История одной семьи

Полина Иосифовна была необыкновенной красавицей и, надо сказать, сохранила свою красоту почти до самой смерти. Она была ещё и умницей, и очень добрым человеком. Поселившись у нас, она первым делом спросила про очередь по уборке мест общего пользования. Очень удивилась, узнав, что у нас нет никакой очереди и каждый убирает, когда может. Но тут же приняла наши правила. И с нею у нас никогда никаких конфликтов не было.

В 1952 г. у четы Крапошиных родился ещё один сын, Виктор. Растили его мы всей квартирой. Наш отец постановил, а другие ему подчинились, что каждый после работы или учёбы должен «отсидеть» с ребёнком минимум полчаса, а то и час. Это постановление выполнялось.

И вот какие были отношения. Все уходят, кто на службу, кто в школу, а мама приходит с ночной смены. Полина Иосифовна к ней с ультиматумом: «Вера Сергеевна, выбирайте, или вы идёте по магазинам и на рынок, или остаётесь с Витюшкой». Мама просила: «Полина Иосифовна, пожалуйста, разрешите мне остаться с Витенькой. Я его понянчу, понянчу да и укачаю (мама говорила «ухайдакаю»), и сама рядышком подремлю». И тётя Полина шла в магазины, на рынок и опять покупала продукты на всю квартиру – список необходимых продуктов вывешивался в кухне с вечера.

Полина Иосифовна, или «тётя Палима», как её прозвал наш Виталик, на долгие годы сделалась мне как бы подружкой, доверенным лицом. С мамой я по вшивости моего тогдашнего характера не всегда ладила, а тёте Полине доверяла свои самые сокровенные тайны. Не знаю, делилась она этими тайнами с моей мамой или нет. Во всяком случае, мама никогда не дала мне понять, что знает обо мне больше, чем я ей говорю.

С дочерью тёти Полины мы были ровесницами и учились в одной школе, правда, в параллельных классах. Но мы никогда с ней не дружили, хоть и не ссорились. Лида дружила с моей мамой и тоже с ней откровенничала.

Очень хорошо мы жили и с новыми соседями, и к Вере Ивановне с Масенькой в подвал бегали. А в конце 50-х Госбанк построил «на Соколе» роскошный дом и начал селить там своих сотрудников. Крапошины получили там расчудесную 2-комнатную квартиру, даром, что Сидор Григорьевич занимал в нашей квартире гораздо большую комнату, чем мы (30 кв. м против 12) и был подчинённым отца, да и отец ещё был на работе парторгом. Мама плакала, а отец ей говорил: «Как тебе не стыдно?! Посмотри, как живёт Екатерина Васильевна», – та тоже была его подчинённой и жила напротив нашего дома в домишке с печным отоплением. После каждого нового года мы по всем дворам собирали для неё ёлки.

* * *

После отъезда Крапошиных из нашей квартиры жизнь у нас поменялась кардинально. В их комнату въехали ещё одна семья работников Госбанка: он – шофёр, а она – буфетчица Александра Фёдоровна, которая сразу же потребовала, чтобы каждая комната поставила себе отдельный электросчётчик, а на кухне вывесила «График дежурств». Она не была ни злой, ни скандальной – просто существом из совсем другого мира. Скандалов у нас по-прежнему не было, но не было уже и той тёплой обстановки, что раньше. Каждый замкнулся в своей комнате. Даже есть мы стали по комнатам, а раньше – только на кухне.

С Крапошиными мы продолжали поддерживать дружеские отношения. Я к ним «на Сокол» частенько наведывалась и позже очень сдружилась с их сыном Валькой. Он был очень интересным, способным, даже в чём-то талантливым мальчиком. Гораздо позже, когда я уже вышла замуж, я познакомила его с моим мужем. Они тоже подружились, и муж мой Лёва свёл его со своими друзьями. У нас образовался довольно большой дружеский круг. Когда Валя Крапошин женился, мы с его женой Леной очень полюбили друг друга и дружили всю её жизнь (она рано умерла, в 50 лет). Мы даже успели с Леной отметить нашу с ней «серебряную» свадьбу, т. е. 25 лет знакомства. К этому времени они с Крапошиным уже разошлись, а мы остались близкими подругами. С Леной и ещё с Натальей (женой другого Лёвиного друга, с нею мы дружим и по сию пору) мы вместе воспитывали наших детей: моих, Митю и Гришу, Натальину дочку Иру Муравьёву-Моисеенко и Лениного сына Петю Крапошина.

