Крым. И я там был

В попытках собрать в памяти цельную картину полевых учений, перед глазами всегда отчётливо и без колебаний всплывают отрывки, которые, судя по всему, и были тем чек-поинтом, путь которого называют «вода, огонь и медные трубы». Вспоминая четыре недели, проведённые в тридцати километрах от расположения нашего батальона, мелькают кадры, где я в засаленной тельняшке, велосипедным насосом нервными и проклинающими рывками, поддаю пару атмосфер в колёса полевой кухни в пять утра. По мере повышения давления, из торца кухни то и дело, будто внутри засел средневековый сильно измотанный дракон, вспыхивают и гаснут не уверенные струйки огня. Вода, в двух передних котлах, предназначенные для первого и второго блюда, отказывается закипать. Парни тем временем, матерясь громко и так же злобно, как я, носятся по всей кухне. После чего, огонь в печи полностью отмирает, говоря нам о том, что завтрак трёмстам голодным ртам сегодня, возможно и не светит. Наша пит-стоп команда начинает разбирать сердцевину печи, доставая и быстро прочищая в хлам раскалённые форсунки тонкой проволокой. В работу подключается наш сержант, контрабасы которого называли Искен.

Искандер олицетворение всех крымских татар в одном флаконе. Крымско-татарская хитрость не уступала моим землякам. Местами даже давала фору. Внешность его мне больше напоминала тюркскую, с примесью азербайджанца. Жёсткий и справедливый, со своеобразным чувством юмора. Учитывая обозначенные качества в купе, он был настоящей находкой для ВС РФ, чем и являлся большой редкостью. Основной задачей, чётко обозначенной нашим батяней, являлась таковой, что бы другие заблудшие души, вроде нас, на время учений, не померли с голоду. Понятия не имею, каким макаром отбирались кандидаты в повара, но мы под них явно не подпадали. Искен это дело быстро исправил. За какую-то неделю-вторую, наша команда, состоящая из двух технарей и двух юристов, варили такие щи-борщи, что любая многодетная мама просто была в ауте. На регулярных приёмах пищи, другие товарищи по оружию, говорили, что нигде, в радиусе тридцати километров, так не кормят. «Парни, круто жрать готовите. Не то, что остальные тыловики. Там такие щи, хоть хер полощи» – говорили мужики. И всегда просили добавки. А всё потому, что Искен по образованию и призванию был поваром. Какое-то время, после его срочной и по-настоящему интересной службы, история за историей от которых кровь приливала то вверх, то вниз, на гражданке он успел отработать шеф-поваром. Под гнётом обстоятельств, нам неизвестных, повар-разведчик решил вернуться в родную стезю. 730 дней, проведённые Искандером в разведке, и в самом деле наложили на него неизгладимые отпечатки разведчика. Чего и в самом деле не было страшно делать с Искеном – так это готовить жрать и ходить в разведку.

Четыре недели, проведённые где-то в иссохшем пустыре, я бы с радостью обменял бы на все двенадцать месяцев, проведённые в ВС РФ. За тот промежуток мы с парнями научились гораздо большему и полезному. Начиная от уставной заправки кроватей, напоминающие натянутый барабан, заканчивая экстремальным вождением БТР-80 и ловлей гадюк. Отношения, сложенные между нами и Искеном были простыми. Но уставщину никто не отменял. Принцип не замысловат: мы не огорчаем разведчика – он не карает нас. Без полоскания мозгов и лишних движений. За двадцать восемь дней, наша дислокация менялся три раз. Три раза мы переносили палатку, оборудованную под место приёма пищи для офицеров. Разборка-сборка занимала от часа до трёх. Махина представляла собой охренеть-какое-огромное сооружение. Одни только металлические опоры весили около сотни кило. Вес полной конструкции достигал трёхсот. Учитывая наши уже прославленные кулинарные способности, на помощь всегда приходили сослуживцы из других подразделений. Помимо офицерской палатки, мы пять раз складывали-раскладывали другие палатки: для овощей, консервов, посуды. Наша палатка, предназначенная под место отдыха, меньшая по размерам офицерской, была в три раза меньше и легче.

