Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

На «входе»: умная, красивая, искренняя студентка, которой 19 лет, и Учитель, который старше её на 17 лет, уверенный (самоуверенный), что в него должны влюбляться юные особы, если у них хватит ума, а ещё больше интуиции, прозреть масштаб его философствования.

На «выходе»: прошло ровно 50 лет, женщине 69 лет, мужчине соответственно 86 лет, они живут в разных странах, женщина навещает своего Учителя, который по-прежнему бесконечно ей дорог, расстаётся в беспокойстве о его здоровье, но, возвратившись домой, внезапно умирает. Учитель пережил её на полгода, и мы вправе сказать, что они умерли в одно и то же время.

Меня, не менее Н. Мотрошиловой, потрясает, ошеломляет, сбивает с ног, злит, растаптывает, крик застревает в горле, – не могу найти точные слова – когда воображение прокручивает этот «вход» и «выход». Возникает естественный искус придать этому «входу» и «выходу» универсальный характер, но понимаю, что следует удержаться от обобщений. Ещё и по той причине, что сегодня у нас нет оснований проводить непроходимую границу между чувствительными женщинами и не чувствительными мужчинами.

Н. Мотрошилова прибегает к слову «любовь», как бы допуская, что слово это снимает многие вопросы во взаимоотношениях Хайдеггера и Арендт. Соглашусь (как обойтись без этого слова) и не соглашусь одновременно. «Любовь» (слово, понятие, термин) не некая герметичная монада, равная самой себе, не некий готовый эталон, помогающий распознать настоящее и фальшивое. Это просто попытка удержать в одном слове то, что как-то надо обозначить, даже осознавая, что оно не подчиняется рацио.

Мне уже приходилось писать, повторю, прошло время, и слово это начало всё больше выдыхаться. Возможно, подобно некоторым северным народам, у которых нет обобщающего слова «снег», но есть множество слов со значением «снежного», следует отказаться от единого слова «любовь» и употреблять различные слова, которые способны фиксировать те или иные проявления «любви».

Или придумать слово, которое имело бы в виду только то, что относится к «любви» между мужчиной и женщиной, расширив его границы на «любовь» между мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной. Но и в этом случае необходимо осознавать, что отношения эти всегда уникальны и неповторимы, всегда «вещь, которая сама по себе».

В полной мере уникально и неповторимо то, что происходило между Хайдеггером и Арендт.

Женщина, готовая стать (и во многом являвшаяся) адвокатом своего Учителя в вопросах, по которым другим не простила бы самую толику фальши. В этом и проявилась её глубинная женская суть. И остаётся только догадываться, как бы она повела себя, прочтя «Чёрные тетради». Не исключено, что просто сказала бы себе (только себе): «будто я всего этого не знала».

Мужчина позволил женщине быть его музой, не более того, возможно на самом деле считал, что политическая философия не совсем философия,

…кто-то вправе сказать, что Ханеке[812 - Подробнее о фильме австрийского кинорежиссёра М. Ханеке «Любовь» поговорим в последнем разделе: «Дневник».] не прав, что «любовь» имеет в виду взаимоотношения молодых, не следует использовать слово «любовь», когда речь идёт о старой женщине, становящейся маразматичной в преддверии смерти, и о старом мужчине, который ухаживает за ней, это не совсем «любовь»…

но дело не только в этом, муза не должна создавать свои труды, не должна становиться знаменитой, только оставаться при великом человеке, не более того.

А нам остаётся разгадывать то, что происходило между Хайдеггером и Арендт, продолжая разгадывать самих себя во времени, в котором мы оказались.

В заключении приведу слова Хайдеггера из переписки с Арендт:

«Мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой. И тогда мы хотели бы отблагодарить возлюбленного, но не в состоянии найти что-либо достойное его. Мы можем отблагодарить только самими собой».

На мой взгляд, несмотря ни на что Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт, в целом, смогли отблагодарить друг друга. Это постоянно следует иметь в виду.

И самое последнее.

Не собираюсь скрывать своё упрощение, опрощение, арифметика, таблица умножения, дважды два – четыре, как хотите, так и называйте.

Для меня Ханна Арендт – великая женщина в высшем значении этого слова. Именно великая женщина, которая по определению не может быть идеальной.

О Мартине Хайдеггере, как мужчине, этого сказать не могу.

Опус четырнадцатый. Три азербайджанские повести: табуированная женщина

Вот образ той Души,

Что в мрак погружена

И в четырёх стенах

Действительности бьётся

    Шарль Бодлер[813 - Бодлер Шарль – французский поэт.]

…как проросли во мне три азербайджанские повести

Когда писал эту книгу, и год, и два, и три, об этих повестях не вспоминал.

Понимал, я, живой, живущий, тысячами нитей связанный с жизнью вокруг, вот с этими юношами, с этими девушками, которые сейчас, в эту минуту (25 апреля 2015 года) сидят напротив, смеются, радуются, что-то шумно обсуждают, не задумываясь (и они в этом правы), какие трудные испытания ожидают их в недалёком будущем.