Несколько лет мы вместе снимали дачи в Подмосковье и вывозили туда наших детей на всё лето. Сидели с ними по очереди. И ни разу у нас не возникло не то чтобы ссор, а даже каких-то недоразумений. Позже наш опыт совместной дачи пытались повторить некоторые наши знакомые, но ни у кого ничего не вышло. Никто не продержался даже одного лета.

К сожалению, повзрослев, Валентин Крапошин превратился в копию своего отца, мягко говоря, не очень приятного человека. Мы с ним тоже расстались, а с его матерью Полиной Иосифовной были в очень дружеских отношениях до самой её смерти. К сожалению, отношения эти были большей частью телефонные, потому что Валентин, который проживал вместе с матерью, очень ограничивал её общение с другими. Полина Иосифовна звала меня в гости, только если он был в командировке, при нём не решалась.

Был один вопиющий случай. Наш друг Володя Муравьёв, имевший троих маленьких детей, вынужден был почти всю свою жизнь искать приюта для работы у своих друзей (он подрабатывал переводами и очень много этим занимался помимо своей основной работы в Библиотеке иностранной литературы). Так вот, узнав, что Крапошин проживает со своей матушкой в 4-комнатных апартаментах (они недавно съехались, да к тому же Валентин большей частью жил не дома, а у своей очередной жены), Володя напросился к нему на квартиру – а может, и сам Крапошин предложил, – пожить, чтобы всласть поработать. Полина Иосифовна и Володя не только стали мирно сосуществовать, но и очень подружились. Когда Крапошин увидел это, он просто-напросто отказал Володе от дома.

Он не выносил, когда его мать общается, даже смеет дружить, с посторонними. Полина Иосифовна же была очень общительна и дружила со всеми его бывшими и настоящими жёнами. Он даже начал поднимать на неё руку, и, естественно, она стала его бояться. Поэтому мы встречались редко: сама она из дома уже не выходила. Она позвонила мне примерно за месяц-полтора до своей кончины и сказала, что очень хотела бы увидеться. «Давайте я приеду к вам», – предложила я. «Что ты, Валя прибьёт меня, я позвоню тебе, когда он уедет в командировку». И вдруг я узнаю, что она умерла и её уже похоронили. Валентин даже на похороны меня не позвал.

И Петю, своего сына, от нас отлучил, хотя он рос вместе с моими детьми и с ними был очень близок, да и со мной и с Лёвой был в очень хороших отношениях. Его мать, Лена, мне говорила перед смертью: «Петьку не бросай, на тебя его оставляю». Петя не совсем адекватный человек – в детстве у него признавали шизофрению, потом вроде бы этот диагноз был снят, но странности в его поведении так и остались Когда Леночка умерла, Крапошин-старший заподозрил мою семью в том, что мы в ущерб Петьке завладели его наследством. Этого не было и быть не могло: с какой стати?!

* * *

А получилось так. В своё время мой сын Митя купил у Леночкиного брата Аркадия Борисовича квартиру. (Спасибо Аркаше. Это он устроил). Митя работал тогда в его фирме. Аркаша продал ему квартиру в счёт предстоящих зарплат. Будучи его работодателем, он ежемесячно высчитывал у него из зарплаты некоторую сумму и так несколько лет. Наконец он позвал к себе Дмитрия и сказал: «Всё, квартира твоя, ты мне ничего не должен».