Последним местом нашей дислокации был очередной пустырь. В отведённом месте был вырыт глубокий капонир, в котором мы приспособили друг за другом две палатки: одна большая, где хранилась провизия и посуда, и вторая палатка, где мы, без задних ног, перебивались короткометражным сном. Две палатки спустя, поднявшись выше, находилась кухня, а именно КП. Она представляла собой зелёный мобильный прицеп, два колеса, намертво врытые глубоко в землю для устойчивости, и четырьмя котлами. Первые два – первое и второе блюда, третий – чай, последний для запаса воды, если вдруг её не хватало в ходе готовки. Внизу, почти у основания, были расположены по форсунке, которые забивались от шлака и прочих примесей плохой солярки, после каждого юзанья, для нагревания котлов. Чуть правее стоял прицеп, по размерам намного меньший от КП. Парни прозвали его «ларчиком», но открывался он не просто. На нём всегда висел здоровенный замок, ключи от которого были только у нашего сэнсэя. Он был доверху забит всем тем, от чего мы с парнями настолько одичали, что когда прицеп оставался на какое-то время открытым, мы его по-тихому атаковали.

Сгущёнка, вафли, пряники, печенье, сушки, соки. Впервые, после столь долго отвыкания от гражданки, попробовав сгущёнку, я не мог остановиться. Жадно проглатывая, из всего того, что попадалось из углеводов, я отмечал про себя – я начал дичать. Настолько сильно, что почти двухмесячный перерыв в половой жизни, просто отходил фоном. Сгущёнка, периодически сменяемая всеми видами соков, которые мы только могли поместить в себя, заменяли мне всё. Конечно, при любом удобно случае, совместить потребление и сжигание углеводов было бы очень не дурным занятием. За неимением первого варианта, мы использовали сладкие дары с полной отдачей. Ещё две недели, пролетевшие, как путана с небоскрёба, сгущёнку я видеть уже не мог. Приелась она с такой же скоростью, как и надоела. Обмозговав с парнями, выявив общие предпринимательские жилки, пустили её в бартерный оборот: взамен на сигареты и прочие бытовые ништяки, которые только можно было добыть за пару банок сгухи. Согласовав, конечно же, эти дела с Искеном. Тот не возражал. С тем условием, что запас оставался в терпимом количестве, в случае внезапной проверки провизии. Плюс его проценты.

Основной проблемой, сильно затрудняющая нам жизнь была дилемма постираться и помыться. Если с бритьём и умыванием сложностей не возникало, со вторым она возникала настолько остро, что одежда, состояние которой уже нельзя было назвать мало-мальски удовлетворительной, напоминала грязные тряпки сирийских беженцев. Гигиена стояла в приоритете всего, учитывая специфические особенности полевого выхода. Подцепить бациллу не составляло никакого труда. Выбор большой. Грибок, зуд, чесотка и сыпь могли развиться с таким же успехом, как непреодолимая тяга к сгущёнке. Времени на марафет и приведение себя в порядок, конечно же, не оставалось. Стирались по очереди и степени вони каждого из нас. Подмываться приходилось по ночам, стоя на деревянных поддонах, обливаясь остывшей водой. Так же по очереди. По двое. Первый моется, второй светит фонарём, что б тот с поддона не свалился. Мыться под открытым небом, обдуваемым ветром со всех сторон во все твои отверстия – круто. Бодрит. Свежо. Утром мы вскакивали с кашлем хронического туберкулёзника. Но это всё же лучше, чем вонять как бомж.

Chapter Six.

Время полетело как из гаубичной пушки. Находясь в тумане полнейшего непонимания происходящего, единственное что помню, как мы всей ротой, плотно забив кишечники оливье, до зелёной отрыжки напились местного лимонада. В ленкомнате, под праздный бой курантов, внимали Вову, дружно названивали домой, опьяневшие от счастья, отсчитывая каких-то сто восемьдесят два дня. Ощущение похожее на жидкий стул: только стянул штаны, не успев понять, что произошло, и тут же опорожнился. Так пролетели первые полгода.

