Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

И даришь надежду, сколь многое к нам ещё поспешает

Ты подаёшь нам знак для радостей и болей

Ты указываешь нам пути и открываешь сердца.

Ты, как никогда, смыкаешь наши руки

Мы верим в верность и чувствуем поворот судьбы

Мы не можем выразить, насколько мы едины

Мы можем только плакать»…

«"Помыслено" —

О, помоги мне отважиться

Высказать это».

«Духовно-эротической жаждой» называет отношения Арендт и Хайдеггера в эти годы Н. Мотрошилова, кроме всего прочего, имея в виду, что оба, восприимчивы к греческим источникам, к греческому Эросу[807 - Эрос – древнегреческий бог любви.].

А греческий Эрос, который «дубы сотрясает», «духовен» ещё и в том смысле, что исключает всё обыденное, постельно-интимное. Исключает всё пошлое.

Плюс оба, и Хайдеггер, и Арендт на протяжении всей своей жизни проявляли эту отвагу «помыслить и высказаться».

…охлаждение отношений между Хайдеггером и Арендт

Исследователи выделяют несколько причин охлаждения отношений между Хайдеггером и Арендт. Остановлюсь только на двух, которые условно можно назвать «личной» и «общественно-политической» причинами. «Условно», поскольку, там и тогда, с такими людьми как Хайдеггер и Арендт, личное, рано или поздно, становилось политическим, а политическое – личным.

Начнём с «личных» причин.

После новой встречи с Хайдеггером, Арендт откровенно признавалась, что вновь подпала под чары мужчины, готова была вновь сострадать ему. Но уже не безропотно, мужчина должен был понять, что она уже другая, и физически, и психологически, и интеллектуально.

В одном из писем Ясперсу она напишет:

«Я знаю, для него невыносимо то, что моё имя становится публичным, что я пишу книги, и т. д. На протяжении моей жизни я по отношению к нему как бы хитрила и вела себя так, будто я не существую и будто я, так сказать, не могу сосчитать до трёх и – также и в интерпретации его собственных дел. И это всегда приятно удивляло, если он обнаруживал, что я-таки умею считать до трёх и иногда даже до четырёх. И вот теперь эта хитрость мне слишком наскучила, и я как бы поставила его на место. В какой-то момент я пришла в бешенство, но теперь это прошло. Я теперь скорее того мнения, что в чём-то я такое заслужила – именно за то, что хитрила, а потом перестала играть в эту игру».

Мужчина же был слишком эгоцентричен, чтобы понять – и почувствовать – перед ним уже другая женщина, которая способна считать и более «четырёх», и «охлаждение» было неизбежным.

Вторая причина, была продолжением первой, поскольку «другая женщина» не только писала книги и стала публичной, но и знаменитой, не менее, чем сам Хайдеггер. Причём – и это можно назвать отягчающим обстоятельством – знаменитой эту женщину сделала книга о тоталитаризме, том самом «тоталитаризме», который стал причиной жизненной драмы Хайдеггера и который заставил его оправдываться перед всем миром.

Теперь эта женщина посылает любимому мужчине свою книгу о «тоталитаризме»,

…вряд ли собиралась «уколоть» его, скорее пыталась до него достучаться, возможно, наивно…

и хочет вывести его на разговор о «радикальном зле», как одной из причин появления тоталитарных режимов.

У нас нет писем Арендт к Хайдеггеру, мы можем судить только по его письму, в котором он говорит о том, что не собирается уходить в сторону от разговоров о «радикальном зле». На самом деле, он всячески будет пытаться уйти от подобных разговоров.

…не за эти ли попытки Арендт в письме к Ясперсу, назовёт Хайдеггера «велеречивым»…

Рассуждения о «радикальном зле» должны быть неприятны Хайдеггеру по нескольким причинам:

Во-первых, он хочет говорить о «высоком», посылать стихи, в ответ получать восторги, поклонение, обожание, а женщина (женщина?!) призывает его к серьёзным разговорам.

Во-вторых, разговоры о «политическом» не его тема.

…эта тема станет основной для Арендт, и при этом она будет настаивать на том, что вдохновлялась идеями Хайдеггера…

Он предпочитает говорить о «бытии», о «трансцендентном», об абстрактном, и менее всего склонен рассуждать о «политическом», на его взгляд не имеющем экзистенциального смысла.

Наконец, в-третьих, возможно самое главное, весь мир заставлял его оправдываться, так или иначе он с этим покончил, теперь же в качестве обвинителя оказалась его любимая женщина, правда она ведёт себя не как обвинитель, но суть от этого не меняется. И он не может с этим смириться.

После войны Хайдеггер пытался оправдать своё участие в национал-социалистическом движении стремлением спасти Запад от коммунизма, а основной тезис книги Арендт заключается в том, что тоталитарные системы, в том числе, такие как фашизм и коммунизм, сходны и сопоставимы.

Дальше – хуже.

Арендт считает, что тот, кто отвергает обычный мир Man, включая хайдеггеровских das Man, «безличных людей», тем самым жертвует почвой, в которой укоренено человеческое существо. И тогда остаётся одно – кокетничать собственной «ничтожностью», а такого рода кокетничанье, по мнению Арендт, как раз и сделало Хайдеггера предрасположенным к «варварству».

И разве философское отрицание понятия «человечества» не превратилось, в конце концов, в практическое отрицание человечности?

Арендт далее пытается доказать, что подобные системы претендуют на «внешний активизм», при отказе от мысли, и толпа с упоением отдаётся этому «чистому действию» без мысли. И конечно, невольно возникал вопрос, толпа толпой, к ней вопросов нет, она нуждается в популистском лидере, который способен привести её в эмоциональный экстаз, но как могли оказаться в этом «экстазе» интеллектуалы, люди мысли.

Вряд ли Хайдеггер внимательно читал книгу Аренд, но, несомненно, расслышал болезненное для него послание. И оно вдвойне, втройне было болезненнее от того, что исходило от любимой женщины, которая вместо роли музы, стала претендовать на роль коллеги, даже ментора.

И исчезло воодушевление, не захотелось больше писать стихов.

Личное, как экзистенциальное, столкнулось с историческим, политическим, социальным, и потерпело крах.

Всегда ли так происходит? Не знаю, скорее всего, не всегда. У магистрали и просёлочной дороги должны быть свой мир, своя философия, своё чувство. В случае с Арендт просёлочной дороги не оказалось.

А мне остаётся задать последний вопрос: можно ли говорить о глубинных экзистенциалах «мужского» и «женского»?

Насколько они могут быть свободны от повседневного, рутинного, прозаического?

Насколько «пошлое» составная часть этих экзистенциалов?

Но это вопросы не для настоящей книги, в которой рассказываемые истории более ответы, чем отвлечённые рассуждения.

И эти вопросы не для меня, поскольку я не способен долго находиться в разреженном пространстве философии.

…Мартин Хайдеггер: «как начать думать?»

«Как начать думать?» – вопрос этот Хайдеггер задаёт себе, задаёт всем нам, задаёт всему человечеству.

В этом его непреходящее значение и не только для истории философии.

Как сохранить волю к мысли?