Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

И ещё он сказал самому Меси:

«до тех пор, пока существует Советская власть, детям расстрелянных в тридцать седьмом году, нет места на нашей земле, спрячь свой диплом об окончании института, забудь о нём. С этого дня ты не Муса, а Меси, фамилию выбери себе сам. Будешь жить с новым именем, с новым паспортом, если будет суждено, если палач по имени Сталин отправится в ад, сможешь снова вернуться к нам»

Сын учителя похолодел от ужаса. Ведь речь шла о Верховном Главнокомандующем, а время было военное.

Меси так и жил в поле и в лесу. Только однажды, когда около ста юношей из села уходили на фронт, а их провожали молодые девушки, Меси пошёл вместе с ними, играя на своей свирели.

Его игра так тронула председателя сельсовета, что он только и нашёлся что сказать:

«Несчастный классовый враг! Не следует тебе выходить на люди. Не следует».

Наверно имел в виду, что не следовало так бередить его чувства.

Тем не менее, «классовому врагу» вырыли землянку, а по ночам он стал забираться на крышу и играть на свирели свои грустные мелодии.

О чём он грустил? То ли о том, что жить ему осталось недолго, то ли оплакивал убиенных отца и братьев, то ли скорбел обо всех несчастьях мира.

В селе так и говорили «оплакал своих беков, теперь оплакивает всех нас».

…Джумри

Джумри, красавец, богатырь, с мягкой, нежной душой, не мог не сочувствовать Меси.

Джумри всегда был немногословен, после истории с Сёйли, он стал совершенно замкнутым. Сначала он вступил в борьбу вместе со своим младшим братом, ломал, крушил, чуть не зарубил топором Джебраила, с трудом смогли его остановить. Но потом что-то в нём сломалось, замолчал.

В селе говорили «Таптык забияка, Джумри тронутый» («Taptik davalidi, C?mri havalidi»).

Дядя Мехбалы, самый уважаемый человек в селе, всё повторял Джумри не «тронутый», здесь совсем другое, но никто ему не верил.

Не верил и Таптык, брат Джумри.

Вот тогда и начал играть Джумри на свирели.

Молодые девушки останавливались, чтобы послушать Джумри, некоторые не только послушать, а просто постоять с замиранием сердца, рядом с молодым красавцем с нежной, мягкой душой.

А Джумри продолжал играть, и это было не просто сочувствие трудной судьбе Меси, не просто собственная боль из-за красавицы Сёйли, на которую он похож станом, а может быть и нежной душой, но и нечто большее, неведомое ему самому.

Он не только играл, он начал изготавливать свирели, заставлял других играть, пришла очередь и учительского сына.

«– Играй!

– Не могу! – сказал учительский сын, а сам боялся поднять глаза.

Чёрная щетина, запавшие, безумные глаза, дрожащий белый кадык, нет, это был не тот нежный Джумри, которого они так любили и который любил их.

– Играй – вмешался Таптык – все учатся и ты научишься.

– Играй – поддержал Таптыка дядя Мехбалы – не видишь, и меня завлекли в свои занятия. Если сын большевика Мухтара говорит: «У Сталина есть рога», так почему в стороне должен оставаться сын большевика Тахира»

Учительский сынок вынужден был подчиниться, он взял свирель и задул что было сил. Свирель издала такие странные, нелепые звуки, что сначала засмеялся Таптык, потом Джумри, потом сам дядя Мехбалы.

– Рассмешил ты нас учительский сынок. Ладно, поиграл и довольно».

Случайное совпадение со знаменитым эпизодом с флейтой[858 - Имеется в виду эпизод с флейтой из трагедии В. Шекспира «Гамлет».] из «Гамлета»? Вряд ли. И нас не должна смущать разность подходов, в одном случае художник преодолевает немоту всего мира, в другом одного азербайджанского села.

Главное, что в обоих случаях невысказанную ноту «высказывает» флейта.

…страшное откровение Меси

А однажды, когда Джумри играл на свирели, заговорил сам Меси, и никак не мог остановиться.

Он разъяснял, что не случайно Джумри играл всю ночь, он просит у небес справедливости для всех, пусть он продолжает играть, а он, Меси, будет говорить.

Вот вы думаете, бедный наш братец сошёл с ума, а как ему не сойти с ума, если он не такой бесчувственный, как вы, глупцы.

Пусть Джумри продолжает играть, а он, Меси, будет говорить за него, чтобы разбудить вас, сонных глупцов.

Вы не забыли, как поступили с немецкими сёлами, так знайте, точно также поступят с вами, выселят всех, до единого, превратят село в руины.

Приведу относительно большой отрывок из откровений Меси в собственном переводе. Не претендую на качество перевода, вряд ли смогу передать взволнованную, сбивчивую, почти синькопированную речь Меси, но для настоящего текста не это главное.

Речь эта важна для понимания повести «Звук свирели», для понимания судьбы самого писателя, судьбы другого писателя, о повести которого «И не было лучше брата» мы будем говорить чуть позже, наконец, шире, скорее опосредованно, чем непосредственно, для понимания сквозной темы всей книги.