Леночка же тогда жила в Кузьминках, где она получила вместе с сыном две 1-комнатные квартиры на одной лестничной площадке взамен 3-комнатной у метро «Улица 1905 года» в доме, который был снесён. Лене очень не нравилось жить в Кузьминках, и всё тот же её брат Аркаша попросил Митю временно пожить в её квартире, а Леночка пусть пока поживёт в Митиной квартире в Давыдкове, пока Аркаша не купит Леночке другой квартиры. Примерно года за два до Лениной смерти квартира была куплена напротив старого здания Белорусского вокзала. Аркаша сделал там европейский ремонт и роскошно её обставил, и Лена переехала туда вместе со своим вторым мужем Борисом. Но Леночка, такая красавица и умница, в мужья себе выбирала мерзких негодяев. Первый муж, Валентин Крапошин, был просто чудовищем, а второй чуть ли не превзошёл его по своим качествам. Лена не полюбила эту свою новую роскошную квартиру, потому что там жил Борис. Когда она жила в Митиной квартире в Давыдкове, она была уже очень больна. Одну зиму я ездила к ней почти ежедневно, как на работу. Вместе мы ездили в онкологию на Каширку. После «химии» ей было очень плохо, и врачи советовали ей остаться в больнице хотя бы на день. Лена же умоляла меня: «Римка, за ноги, за волосы, как хочешь, но волоки меня домой. Дома и стены помогают». И я вместе с шофёром – Аркаша присылал за нами машину – почти на руках доставляли её домой. Позже, когда она жила со вторым мужем (они поженились за год до её смерти) в роскошной квартире, однажды вся онкология на Каширке закрылась на санитарную неделю, и все больные были выписаны домой, оставались только самые тяжёлые. Леночка тогда лежала в больнице, но ей разрешено было поехать домой. «Не хочу, – сказала мне Лена, – там ОН!» – и осталась почти единственная на 18-м этаже.

Вот этот-то Борис и заставил умирающую Леночку всё её имущество (две квартиры, машину, гараж и даже хату-развалюху на Смоленщине), все её украшения и вещи оставить ему по завещанию. А сыну Петьке – ничего. Я узнала об этом завещании от неё. «Как ты могла!» – возмутилась я. «Римка, мне легче было подписать это проклятое завещание, чем спорить с НИМ (последнее время она не называла его по имени)», – сказала Лена.

А Валентин Крапошин, будучи не в курсе Лениных дел, решил, что она оставила Митьке квартиру в Давыдкове, квартиру, которая никогда ей не принадлежала. Вот такая грязная история, и в том числе из-за этого мы с Крапошиным разошлись окончательно, и Петьке он запретил общаться с нами.

Наши ёлки

Первой ёлкой дома (в Сибири я ходила на ёлки для детей и даже выступала на них со стихами, но дома нам ёлок не устраивали) была ёлка на Новый 1947 г., когда мы уже начали жить постоянно в Москве.

Мама купила маленькую пушистую ёлочку и поставила её на какой-то высокий ящик, чтоб та казалась выше. А мы её нарядили. Из покупных игрушек были только два маленьких серебряных шарика и две серебряные же картонные рыбки. Остальные игрушки мы делали сами под руководством нашего старшего брата Гены. Мы вырезали из цветной бумаги флажки, клеили цепи. Брат научил нас делать бабочек и стрекоз из слюды и спичек. Мы им даже усики делали. И, конечно же, наша ёлка утопала в «снегу»: на нитку мы нанизывали кусочки ваты и набрасывали на ветки. А ещё конфеты, орехи, мандарины. Мандарины тогда продавались не килограммами, как сейчас, а поштучно. Вот мы покупали их, чаще всего по одной штуке, и вешали на ёлку и хвастались, у кого висит мандаринов больше.

Вместо Деда Мороза укутали в ватный тулупчик моего мишку (кукол у меня не было). Мишка был простенький: туловище его было из ситчика, а голова и нашлёпки лап – плюшевые. Я его очень любила и долго с ним спала. А потом у нас в квартире появились Цикины (чью комнату мы заняли) с младшим сыном-дауном. Ребёнок первую зиму провёл в постели и спал с какой-то тряпкой вместо куклы. Тётя Люся сокрушалась, что он не соглашается даже на время стирки заменить эту тряпку на другую. И я пожертвовала своим мишкой. Я принесла его больному Виталику и рассказала, как же сладко с ним спать и какие хорошие сны он показывает. Виталик взял моего мишку, отдал тёте Люсе свою замызганную тряпку и больше не вспоминал о ней.

К следующей ёлке мы готовились задолго до Нового года. Мы выпрашивали у родителей деньги на игрушки, экономили на завтраках и скапливали какую-то сумму, а потом Гена пошёл работать и с каждой получки выделял нам деньги на игрушки.

