я подошёл к подполу и высказал всё то, ранее сказанное мной за палаткой. Я утвердительно отказался. Он настоял, тут же услышав мой отказ повторно, я уже слушал писклявый украинский мат. Почему-то, в то мгновение, я отчётливо понимал: сдать позицию – означает заклеймить себя до конца службы офицерской подстилкой. К тому же, ситуация, неумело разыгрываемая очень публично, попахивала откровенным калом. Замполит тем временем, доделав свои дела, без слов, оперативно скрылся в палатке. Писк постепенно стих, и тот, снова послал меня в сторону всех мужских органов. На этот раз далеко и надолго.

По прибытию в расположение меня, ожидал командир роты, на пару с комбатом. Ротный ставил комбату шах. Комбат же громко посылал его матом. Армейские шахматы. Товарищ капитан, выслушал полный доклад. Поморщившись, он громыхнул что-то в духе «разберёмся» и отправил меня в наряд по роте. Новость о случившемся с поносной скоростью облетела весь батальон. После, когда контрактники выпытывали у меня подробности утреннего замеса, поочерёдно добавляя «правильно всё сделал, нехер чужие тачки намывать», получил небольшую долю оваций, со всеми почестями, сопровождавшиеся глубоким моральным самоудовлетворением. Следующий наряд по кухне грозил мне не скоро.

***