Спартак

– Нет, высшие боги не должны были установить в своих заветах столь огромной несправедливости.

И снова наступило молчание.

Первым нарушил его Катилина, сказав голосом, полным сострадания:

– Бедный Друз!.. Я знал его… Молодой, с мужественной и благородной душой, одаренный высшими добродетелями, он стал жертвой предательства и убийства.

– И я его помню, – сказал Требоний, – когда он произносил свою речь в комициях и, снова предлагая аграрные законы, громя патрициев, говорил: «Какое благодеяние теперь можно еще оказать народу при вашей жадности, если вы не хотите дать ему даже эти пустяки?»

– И самым ярым врагом его, – сказал Катилина, – был консул Луций Марций Филипп, против которого народ в один прекрасный день восстал и убил бы его, без сомнения, если бы Друз не спас его, отведя в тюрьму.

– Но недостаточно быстро, и Филипп успел получить такой удар по лицу, что кровь у него брызнула из носа.

– Говорят, – подхватил Катилина, – что Друз, увидев это, воскликнул: «Это не кровь, а соус из дроздов!» – намекая на позорные кутежи, которым Филипп предавался каждую ночь, не зная никакой меры.

В то время как происходил этот разговор, в передней комнате шум и неприличные крики все усиливались соответственно количеству вина, которое было проглочено находившимися в ней пьяницами.

Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали гул голосов, кричавших хором:

– А, Родопея! Родопея![35 - Имеются в виду Родопские горы – родина Спартака.]

При этом имени Спартак вздрогнул всем телом. Оно напомнило ему его Фракию, его горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного счастья! Сколько сладких и печальных воспоминаний!

– Добро пожаловать, добро пожаловать, прекрасная Родопея! – воскликнули разом десятка два этих пьяниц.

– Дадим ей пить, ведь она шла за этим, – сказал могильщик, и все столпились вокруг девушки.

Родопея была красивая девушка двадцати двух лет, высокая и стройная, с чистым лицом, с правильными чертами, с очень длинными белокурыми волосами, голубыми глазами, живыми и полными души. Она была одета в синюю тунику, украшенную серебряными каемками; на руках ее были серебряные браслеты, а вокруг головы синяя лента из шерсти. По всему ее виду можно было догадаться, что она не римлянка, а рабыня низшего сорта, и отсюда легко можно было понять, какую злосчастную жизнь она принуждена была вести.

Насколько можно было заключить по очень сердечному и достаточно почтительному отношению, с которым обращались к ней дерзкие и бесстыдные завсегдатаи таверны Венеры Либитины, видно было, что эта девушка очень добра, несмотря на тяжелую жизнь, и крайне несчастна, несмотря на ее показную веселость. Только этими качествами она сумела приобрести бескорыстное расположение со стороны грубых и озлобленных людей. Ее милое лицо и скромные манеры, доброта и любезность ее обращения покорили их.

Однажды попав в заведение Лутации, вся окровавленная от побоев, которым ее подверг хозяин, по профессии сводник, она, в слезах и сильно страдая от жажды, попросила глоток вина, чтобы немного подкрепиться. С этого дня, именно за два месяца до начала нашего рассказа, Родопея через каждые два или три дня при всякой возможности заходила вечером в таверну Лутации. Проводимые здесь четверть часа свободной жизни казались ей блаженным отдыхом, несказанным счастьем по сравнению с тем адом, в котором она мучилась изо дня в день, из часа в час.

Родопея находилась близ скамьи Лутации и потягивала из стакана предложенное ей албанское вино. Крик, вызванный ее приходом, уже прекратился, когда в противоположной стороне комнаты поднялся новый шум.

Это могильщик Лувений, его сотоварищ по имени Арезий и мнимый нищий Веллений, разгоряченные слишком обильными возлияниями, начали беседовать о Катилине. Им уже было известно, что он находится в другой комнате. Трое пьяных начали извергать всякие хулы по адресу патрициев, хотя остальные посетители пытались призывать их к более осторожным выражениям.

– Нет, нет, – кричал могильщик Арезий, человек по своей дородности и богатырскому росту не уступавший атлету Гаю Тауривию, – нет, клянусь Геркулесом и Каком! Этих подлых пиявок, питающихся нашими слезами и кровью, не следует сюда пускать.

– И кто этот богач Катилина, погрязший в кутежах и преступлениях, наемный убийца Суллы? Зачем приходит он сюда в роскошной своей латиклаве смеяться над нашей нищетой, первой и единственной причиной которой является он сам и все его друзья-патриции?

Так, беснуясь, говорил Лувений и старался вырваться из рук атлета, который не давал ему броситься в другую комнату и вызвать там ссору.

– Замолчи, проклятый пьяница! Зачем оскорблять того, кто тебя не трогает? И разве ты не видишь, что с ним десять или двенадцать гладиаторов, которые разорвут на куски твою старую шкуру?

