Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

…после 1933 года: Хайдеггер

В годы нацизма Хайдеггер открыто примкнул к национал-социалистическому движению, стал ректором Фрайбургского университета. Стал не случайно, не по воле случая, а в результате расчётливо проведённой борьбы, искусно (скорее ловко, даже подло) пользуясь нацистской риторикой. Позже, выполняя своё предвыборное соглашение, торжественно вступил в национал-социалистическую рабочую партию – партию Адольфа Гитлера[785 - Гитлер Адольф – основатель тоталитарной диктатуры третьего рейха, рейхсканцлер, а затем фюрер Германии.].

Через несколько месяцев в качестве ректора он написал обращение к немецким студентам, в котором были такие строки:

«Сам фюрер, и единственно он, есть сегодняшняя и будущая немецкая действительность и её закон», и подпись «Хайль Гитлер! Мартин Хайдеггер, ректор».

В это же время в неофициальном письме Хайдеггер пишет:

«… мы поставлены перед следующей альтернативой: или мы вольём новые силы и подлинных педагогов, порождённых самой почвой, в нашу немецкую интеллектуальную жизнь, или будем способствовать растущему её оевреиванию в широком и узком смысле».

…всё та же многоликая и многосмысленная почва…

Может сложиться впечатление, что Хайдеггеру импонировало то, что национал-социалистическая партия апеллировала к народному духу и к «почве», импонировало и то, что именно эта партия проявила волю и решительность, которой так не хватало Германии, поэтому он и оказался в рядах нацистов, а во всём остальном, прежде всего, в расовых вопросах, Хайдеггер не мог быть на стороне нацистов, не мог быть антисемитом, одно существование Ханны Арендт исключало подобный антисемитизм. Оказалось, что это не совсем так, женщина, тем более привлекательная женщина, которая смотрит на тебя влюблёнными глазами, отдаётся самозабвенно и самоотверженно, одно, а твои взгляды на мир, на ту же женщину, – другое.

Вот что Хайдеггер писал своей жене Эльфриде[786 - Эльфрида Хайдеггер – жена немецкого философа Мартина Хайдеггера.] в 1917 году.

…Хайдеггеру в это время 28 лет, до прихода нацизма осталось ещё 16 лет…

«Оевреивание нашей культуры и университетов, во всяком случае действует ужасающе, и я думаю, что немецкая раса ещё должна в полной мере собрать свои внутренние силы, чтобы подняться ввысь. По крайней мере, это касается капитала!»

Знал, кому писал, ему были известны антисемитские взгляды его жены. Естественно, Эльфрида оказалась рядом с мужем, когда антисемитизм стал государственной идеологией, а её муж занял высокий пост, чтобы распространять эти идеи среди студентов. Остаётся только вообразить, какие покойные годы прожила Эльфрида Хайдеггер в годы нацизма, не считаясь с тем, что происходило с людьми, которых она могла знать и с которыми ещё недавно дружески общалась.

…после 1933 года: Арендт

Арендт столкнулась с ужасом, который, по мнению её Учителя, был неизбежным экзистенциалом человеческого существования, составной частью Dasein.

Сначала арестовали её, потом её мать, их обвиняли в том, что по поручению «Сионистского объединения Германии» они исследовали проявления антисемитизма в Германии. После освобождения Ханна, осознала, что необходимо уезжать из Германии. Она могла считать эту страну своей Родиной, но новая власть так не считала, главным для неё было не гражданство, а «почва», которая исключала любые проявления «еврейского».

Арендт как человек, для которого жить, кроме всего прочего означало осмысливать происходящее, не могла не задуматься над тем, что произошло в Германии с близкими ей людьми.

В своих заметках, написанных чуть позже, она писала:

«Вы же знаете, что означало «Gleichshaltung».