Сильно позже, понял, что это была банальная и окончательная адаптация. Туманность проходит так же, как и появляется. Потому что, сам того не замечая, начинаешь отсчитывать дни. Парни сутками напролёт мониторили ДМБ-таймер на телефонах. И так же сутками ныли, понимая, а возможно и не совсем, что табло ещё какое-то время будет показывать трёхзначное число. Меня всё же немного подкупало, что двухзначное число хоть немного сбавит накатываемую день за днём грусть-тоску. Самообман вещь плохая. Это я понял, когда осталось ровно сто дней. В конце марта, всё в той же ленкомнате, заслушивали долгожданный приказ. Изначально дошло, что это так не работает. Постоянно грезить о дембеле и родительском доме, накручивая себя неделю за неделей, представлялась мне откровенным идиотизмом. Копнув в кармане, чуть глубже места, где обычно томятся сигареты, отыскал затёртый блокнот, оставшийся ещё с татарского распределителя. Приспособив его под карманный таймер, вычёркивая отжившие месяцы, спрятал его глубоко внутрь кителя и старался вспоминать о нём не реже каждого месяца.

Расположение бывшей украинской бригады сплошь окутано горами. Горы на востоке, горы на западе, горы юге. Наблюдая новые казармы, столовую, плац, парк боевой техники, не сложно было представить, какая разруха царила здесь ранее. Часть абсолютно не секретная. Более того, она показательная. Долго не мог понять, что же хуже. И ещё долго не мог понять: для чего формировать её сплошь окутанную горами? Сильно позднее до меня дошло. Лучше секретность, чем рвотная показательность. Благодаря последней, к нам частенько залетали региональные и министерские проверки, оставляя вышестоящее начальство в дикой ярости и порванными анусами. Будь мы секретным разведывательным батальоном, никто бы знать не знал, о нашем существовании. Не считая публичных масштабов, бригада прославилась легендарным фильмом «Девятая рота», съёмки которой проходили именно в тех горах, которые рисовались зрителю афганскими. Позже, пересматривая ленту, узнал тот самый плац, с которого главные герои отправлялись на границу. Узнал то самое место, где парни чистили картошку, и место ангара, где любили Белоснежку, которого, правда, уже не было.

Горы, на все двенадцать месяцев становятся твоими верными и молчаливыми товарищами. Сильно чувствуется горный воздух. Сильно чувствуются перемены погоды. Находясь в низменности, климат становится бешенным. Зима в Крыму начинается в октябре. Заканчивается в апреле. И по рассказам местных, «снега тут же лет пять, как не было». В декабре же, он посыпал не свойственными югу, огромными хлопьями. Вдали от дома, по снегу скучать не пришлось. Двенадцать месяцев среди гор неплохо так дают о себе знать.

Кубриковая система, активно приобретающая значительный перевес в формировании современных ВС РФ, в сравнении с классическими двухэтажными койками, расположение коей являлась наша казарма, и в которую я не мог до конца въехать по приезду с полей, казалась мне подобием обителем добротного санаторного комплекса престарелых. Кубрик на три человека, с отдельной душевой и антивандальным санузлом. Так прозвали, потому что туалет был железным. На случай, что бы при утренней эрекции ты не смог расколоть его пополам мощной струёй. По крайней мере, так казалось мне. Казарма в три этажа. По этажу на отдельное подразделение. Последний заняли горный батальон. Второй – отдельные инженерно-сапёрная и ремонтная роты. При входе в расположение тумба с погибающим дневальным; сразу за углом налево, пролёт кубриков для контрактников, направо – срочники. Контрабасы, большинство из них входили в автомобильные роты и отделения, не сильно интересовались нашим призывом, что было взаимно. Практически всегда находились по выездным нарядам. В свободное от руля время, прикладывались к бутылке. Пронаблюдав активную алкогольную дезориентацию в ВС РФ, заметил: либо ты законченный синяк, либо спортсмен. Золотая середина отсутствует.