Понимал, Книга, Фильм, это та же Жизнь, спрессованная до выразительной формы, до внятного смысла, но какими бы глубокими, прозорливыми не были эти Книги, эти Фильмы, невозможно в них спрятаться, как в башню из слоновой кости.

Понимал, нет ничего зазорного в интеллектуальных путешествиях, в Россию, во Францию, в Германию, в Норвегию, потом на другой край света, в Австралию, в Новую Зеландию, любопытно обнаружить, как дышат различные «ландшафтные культурные практики»[814 - «Ландшафтные культурные практики» – подробнее см. в опусе 12 настоящего раздела.], но сознанием, подсознанием, подкоркой, понимал, чего-то важного не хватает для полноты моего присутствия здесь и сейчас.

Не хватает непосредственного обращения к юношам, к девушкам, которые сидят напротив, смеются, радуются, не хватает понимания того, как дышит «ландшафтная культурная практика» в том месте на этой планете, где пишутся эти строки.

Но, однажды, меня осенило.

Как происходило и во многих других случаях, неожиданно проросло то, что казалось давно забыто, невидимая рука открыла давний «файл», извлекла его из небытия, и как раз в то самое время, когда казалось с «Пианино»[815 - Подробнее о фильме «Пианино» см. опус 12 настоящего раздела.] завершается мой цикл о «жизни и искусстве».

Оставлю рассуждения на мистические темы. Хотя считаю себя рационалистом, не раз убеждался (или так мне казалось), протягиваешь руку к книжной полке, в растерянности от того, что мысль зашла в тупик, и приходит именно та книга, которая способна дать толчок мыслям и чувствам.

Не исключено, что это только мой опыт, не скрываю, случается, выдыхаюсь, опустошаюсь, не могу обойтись без интеллектуальной подпитки извне, возможно, у более самостоятельных умов всё по-другому. Так или иначе, вспомнил про азербайджанские повести именно тогда, когда и следовало вспомнить, когда настало время азербайджанского высказывания.

И теперь мне трудно разобраться.

То ли моё интеллектуальное путешествие, которое подпитывалось книгами, фильмами, мыслями других, оказалось необходимым обрамлением-огранением «Азербайджанской культуры», без которой настоящая книга не смогла бы «задышать».

То ли всё это мои мысленные конструкции, просто попытка придать смысл перечню случайных культурных артефактов, в который столь же случайно, вошли три азербайджанские повести.

…время трёх азербайджанских повестей

Три повести, о которых идёт речь, это «Звук свирели» (T?t?k s?si) Исы Гусейнова[816 - Гусейнов Иса – азербайджанский писатель, сценарист и редактор.] (написана в 1965 году), «И не было лучше брата» Максуда Ибрагимбекова[817 - Ибрагимбеков Максуд – азербайджанский писатель, киносценарист, очеркист.] (написана в 1973 году), «Камень» (Das) Рамиза Ровшана[818 - Ровшан Рамиз (Рамиз Мамедали оглы Ровшан) – азербайджанский поэт, писатель, переводчик.] (написана в 1977 году). Две повести написаны на азербайджанском языке, одна на русском языке.

Иса Гусейнов родился в 1928 году, Максуд Ибрагимбеков в 1935 году, Рамиз Ровшан в 1946 году. Иса Гусейнова умер в 2014 году, Ибрагимбеков умер в 2016 году, пожелаем Рамизу Ровшану долгой жизни.

Всех трёх писателей можно отнести к одному литературному поколению, к так называемым «шестидесятникам».

…хронологически дух этого времени распространяется и на «семидесятые», когда и были написаны две из трёх этих повестей…

Одно историческое время их сплотило, они предстали поколением, другое – разъединило, поколение распалось, каждый пошёл своим путём.

С дистанции времени одни продолжают видеть в них бунтарей, другие считают, что их бунт выдохся, не успев начаться.

Рискну предположить, что эти характеристики, то ли бунтари, то ли конформисты, то ли пересеклись в точке «шестидесятые», то ли не было ничего общего ни тогда, в «шестидесятые», ни позже, относятся и к нашим трём писателям.

Оставляю эти вопросы, книга не «про это», собираюсь говорить не столько о «трёх писателях», сколько о «трёх повестях», причём в той мере, в какой они «про это», про сквозную тему настоящей книги.

Только с одним исключением.

Как и в случае с Кнутом Гамсуном[819 - Гамсун Кнут – норвежский писатель.], как в некоторых других случаях, позволяю себе отойти от сквозной темы книги.

Когда ещё придётся написать о времени, в котором жил в 70-х годах прошлого века, когда некоторые из представителей азербайджанской творческой интеллигенции духу свободомыслия «шестидесятых» стали предпочитать опеку «первого лица».