– Плевать на гладиаторов!.. Плевать на них! – заревел в свою очередь, как безумный, бесстыдный Эмилий Варин. – Вы – свободные граждане и, клянусь всемогущими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, обреченных на то, чтобы убивать друг друга для нашего удовольствия?.. Клянусь божественной красотой Венеры-Афродиты, я хочу, чтобы этому негодяю в роскошной тоге, который соединяет в себе пороки патрициев и все пороки самой подлой черни, был дан урок, который навсегда отнял бы у него охоту приходить любоваться вблизи несчастьем бедного плебса.

– Убирайся на Палатин! – кричал Веллений.

– Провались хоть к Стиксу[36 - Стикс – одна из рек, омывающих подземное царство мертвых.], вон отсюда! – прибавил Арезий.

– Пусть они оставят нас в нашей нищете в Целии, Эсквилине и Субурре, эти подлые аристократы, и пускай издыхают на своих скотских кутежах на Форуме, Капитолии и Палатине!

– Долой патрициев! Долой аристократов! Долой Катилину! – закричали разом восемь или десять голосов.

Услыхав этот шум, Катилина грозно нахмурил брови и вскочил с места. Требоний и один гладиатор пытались уверить его, что они сами призовут к порядку этот сброд. Они хотели удержать Катилину, но он бросился вперед и стал в дверях во всем величии своей фигуры. Скрестив на груди руки, с высоко поднятой головой и грозным взором, он закричал во всю силу своего страшного голоса:

– Эй вы, безмозглые лягушки! О чем расквакались? Зачем вы пачкаете своими грязными рабскими устами уважаемое имя Катилины? Чего вы хотите от меня, презренные черви?

Грозный звук этого мощного голоса, казалось, на мгновение испугал смутьянов, но вскоре раздался чей-то возглас:

– Мы желаем, чтобы ты ушел отсюда!

– На Палатин! На Палатин! – воскликнули другие голоса.

– Или на гемонию![37 - Гемония – крутой спуск у Авентинского холма в Риме, по которому влачили к Тибру тела казненных.] Там твое место! – пронзительно завопил хриплым, полуженским голосом Эмилий Варин.

– Так попытайтесь же меня прогнать! Вперед, смелее, подлая чернь! – взревел Катилина, отняв руки от груди и вытянув их так, как это делают, готовясь к борьбе.

Среди плебеев наступил момент колебания.

– О, клянусь богами ада! – закричал наконец могильщик Арезий. – Ты не схватишь меня сзади, как бедного Гратидиана. Не Геркулес же ты!

И он кинулся на Катилину, но получил от него такой страшный удар в середину груди, что зашатался и упал на руки стоявших позади; в то же время могильщик Лувений, бросившийся тоже на Катилину, повалился на спину у ближайшей стены от двух могучих ударов, которые Катилина нанес с быстротой молнии один за другим по его лысому черепу.

Женщины в страхе, с визгом и громким плачем забились за прилавок Лутации. В большой комнате шла беготня, свалка, суматоха, грохот от разбиваемой посуды и падавших скамеек, крики, ругань и проклятия. Посетители другой комнаты – Требоний, Спартак и остальные гладиаторы – умоляли Катилину отойти от двери и дать им возможность вмешаться в драку.

Катилина тем временем сильным пинком в живот поразил и опрокинул на землю мнимого нищего Велления, бросившегося на него с кинжалом в руке.

При этом падении враги Катилины, тесно столпившиеся у двери второй комнаты таверны, отступили, а Луций Сергий обнажил короткий меч и бросился вперед, нанося страшные удары плашмя по спине пьяниц и восклицая хриплым голосом, скорее похожим на рев дикого зверя:

– Подлая чернь, нахалы! Вы всегда готовы лизать ноги того, кто вас топчет, и оскорблять того, кто нисходит, чтобы протянуть вам руку…

Следом за Катилиной, едва он оставил дверь свободной, в комнату ворвались Требоний, Спартак и их товарищи.

Сброд, который и без того начал отступать под градом ударов Катилины, при натиске гладиаторов обратился в стремительное бегство. Таверна очень скоро совершенно опустела. Остались только Веллений и Лувений, лежавшие на полу, оглушенные и стонущие, и еще Гай Тауривий, который не принимал никакого участия в схватке и стоял в углу возле печки бесстрастным зрителем, со скрещенными на груди руками.

– Подлая мразь!.. – тяжело дыша, кричал Катилина, преследуя бегущих до выходной двери.

Затем, повернувшись к женщинам, не перестававшим плакать и скулить, Катилина закричал:

– Замолчите вы, наконец, проклятые плакальщицы! На вот тебе! – добавил потом Катилина, бросая пять золотых на прилавок, за которым Лутация оплакивала разбитую посуду и неоплаченные убежавшими бездельниками яства и вино. – На тебе, несносная плакса! Катилина платит за всю эту сволочь!

В эту минуту Родопея, рассматривавшая Катилину и его друзей, с расширенными от страха глазами внезапно побледнела, как полотно, и, бросившись к Спартаку, воскликнула:

– Я не ошибаюсь! Нет, нет, я не ошибаюсь! Это ты, Спартак, мой Спартак!

– Как!.. – страшно закричал гладиатор, быстро повернувшись на этот голос и смотря с невыразимым волнением на девушку, подбежавшую к нему. – Ты? Возможно ли это? Ты? Мирца!.. Мирца!.. Сестренка!..