***

Инициатива всегда виляет инициатором. Это я уяснил сразу. Это касается рабочки, стремительно заполонившая современные ВС РФ. Я ни сколько не против физического труда. При условии, что труд несёт хоть какой-либо адекватный посыл. Любая рабочка зиждется лишь на одном столбе: начинай копать здесь, а я пока узнаю, где нужно копать. Инициатива, граничащая со здравым рассудком – приветствуется. Особенно у прапоров, быть на хорошем счету у которых – неплохая привилегия. В значении «не заниматься очковтирательством». В армии видно всё. В частности прапорщикам, познавшим в нашем бренном мире много говнеца. Понимание, где я и с кем прохожу службу, дало медленный и уверенный толчок для дальнейшего абстрагирования от всего ненужного, стремительно окутывающего меня изо дня в день. Касалось это непосредственного окружения, рассказ о котором изложу ниже.

Деградировать в армии, да что там армии – в жизни – занятие не хитрое. И, тем не менее, за время службы становишься закостенелым. «Мы, люди военные, по пояс деревянные» – любил посмеяться мой старшина. Но никогда не уточнял, с какой именно стороны они там все деревянные. Очевидно, начиная с головы. Окружение на ближайшие три шестьдесят пять дней составили ребята, младше года так на два-три. Максимум на четыре. Не хочу, да и не имею ни какого права говорить о них плохо, но интересы наши ограничивались сугубо низменными человеческими потребностями. В вопросах мировоззрения и прочих ценностей, которые я, впоследствии сильно пересмотрел, мы находились по разным планетам. В батальоне, в дальнейшем ставшим моей приёмной семьёй, оказалось всего три земляка. Этого хватило с головой. Двое, как выяснилось позже, были родом из Казани. Третий из моего города. Мы всегда держались вместе, и по возможности, старались помогать друг другу в армейском пространстве. Наряды, приёмы пищи, совместный быт, общие интересы. К счастью, спали по разным койкам.

«Дурачок в роте – вся рота в поте» – неизменное правило, касательно всего, на протяжении долгоиграющего армейского бытия. С данным правилом номер один, столкнулся на КМБ, которое, ввиду моего затяжного пребывания в госпитале, продлилось около недели. Уже тогда, температура была достаточной, что бы жарить котлеты на плацу. Молодое пополнение поделили на три учебные роты. Строевой шаг, отмашка рук и ходьба в ногу с товарищами – понятное дело были недоступны для большинства желторотых пацанов. Но когда, повторенье, мать его, ученье, начинало не работать и всячески пренебрегаться, что и делалось недоразвитыми военными нашей учебной роты, в игру вступало заветное правило. Если какой-нибудь аутентичный персонаж заржёт, пёрднет или издаст животный звук – повторить сначала. И так всегда. Приседания братским хватом, медленный бег строем или часовое наматывание кругов строевым шагом – излюбленные пытки сержантов, засевшие глубоко в печёнках. Как-то на утро наша рота опоздала с приёма пищи. По распорядку дня проходящего КМБ, объявлена строевая подготовка всех учебных рот. Нашей роты отсутствовала уже как полчаса. Из-за ожогов ладоней, на память от плаца.

Рассказ можно было смело начинать с определённых табу, исполнение которых в армии, категорически запрещается. Интернет заполнен подобными присказками и байками. Есть много видео, тому подтверждающих фактов, на самом деле отражающие действительные положения дел. Статьи, блоги, посты. Начиная нелепой дедовщиной, заканчивая мытьём белых братьев. Чего действительно не следует делать – терять чувства собственного достоинства. Прозвучало пафосно и достаточно самодовольно – как угодно читателю. Но правдиво.