«Я родился в тысяча девятьсот втором году, в селе Даг Кесеменли (Горное Кесеменли), в семье одного из близких родственников известного Ханхойского (Хоу хап). Нас называли детьми Хойхана (Xoyxanusagi)…

Мне сорок лет. Наш век поставил свою печать на мою туберкулёзную грудь. Это печать национального государства[859 - Под «национальным государством» имеется в виду АДР (Азербайджанская Демократическая Республика) – первое светское государство в мусульманском мире.], которое построили в восемнадцатом году Ханхойский[860 - Хойский Фатали хан (Ханхойский) – первый премьер-министр АДЕ] и Доктор Нариман Нариманов[861 - Нариман Нариманов – азербайджанский писатель, общественный и политический деятель, министр иностранных дел и председатель СНК (Совета Народных комиссаров) Азербайджанской ССР.]. Любого из сыновей нашего народа, на груди которого обнаружат эту печать, расстреливают. Поэтому вы и не видите этих людей, все они расстреляны. Я один из этих людей. Пуля пока ещё не попала в мою грудь. Но скоро и я буду расстрелян.

Расскажу вам о второй и третьей печатях.

В девятнадцатом году, сюда, в Даг Кесеменли, приехали 15 человек всадников. Все они были из партии большевиков «Гуммет»[862 - «Гуммет» – газета социал-демократической направленности.]. В тайном доме Ханхойского прошло собрание. Те 15 человек из партии «Гуммет», получившие уроки Нариманова, и сподвижники Ханхойского, подписали «Программу». Там и была поставлена моя вторая печать.

Ханхойский и руководители Азербайджанской Республики приняли эту «Программу», которую написал Нариман Нариманов, и с того дня объединились в едином государстве. Одним из тех, кто подписал «Программу» был сегодняшний председатель сельсовета Гылындж Гурбан[863 - По версии Зейнала Маммедли, прототипом Гылындж Гурбана, предположительно, был большевик Мирза Давуд Гусейнов, автор книги, направленной против Расулзаде Мамед Эмина, одного из основателей АДР.]. Вторым был Мухтар Ахмедоглу, отец Таптыка и Джумри, Мухтар ами, которого вы так любите. Мухтар ами именно здесь, в доме Ханхойского увидел сестру мою, Сурьмлённую, которую все стали называть Сёйли, и влюбился в неё. Трудное было время, сложное. Но по личному разрешению Доктора Наримана все всадники ещё на один день остались в селе Даг Кесеменли, чтобы сыграть свадьбу Мухтара и Сёйли. Это одно из важнейших событий нашей эпохи. В тот день был положен конец презренной идее «классового врага». В тот день поженились ханская дочь Сурьмлённая и бедняк, без роду, без племени, Мухтар Ахмед оглу. Организатор Великой партии «Гуммет». Доктор Нариман выступил в тот день в Казахском Уездном Революционном Комитете, и назвал эту первую Советскую семью «ласточками Нового Века». Позже один из этих первых радостных вестников «Нового Века» был убит выстрелом в спину. Вторая, моя прекрасная сестра, растоптана в собственном доме.

Расскажу вам ещё одну историю.

Прошло семнадцать лет. В январе тридцать седьмого года,

…замечу, что сам я родился в мае тридцать седьмого года, так что и меня можно считать ровесником тех событий, о которых рассказывает Меси. Хотя, естественно, переживал я их совершенно по-другому. По крайней мере, до того времени, пока окончательно не прозрел…

часть нашей семьи оставалась в Иревани[864 - Иревань – азербайджанское произношение города Ереван.], остальные были со мной, в селе Даг Кесеменли. Днём, в семинарии, я тайно вёл уроки «хуруфизма»[865 - Хуруфизм (от арабского «хуруф» – буквы) – одно из ветвей суфизма.]. Вечера же проводил с моими ровесниками из семьи Ханхойского, которые остались в селе Даг Кесеменли. Я исполнял ашугские песни, выдавая себя за ученика знаменитого Ашуга Садыха[866 - Ашыг (ашуг) Садых – азербайджанский народный сказитель.]. Делал вид, что всех развлекаю, на самом же деле смешил собравшихся шутками из «Каравелли»[867 - Каравелли – одна из форм азербайджанского площадного народного театра.], но между шутками, в музыкальных ладах «Руфани», «Хуруфани», «Мансири-Менсури»[868 - «Руфани», «Хуруфани», «Мансири-Менсури» – азербайджанские народные музыкальные лады.], читал и разъяснял стихи Юнуса Эмре[869 - Юнус Эмре – турецкий поэт, последователь суфизма. Оказал огромное влияние на турецкую поэзию.] и Насими[870 - Насими (Сеид Имадеддин Насими) – азербайджанский поэт, последователь хуруфизма.]. Можно сказать, давал уроки истины. В те годы сочинения об истинах прошлого и будущего называли «Джавиданнамэ». Придёт время, мы будем называть эти сочинения «Наукой» (Elm). Но не будем отходить от сути.

Однажды, возвращаясь из семинарии, я услышал крик моего отца, который доносился из того самого тайного дома Ханхойского. Отец только вернулся из Иревани. Услышав его крик, я понял, что он вернулся не случайно.

В дверях дома стоял старик. Один из тех, кто пришёл в село с отрядом «Гуммет». Он узнал меня. Отец мой кричал во весь голос: «Ещё в двадцатом – двадцать третьем годах Доктор столько раз вам говорил: «Сталин не коммунист! Не большевик! Сталин – шпион!». Каждый день меня вызывают на допрос, каждый день испытывают моё больное сердце. Бедный Доктор сколько раз вас предупреждал, не верьте Сталину, не послушали».

Вижу, Мухтар плачет! Гылындж Гурбан плачет! Все плачут! Отец продолжает кричать, они плачут.

Не привык вмешиваться в дела взрослых, но здесь не сдержался. У меня ведь в кармане комсомольский билет, на языке имя нашего вождя, товарища Сталина. Двинулся я на своего отца; «Что значит Сталин не коммунист! Что ты говоришь, отец?!».