Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Что же произошло здесь и тогда, в феврале 1925 года?

Главное событие: мужчина пришёл к женщине.

Можно воскликнуть: подумаешь «новость», так было, так будет, а то, что ему 36, а ей 19, ничего непристойного.

Можно продолжать, подумаешь «новость», он преподаватель, она его студентка, моралисты могут возмущаться, но не будем ханжами, и такое случалось и случится не раз.

Ничего удивительного и в том, что встречи в мансарде проходили в условиях строгой конспирации. Он женат, у него двое детей, он профессор, известный человек, они должны скрывать свои отношения, ведь существуют не только моральные, но и социальные нормы.

Правда может возникнуть глупый (или пошлый) вопрос. Как возможны были эти тайные встречи в мансарде, Хайдеггер же не бестелесный дух, но на глупые (или пошлые) вопросы можно не отвечать.

…через много-много лет, в 1950 году, когда Мартину будет 61, а Ханне – 44, она напишет ему: «ведь из Марбурга я уехала исключительно потому, что не хотела тебе повредить… из любви к тебе» и добавит, тем не менее, с её стороны это было «чистой, чистейшей сумасшедшей глупостью». Зная прямой и честный характер Арендт, который она демонстрировала на протяжении всей своей жизни, и в котором не было ничего жеманно-кокетливого, мы должны в полной мере поверить Ханне. Вот и получается, что конспирация конспирации рознь. Один, мужчина, думает о своей репутации, другая, женщина, о его репутации, он о себе, она о нём, оба о «нём»…

С первой же встречи Хайдеггера и Арендт, на протяжении почти двух лет, между ними существовала переписка. Сохранились только письма Хайдеггера, скорее всего такова была воля Арендт.

Может быть, это тот самый случай, когда говоря словами Хайдеггера:

«человек есть существо, дистанциированное от самого себя, с трудом переносящее и самого себя, и свою эксцентричную позицию, которая делает его положение крайне противоречивым».

Могу только предположить, что умудрённая жизнью женщина, постеснялась наивной искренности молодой девушки. Не смогла дистанцироваться от самой себя, не смогла смириться со своей «эксцентричной позицией».

Приведу отрывки из самого первого письма Хайдеггера Арендт:

«Всё между нами должно быть и предельно просто, ясно и чисто. Тогда и единственно мы будем достойны того, с чем отважимся встретиться. А что Вы моя ученица и я Ваш учитель – всего лишь внешний повод к прошедшему с нами…

"Радуйтесь!" – это стало моим приветствием, обращённым к Вам. И только если Вы будете радоваться себе самой, Вы станете женщиной, которая сможет приносить радость и вокруг которой всё также станет радостью, укрытостью, отдохновением, поклонением и благодарностью перед лицом жизни…

То, что мы должны были встретиться, мы хотим, как подарок, хранить в самой внутренней глубине – не впадая ни в какие самообманы, преобразовывая это в чистую жизненность, т. е. мы не хотим измышлять себе нечто вроде родства душ, чего между людьми никогда не бывает».

Скажу честно, мне импонируют слова, «измышлять родство душ, чего между людьми никогда не бывает». Может быть, Хайдеггер не прав, может быть, родство душ и случается, может быть, «чистая жизненность» не так уж страшна, но то высокое, что случается между мужчиной и женщиной, действительно не сводится к прозаическому «родству душ».

Не трудно предположить, что уже после первых встреч и Мартин, и Ханна, задавали себе вопрос «что дальше?».

Мартин понимал, что «буря» (так пишет Хайдеггер) «бурей», хорошо, что это случилось, но рано или поздно это должно закончиться.

У Ханны ответов не было, груз вопроса «что дальше?» тяготил её, и она не могла не почувствовать, возможно, мужчина искренен, возможно, увлечён не меньше её самой, но он не мучается вопросом «что дальше?», он давно решил, придёт время и он поставит точку. Вот тогда она позволила себе написать совершенно безобидные, но не лишённые отчаяния, слова: «ты меня забыл».

В ответ Хайдеггер пишет длинное нравоучение, которое не могу не привести:

«Я забыл тебя – но не из-за равнодушия, не потому, что вклинились какие-то внешние события, но забыл тебя потому, что должен был и ещё буду это делать, коль скоро зачастую выбирался на путь работы, требующей сконцентрированности на ней. Это не вопрос часов и дней, но [именно] процесс, перед лицом творчества, самым грандиозным среди всего, что я знаю в человеческом опыте. Однако перед лицом конкретных ситуаций то же отчуждение человека в полном сознании является самым проклятым, с чем можно встретиться. И сердце как вырывают из груди. Что самое тяжёлое – такую изолированность нельзя извинить ссылкой на то, что именно она приносит в результате, ибо ведь для этого нет никакого мерила. Нет и потому, что совсем не просто рассчитать, как это соотносится с отказом от человеческих отношений».

Оставляю читателям, а в ещё большей степени читательницам, комментировать этот ответ мужчины.

Со своей стороны могу сказать следующее и не буду в очередной раз говорить о своей предвзятости.