Хотелось бы прояснить вот ещё что: ВС РФ как магнит для разносортного, пардон, кала. Ежегодно автобусы, поезда, самолёты доставляют новоиспечённых зелёных новобранцев, распределяя последних по разным местам несения службы. Учебные центры, войсковые части, отдельные формирования. И кого там только нет. Окружение составляет настолько разносторонние личности, голова от которых местами раскалывается. Учитывая специфическую особенность современных ВС РФ, а именно фактов, что «служба-то уже далеко не та» и «армия нынче бумажная», я медленно понимал: деградирую. На помощь пришла посылка из дома, в которую я, помимо прочих вещей первой необходимости, просил законспирировать телефон. Его приспособил под карманную библиотеку, спасавший меня за весь период службы. Теми телефонами, любезно обеспечившими нас МО, шли в сравнении с картонными. По прибытию на полуостров, я почти сражу же, благополучно выменял его на блок сигарет.

Телефоны на службе – вещь непозволительная. При обнаружении твоего гаджета, старшина с криками и воплями изымет его. И дай Бог, если ограничиться только старшиной, распознавшего в роте внештатного хитрожопого телефониста. Предметы, попадающие в заветное «бюро армейских находок», в каптёрку, вход в которую строго по трём маленьким звёздами в ряд, безвозвратно остаются там. Когда заскучаешь или захочешь убедиться в его целостности и сохранность, ты всегда сможешь найти его на дереве за казармой, прочно прибитым гвоздём.

Двенадцать месяцев на полуострове даром не прошли. А даже если и пытались, то я всячески этому противился, ибо свежая волна деградации накатывала толстым слоем. На помощь приходили адекватные товарищи, отношения с которыми мы поддерживаем и по сей день. Телефон, кочевал из рук в руки: начиная от старшины, заканчивая комбатом. Его отнимали бесчисленное множество раз; но он всегда возвращался ко мне, ибо установка, которую впитал ещё на распределителе Севастополя, работала безотказно. «Если вещь твоя – она должна вернуться к тебе, где и у кого-бы она ни находилась». По крайней мере, она возвращалась. Или же я нырял за ней сам. Сам же гаджет сослужил мне достойно: благодаря ему, я прочёл порядка тридцати интереснейших книг. Отечественная и зарубежная классическая литературы.

Армейская жизнь и вправду мало чем отличается от гражданки. Главные отличия лишь в том, что ты ограничен всем и вся по всем фронтам. Что на гражданке можно – в армии запрещено. Подобная ограниченность необходима, что бы ты научился ценить всё то, чем на гражданке ты благополучно распылялся. И если замечаешь это для себя, действительно начинаешь ценить. А впоследствии, соблюдая всю классику жанра, происходит переоценка внутренних ценностей. По крайней мере, внутри тебя должно что-то хоть немного колыхнуться. Что-то открыться по-новому. Лично для меня, понимание пришло, откуда не ждал. Именно понимание острой необходимости переоценки ценностей, стало для меня словно открытием. Оглядываясь назад, заметил для себя, как внезапно, по зависящим, конечно же, от меня обстоятельствам, пропустил пару важных ступеней. Это было круче жидкого стула. Недоступные горизонты, для моего инфантильного мировоззрения, простирались передо мной. Время – первый ресурс, который я начал ценить.

За период службы столкнулся с двумя категориями лиц, конечно же, стоявшие по разные стороны баррикад. Первая сторона заявляла «идти служить надо». Аргумент один: «не служил – не мужик». Что в корне не правильно. Вторая сторона отрицала всяческое вмешательство военной атрибутики в жизнь гражданскую. Аргумент один: «год впустую». Что также не правильно. Потому что, в зависимости от тебя, ты сам имеешь хоть и небольшую возможность не менее грамотно использовать время, отпущенное тебе на период службы. Речь не о том, что ты вправе делать что хочешь, пока носишь военную форму. Нет, такого не точно не будет. Речь вот о чём. В свободное от военной рутины времени, можешь расставить приоритеты. Даже не можешь. Ты просто обязан это сделать. Сесть и подумать. А именно продумать ход дальнейших событий, которые зависят полностью от тебя. «Не служил – не мужик» абсолютное до мозга костей стереотипное мышление. Ты и так родился мужиком, а, следовательно, и вести себя должен соответственно. Мужское начало уже есть в тебе. Вопрос гендерной предрасположенности, не более. За период службы, лично мне довелось увидеть множество женщин в мужском обличии. И наоборот. ВС РФ не воспитывает мужчин. Никому нет до этого дела.