…Н. Мотрошилова разъясняет Н.: «"Gleichshaltung" – слово, которое после 1933 года получило широкое распространение в жизненном мире Германии; теперь оно означало духовное нивелирование, конформизм по отношению к господствующей политике и идеологии, подчинение ей. Философским прототипом – чего, увы, не опознал Хайдеггер – был его знаменитый экзистенциал "das Man"»…

Оно подразумевало, что этому процессу поддавались друзья. Ведь личная проблема состояла не в том, что творили наши враги, а как раз в том, что делали наши друзья. И тогда, на волне этой унификации, которая была достаточно добровольной, во всяком случае не исполнялась под давлением террора, вокруг того или иного человека как будто образовывалось пустое пространство. И я могу утверждать, что среди интеллектуалов, такое унифицирующее подчинение стало, так сказать, правилом. А среди других слоёв такого не было. И этого я никогда не забывала. Я покинула Германию с главным представлением: никогда больше! Я никогда не примкну к какой-либо интеллектуальной истории. Я никогда не буду иметь ничего общего с этим сообществом».

Горькие слова. Означают ли они, что Арендт считает, что нельзя больше верить интеллектуалам? Не думаю. Скорее всего, под «интеллектуальной историей» она имела в виду ту или иную форму групповщины, она имела в виду, что интеллектуальная групповщина ничем не лучше другой. И уже тогда, после того, как пришлось покинуть Германию, она начала задумываться над тем, что впоследствии подробно исследовала в своей знаменитой книге «Элементы и истоки тоталитарного господства»[787 - «Элементы и истоки тоталитарного господства» – название книги Ханны Арендт.].

Может показаться, что Арендт несколько отошла от своих обязательств, когда вступила в Международную сионистскую организацию, работала во французском отделении этой организации, которая помогала евреям, стремившимся переселиться в Палестину, но это не совсем так.

Сама Аренд писала:

«Если на меня нападают как на еврейку, нужно защищать себя как еврейку. Не как немку или как гражданку мира или прибегая к ссылкам на права человека. Но что я совершенно конкретно могу сделать как еврейка? И вот тут пришло явное намерение: теперь я, в самом деле, хочу стать частью организации. В первый раз. Естественно, организовываться надо было, примыкая к сионистам. Они ведь оказались единственными, кто был в готовности… Моя собственная проблема была политической. Чисто политической! Я хотела включиться в практическую работу – исключительно и только в еврейскую деятельность».

Очень важные слова. Ханна Арендт не с теми, кто ей ближе по «почве», а с теми, кто в ней нуждается и кому она в состоянии помочь. В зависимости от ситуации она может быть и еврейкой, и немкой, и гражданкой мира, и это совсем не беспринципность, это понимание своей человеческой миссии. Это понимание того, что она умеет мыслить, и «das Man», в каком бы обличье они не были, не смогут действовать за неё и вместо неё.

Именно по этой причине Ханна Арендт рассталась с сионистскими организациями, как только они потеряли общечеловеческие ориентации.

Ведь, прежде всего, Ханна Арендт была гражданкой мира.

…Ханна Арендт в США

После того, как Франция была оккупирована нацистами, Арендт снова пришлось переезжать. На этот раз в США, где она прожила всю свою оставшуюся жизнь.

Отметим два обстоятельства, связанных с жизнью Ханны Арендт в США.

Первое.

Евреи не чувствовали себя в США изгоями, а влиятельная еврейская община помогала им быстро освоиться в новой стране. Это в полной мере ощутила на себя Арендт. Она нашла в США друзей и соратников, снова начала заниматься интеллектуальной деятельностью и даже обрела известность своими острыми социально-политическими публикациями. Но со временем между Арендт и сионистскими организациями произошёл разрыв. Сионистские организации всё больше замыкались на себе, а Арендт было чуждо любое сектантство, любой национализм, еврейский в том числе.

И второе.

Удачным следует признать её замужество в США.

Генрих Блюхер[788 - Блюхер Генрих – немецкий философ, муж Ханны Арендт.] был умным и образованным человеком. В одном из своих писем Арендт отмечала, что благодаря мужу она обрела способность «мыслить политически и видеть исторически». При этом, в отличие от Хайдеггера, Блюхер серьёзно относился к творчеству Арендт, во всём помогал и поддерживал её. Крайне тактично вёл себя Блюхер в деликатных вопросах, связанных с личной жизнью Ханны.