Мужчина пишет великую книгу, он не заблуждается по поводу того, что это действительно великая книга, он понимает, что творчество самое грандиозное и самое проклятое в человеческом опыте,

…как и то высокое, грандиозное и проклятое, что происходит между мужчиной и женщиной…

он полон поклонения и благодарности жизни за то, что она, женщина, оказалась его музой в период, когда он писал эту книгу. Что же ещё, разве мало быть его музой. Этот мужчина уверен, что экзистенциальная роль «быть-при-великом-человеке» полностью исчерпывает экзистенциалы женщины.

И разве муза, если она действительно муза, должна творить, разве она должна претендовать на то, что и она может быть демиургом. И следует ли удивляться, что этот мужчина или не читал работы своей Музы, или никогда не относился к ним всерьёз.

Что же в результате?

Этому мужчине было дано самое высокое, чем судьба может одаривать мужчину высокое творчество и высокое сострадание женщины. Но он переступил черту за которой отрешённость от всего будничного, проваливается, как в болото, в эту будничность, он встал в позу всесильного мужчины и, сам того не подозревая, стал скатываться в пошлое.

Женщина эта, которой отвели роли музы и предложили этим ограничиться, позволила себе быть слабой, сомневающейся, хрупкой, ломкой, растерянной, можно продолжать этот ряд до бесконечности.

Только не позволила себе переступить черту отрешённости, не позволила пошлости следовать за ней по пятам.

…философия Мартина Хайдеггера

Нет ничего наивнее, чем в рамках этой книги, и в рамках этого опуса, пытаться рассказать о философии Мартина Хайдеггера.

Конечно, можно было бы сослаться на свою научную степень и научную должность, как на право писать о философии, но не преувеличиваю их значение, трезво оцениваю свои профессиональные возможности, огрехи моего образования, и прочее.

Не раз говорил, повторю.

Допускаю, что не корректно использую научные, в данном случае философские, понятия. Но ведь пишу не научную книгу, а книгу о себе и, если хотите, для себя. Поэтому главное для меня не точность, а отзвук. Важно поделиться тем, что и как отозвалось во мне, проросло во мне, даже если то, что проросло во мне, далеко ушло от оригинала…

Со мной часто такое случалось, надеялся осилить какого-нибудь известного философа, ничего не получалось, то ли не хватало знаний, то ли усилий, то ли ума, то ли всего этого в разных пропорциях. Но потом этот философ, или его книга, сами ко мне «приходили». Как правило, в разъяснении, в интерпретации других. Но «приходили» только в тех случаях, когда вдруг понимал, как этот философ или его книга сопрягаются с моим собственным опытом. Иначе говоря, когда начинал понимать, что этот философ или его книга сопрягаются с тем, что происходит вокруг меня или непосредственно со мной.

Так случилось с немецким философом Мартином Хайдеггером и его главной книгой «Время и бытие». Не владея немецким языком, читал книгу в переводе на русский язык, толком ничего не понимал, свалил всё на недостаток философского образования.

Но однажды, читал вводную статью к его основной книге «Время и бытиё», и меня вдруг осенило. Мысли чужих людей помогли мне преодолеть собственную немоту.

…человек присутствующий

Русский философ и переводчик В. Бибихин[780 - Бибихин Владимир – российский философ, филолог и переводчик.], в своей вводной статье к книге М. Хайдеггера, пишет:

«Бытие и время» – книга изменившая путь европейской мысли, до сих пор ещё не осмысленная вполне. Субъект, объект, сознание, познание, антропология, историзм, культурология – все эти привычные ориентиры, без которых, казалось, современный разум не может ступить не шагу, были здесь оставлены».

Слова эти не могли не заинтересовать. Сразу подумал, ведь речь идёт не о том, что до Хайдеггера все философы, историки, антропологи, культурологи, были глупцами. Речь о том, что у самых лучших из них, умеющих глубоко мыслить, было своё воодушевление, а потом люди, даже продвинутые люди, стали воспринимать эти идеи без воодушевления, и они стёрлись, потеряли свою энергию, превратились в подобие жвачки, и нужно было новое воодушевление, за которыми стоит большая мысль и мощное воображение, чтобы не только привести в движение старые термины и понятия, но и дать им новое толкование. Вот откуда воодушевление Хайдеггера, вот откуда «бодрствуй ночью у огня», вот почему он приходил в восторг от древнегреческой «алетейи», ведь она всё о том же, что есть просветы бытия, в них можно войти, как входишь в комнату, открывая дверь, но без необходимого воодушевления дверь этой комнаты не откроется.

Далее во вступительной статье В. Бибихин приводит свой перевод основной категории Хайдеггера «Dasein» – в бытии-вот, в присутствии.

…от этого «вот» часто используемые в этом опусе выражения «здесь и сейчас», «там и тогда»…

В. Бибихин разъясняет мысль Хайдеггера:

«Человек существует постольку, поскольку осуществляет возможности своего «вот». Присутствие, если можно так сказать, – нечеловеческое в человеке, его бездонность. Его возможностям не видно края. Оно может всему отдаться и всем быть захвачено, от полноты бытия до провала в ничто»

Тогда меня и осенило…

Ехал на машине за городом, смотрел на горы и думал, они не присутствуют.

Смотрел на деревья, мимо которых проезжал, и думал, они не присутствуют.