При огромном желании, за год можно многому научиться, что послужит тебе неплохим фундаментом будущих начинаний. Но здесь опять-таки работает схема «инициатива виляет инициатором». Тонкую гран видеть необходимо. По мимо бесполезной мышиной возни, так активно пропагандируемая в рядах современных ВС, имеет место быть пункт «промывание мозгов». Идея не замысловата. Тебе ни о чём думать не нужно, потому что, за тебя уже подумали. Всё, что требуется от тебя – тупое стадное подчинение. Маршируй строем, бегай строем. Даже на перекуры ходи строем. Отключай голову и к концу службы приедешь домой безжизненным. Отсюда и бытует мнение «год впустую». Наличие грамотно посаженой головы на плечах и руки, выпрямленные об забор – гарантия, что сможешь выплыть из любого дерьмеца, которое иногда случается. По мимо работ перманентного праздношатания, будни военные разбавлялись нарядами.

Наряды в ВС РФ, в сравнении с построениями – те же яйца. Только в профиль. Наряды, ровно, как и построения, в ВС РФ, взаимодополняющие шестерёнки. Основные звенья армейской системы. Внутренняя служба ВС РФ – сплошные наряды. В несение наряда заступают на сутки. Поэтому его обзывают «суточным». Говоря о них именно в таком ключе, необходимо отметить: есть наряды и откровенные моральные пытки.

Наряд по роте.

Два дневальных. Один дежурный по роте. Один ответственный. Одна тумбочка. Два ведра. Две швабры. Один веник. Один совок. И полная казарма дегенератов.

Перед заступлением, новая принимает наряд у старой смены. Проверка чистоты расположения. Отсутствие мусора и прочих косяков. Старая смена сдают по описи весь инвентарь, вместе с казармой всё тех же дегенератов. Заступлением в суточный наряд, считается временем полного принятия его у старой смены. В случае непринятия наряда и возникновение рамсов и прочих форс-мажоров, в бой вступают дежурные по роте. Начинается срач.

Смена дневальных происходит в соответствии с установленным временным графиком, по согласованию сторон, конечно же. При возникновении тёрок и прочих нюансов, последнее слово за дежурным. В идеале, самое подходящее время для дневального – ночное. После десяти и до раннего утра. Никого нет. Если дежурный и ответственный адекватные – можешь заниматься своими делами. Стоя на тумбе.

Разгар морального уничтожения начинается утром. В семь утра. С приходом старшины. Желательно, в понедельник. Как правило, по понедельникам у военных на повестке дня различные проверки и важные обходы. Начиная от местных, заканчивая министерскими. При проведении последних, из казармы выпинываются абсолютно все. Остаются минимум четыре человека. Старшина, дежурный по роте и дневальные. Два последних наводят казарменный марафет, дежурный, где-нибудь под шумок, щемит физиономию или шкерится, психованный старшина носится с криками «вашу мамашу, как меня утомило всё это», нарезая непонятные задачи дневальным.

Поспать в таком наряде, как показывает практика, удаётся частично или не удаётся совсем. Речь о времени сна, не входящий в уставной сон несения наряда. По уставу дневальные спят четыре часа. Оставшееся время ишачат по хозяйству, летая по казарме. В плане сна, мы с парнями, проворачивали не замысловатые схемы. Ибо оставшиеся двадцать часов выматывали так, что дальнейших шести часов сна попросту не хватало на нормальное восстановление. А впереди новый день.

Один дневальный на тумбе. Дневальный свободной смены – давит харю в кубрике. При этом второй так же был на чеку, и случае захода старшины в кубарь, имитировал бурное и увлекательное уставное натягивание одеял кроватей и поправление тумбочек. Главное – отсутствие начальства и прочих аморальных персонажей. Если дежурный или старшина интересуются, где второе тело, отвечаешь там-то или там-то. Говорит позвать, подаёшь команду. Дверь в кубаре мы держали приоткрытой. Со временем сон становился настолько чутким, что просыпались даже от скрипа кровати, на которой щемились.