Всё это помогло ей преодолеть горечь, которая осталась у неё после отъезда из Германии.

Мартин Хайдеггер и Пауль Целан

Р. Сафрански главу, в которой он описывает встречу Хайдеггера и Целана[789 - Целан Пауль – немецкоязычный поэт и переводчик, считается одним из лучших европейских лирических поэтов послевоенного времени.], предваряет рассказом о дискуссии двух собеседников, которая передавалась в 1965 году по радио. Один из собеседников – А. Гелен[790 - Гелен Арнольд – немецкий философ и социолог, один из основателей философской антропологии.] – выступал в роли «Великого Инквизитора», другой – Т. Адорно[791 - Теодор Людвиг Визенгрунд Адорно – немецкий философ, социолог, теоретик музыки.] – в роли «Друга человечества».

Коротко передам суть этой дискуссии, поскольку она проливает свет и на встречу Хайдеггера с Целаном, и на последующую встречу с Арендт.

Оба собеседника, и «Великий Инквизитор» и «Друг человечества» были согласны в том, что «целое оказалось негативным», имея в виду и крах больших идеологий (больших нарративов), и трагическое сознание человека, который больше не находит опору в окружающей реальности.

Проблема оказалась в том, что преодоление «несовершеннолетия» о котором ратовал Кант, не только не решило всех проблем, именно просвещённый («совершеннолетний») человек развязал большие войны, а в новой исторической и социальной реальности превратился в «винтика», которым также легко манипулировать, как и не просвещённым («несовершеннолетним»).

Каков же выход? Конечно, участники дискуссии и не рассчитывали на то, что в одной дискуссии им удастся решить столь сложные вопросы трагического бытия человека после двух кровавых войн XX века. Но одну трагическую антиномию – если говорить в кантовских категориях – они смогли выявить.

Действительно, самостоятельно мыслящие люди больше не способны что-то изменить в мире, попытка «плавать самостоятельно» привела их к трагической изоляции в мире беснующейся толпы. Оказалось, что социальные институты не только не освобождают мыслящего человека, но могут ещё более закабалить его.

Человек, если он человек мыслящий, не должен освобождать себя от бремени ответственности за своё присутствии в этом мире, даже если социальные институты больше не предоставляют ему необходимую социальную свободу, но при этом, если он смирится со своей социальной беспомощностью, откажется от бремени социальной ответственности, его жизнь, даже его благополучие, окажутся пустой видимостью, мыльным пузырём.

Человек больше не в состоянии просчитать последствия своих поступков, но это не означает, что он должен отказаться от самоопределения и самостояния, он никогда не должен смириться с тем, что освобождение от бремени (ответственности, самоопределения, самостояния) кто-то сочтёт естественной антропологической константой.

И чтобы далее не утяжелять текст философскими доводами, приведу поэтический довод Т. Адорно:

«Да, мир труден для восприятия, но давайте оставим человеку зыбкие надежды на спасение, что ещё сохраняются в воспоминаниях о детстве, в поэзии, в музыке, в "метафизике в миг её крушения"».

Молчание Хайдеггера по поводу его нацистского прошлого, говорило и о том, что он старался избежать этой трагической антиномии, по крайней мере, когда речь шла о его собственной жизни. Это особенно отчётливо проявилось в его встрече с Паулем Целаном.

Пауль Целан, еврей по происхождению, случайно уцелел в нацистском лагере, в котором погибли его родители. С 1948 года он жил в Париже, стал одним из лучших европейских поэтов послевоенного времени. Начиная со школы, он соприкоснулся с проявлениями антисемитизма и писал своей тёте в Палестину «что касается антисемитизма в нашей школе, то я мог бы написать тебе об этом книгу объёмом в 300 страниц».

В Париже он увлёкся философией Хайдеггера. Как оказалось, Хайдеггер в свою очередь интересовался поэзией Делана.