По прибытию в расположение комбрига/комдива, дневальный с рукой у черепа, по стойке кастрированного вьентконговца, громко, как в последний раз, подаёт команду «сми-и-ирн-о-о». Обычно, после этой команды, мощно и равномерно пронёсшаяся по всей казарме, все находящиеся в ней персонажи, мигом втягивают языки в попки. Прапора контрабасы выпрыгивают из окон. Дневальный свободной смены в пятьдесят седьмой раз намывает полы, ловя пыль ртом, и добывает уран. Словарный понос, доносившийся из каптёрки и ленкомнаты, иссекает. Люди, находящиеся в этот момент где-то в поле зрения поданной команды, встают с рукой у черепа по стойке. Проходившие мимо, застывают как восковые фигуры, с серьёзной миной, быстро прикладывая руку к черепушке. Наступает идиллия. Армейская идиллия. После чего, комбриг/комдив, ухмыльнувшись, осмотрев тебя на предмет дневального, так же с рукой у черепа, громыхает «вольно». Дневальный дублирует последнюю команду и расслабляет булки. Комбрига уже заранее встречает комбат или начштаба, и полным отчётом кто он такой по жизни и как зовут пса его тёщи. По прибытию в расположение комбата, цикл повторяется.

В случае отсутствия комбата, по прибытию в расположение его замов, также подаётся «смирно». Дело в том, что этих замов – целая туева хуча. У нас их было трое. Пришёл начштаба, но комбата нет – «смирно». Пришёл зампотех, но начштаба нет – «смирно». Ушёл начштаба, но зампотех в казарме, и припёрся комбат – «смирно». Воинское приветствие отдаётся вне зависимости от того, есть комбат/начштаба/зампотех или нет. Оно отдаётся всем военнослужащим, всегда и везде. Согласно уставу и армейской этике. Дневальному, постоянно мониторя их передвижения, нужно знать, кто и где находится. Где был сегодня комбат в 7.05 и ходил ли начштаба сегодня какать в обед, когда зампотех ходил покурить и какая сегодня погода в Дагестане. И не путать команды, подаваемые офицерам в происходящем круговороте суточного бытия. Если лажаешь не в первой – повторенье мать её, ученье. Залетаешь на вторые сутки.

По прибытию в расположение сержантов и прапоров, подаётся «дежурный по роте, на выход». Прапора, после этой команды, пафосно ранняя «аста-а-авить» бредут дальше, узнавая, есть ли офицеры в казарме. Если команда не подаётся или подаётся тихо/безрадостно/уныло/поздно/рано – съедают мозг начисто.

Данный наряд подпадает под категорию «моральная пытка».

Наряд по парку.

Четыре дневальных. Один дежурный по парку. Полный парк боевой техники. Начиная от скрипящих УАЗов, заканчивая танками и БТРами. Расположение парка от в/ч примерно полтора-два километра. С одной стороны, такое расстояние поначалу радовало. Но на каждые приёмы пищи проходишь, а иногда и несёшься как сайгак, что бы в твою тарелку перепало хоть что-нибудь, четыре километра. Состояния прилипшего желудка к твоему позвоночнику, в ожидании пребывающей смены после завтрака/обеда. На самом-то деле – грех жаловаться. Ты в целых двух километрах от непонятного тебе аморального кипиша. Мы, сразу поняв, что наряд по парку, почти рассос, пытались попадать на него как можно чаще. Желательно по несколько раз в неделю. Новая смена также принимает наряд у старой смены. Сдача уборочного инвентаря и обход с проверкой наличия всех слепков на боевой технике и на воротах каждого отдельно взятого батальона/батарее/роты/взвода, по всему периметру парка.

Дежурными по парку заступали прапора, старшие прапора и офицеры. С первыми нам всё было понятно сразу. Со вторыми пришлось сложнее. В целом, попадались адекватные и понимающие офицеры. Из других подразделений. Большим исключением из практики был наш зампотех батальона. Левая рука, нога и яйцо нашего комбата. К нам его занесло при плановой ротации между материком и Богом забытыми местами, вроде нашей бригады. По национальности – чуваш. Переведён из Калининграда. Впервые майора мы увидели на учениях. Тогда он представлялся вполне нормальным и адекватным. Но в тихом омуте – зампотехи водятся. Открылся ларчик только по прибытию в ППД. Майор Заличкин (ударение на «а»).

Особенно нас впирал своеобразный походняк майора. Руки, будто лишённые сухожилий, размахивались в разные стороны. При ходьбе мне всегда казалось, что он выходит на влётку и вот-вот улетит от нас к ебени матери. Выражение лица майора было исконно славянским. Как и его отборный мат. По его словам и гомясятским анекдотам, перманентно выслушивающие на очередном построении, где постоянно фигурировали жопы, письки и голые мужики, а главной кульминацией всех историй было изречение, мол «нет лучше влагалища, чем очко товарища», свой путь молодого офицера он начал еще при товарище Брежневе. Нормально и спокойно майор разговаривать уже не мог. Провода потихоньку замыкали. Поэтому всегда, везде и на всех орал. Из-за походки и расшатанной ЦНС, был справедливо прозван Каличкином.

Заступая с ним в наряд, мы всегда молились, что бы время шло нескончаемо быстро. Задачами и любимыми занятиями в нарядах зампотеха строились только на одном – озадачить дневальных. Подметать, собирать бычки, убирать коровьи какахи, добывать плутоний. Неважно чем – главное чем-то занять. Задачи были такими же тупорылыми, как неуместные шутки про говномесов и прочую заднеприводную хрень. «Озадачить» понималось нами в значении «сильно задолбать»

С заступлением в наряд, а это, как правило, происходило около семи вечера, товарищ майор по пути в парк, толсто намекал – нам кранты. Далее, по прибытию в парк, мы, как можно скорее, пытались рассосредоточиться по всему периметру парка. Чем дальше – тем лучше. Находится в комнате отдыха дневальных, можно было только ко времени заслуженного, уставного сна. Тщательно и основательно отымев предыдущего паркового дежурного, проверив всю документацию и пересчитав всех высохших тараканов на подоконнике, он принимался за нас.

Каличкин доставал Устав, и пока двое стоят у ворот, делая доклады по рациям, каждые пять минут, откуда въезжает и выезжает боевая техника, затрахивал дневальных свободной смены до пены у рта, обязанностями несения наряда в парке. Пока обеими сменами не были полностью рассказаны, пересказаны и усвоены обязанности парковых дневальных, отбиваться было запрещено. Пока первая смена заучивает, он пьёт сладкий чай, несвязно матерясь в рацию, крича на вторую смену. Ребята дубеют на улице. Пока первая не отстреляется, вторая не рыпается. Кислотный дождь, снег, ураган, цунами, НЛО, яростное нападение спидозных медведей, украинские диверсанты – не имеет значения.

Вселенские приколы майора начинались рано под утро. В пять утра. Каличкин заходил в нашу конуру, включал свет и орал:

– Орлы, соколики! Подъём, мать вашу! Метёлки в зубы и вперёд, к чёрным дырам! – надрывался он.

– Товарищ майор, разрешите обратиться!

– Разрешаю Латуньков, тебе разрешаю!

– Откуда и докуда мести?

– Отсюда, Латуньков, и до обеда! Вперёд, соколята! Быстрее! Дрочить на гражданке будете! Всё, вперёд! Люблю, целую!

«Кто встаёт утром раньше всех? Хер, петух и зампотех! Хер – поссать, петух – орать, зампотех – мозги еб…».

Заступать в парк желательно было в любой день, кроме пятницы. Пятница – парковый день. Вся бригада пёрлась в этот парк. Целые сутки туда-сюда ездила техника. Целые сутки орал припадочный майор. Дневальные, как истуканы, открывают-закрывают ворота.