В конце концов, у нас собралась очень интересная коллекция ёлочных украшений, но тут у брата Гены родился один сын, за ним второй, и мы отдали им свои игрушки, А мне, жадине, их до сих пор жалко, уж очень долго и внимательно мы их выбирали и покупали!

Мама нам ставила ёлку каждый год. Отец сердился: «Куда! и без того тесно!» А мама говорила: «Ничего, вот я сделаю перестановочку и найду местечко для ёлочки. Как же без неё?» И каждый год находила-таки!

К встрече нового года мы почему-то всегда готовились с папой, мама почти всегда в этот день, 31 декабря, работала в вечернюю смену. На работе папе давали к празднику паёк, называли его праздничным набором. Там были и вкусная колбаса, и ветчина, и сыр, и даже икра. Отец учил нас, детей, делать бутерброды, чтобы было красиво и аппетитно. Вот накроем вечером стол и напряжённо ждём маму: одиннадцать часов – её нет, половина двенадцатого – нет. Вдруг звонок – и мама входит. Отец бросается к ней, снимает с неё пальто, и вместе мы бежим к столу. Сначала нужно проводить старый год. Непьющий отец к Новому году всегда ставил коньяк и шампанское: «Как встретишь новый год, так его и проведёшь», – приговаривал он, капая нам в стаканы (ни рюмок, ни бокалов не было) по капельке коньяка. Провожали старый год, а потом отец с шумом и треском открывал шампанское. Мы пили его, кричали «Ура!» и бежали к соседям. Вера Ивановна и Масенька встречали Новый год вместе с тётей Аней и Цыкиными, когда последние бывали в Москве, – всегда в комнате у тёти Ани. Иногда к ним приходили их приятельницы: тёти Анина Елизавета Васильевна и Веры Ивановнина Маргарита Сергеевна. Мы с Женькой обязательно «выступали»: читали стихи, пели, плясали, получали свои гостинцы, для нас повешенные на ёлке, и уходили к себе очень довольные.

* * *

Для своих детей я тоже каждый год наряжала ёлку. А вот сейчас, когда нас осталось в 47-метровой 3-комнатной квартире двое, не считая собаки, поставить ёлку с каждым годом всё труднее: места нет.

Мой день рождения

Мои родители всегда помнили о моём дне рождения. Правда, его трудно забыть – 1 января. Я родилась в Сибири в 4 часа утра, то есть в полночь по московскому времени.

В Москве однажды в году 1949-м (или 1950-м) отец устроил мне вообще грандиозный, незабываемый праздник. Тогда у него уже была служебная машина на двоих с другим сослуживцем, который жил в нашем же доме. Машина была какая-то большая, кажется, ЗиС. 1 января отец объявил нам, что мы едем в лес. Мы вышли во двор, машина уже ждала нас, и вместе с нами ехал этот другой отцовский сослуживец с женой. Детей, по-моему, у них не было. И вот в этой машине расположились отец, его сослуживец с женой, мама и четверо детей. Мы с Женькой сидели на откидных (от передних) сидениях, напротив тех, кто сидел на заднем сидении. Больше мне никогда не приходилось ездить в таких машинах.

Приехали в лес. Мужчины в первую очередь вырубили из огромного сугроба стол. «С белой скатертью», – говорил отец. Стол был фуршетным, т. е. сидеть за ним было нельзя. Чтобы нам, детям, было хорошо, с одной стороны стола срезали снега поменьше, чтобы нам было удобно стоять за ним. Женщины начали накрывать на стол, а мужчины принялись разжигать костёр. Ребятишки помогали мужчинам и собирали хворост. Костёр был высоким-высоким, выше деревьев.

И начался пир! Мы ели вкуснейшие бутерброды, какой-то салат, открывалось шампанское, и пробка летела прямо в небо, мужчины тяпнули коньячку. Отец совсем разошёлся, схватил меня и с размаху бросил в огромный сугроб, откуда меня пришлось выкапывать.

«Гляди, дочка, и запоминай: вряд ли у тебя будет ещё такой день рождения!» – довольный, счастливый, говорил отец. И правда, такого больше никогда не было. Разве что в Сибири же, в 1957 г., на моё 20-летие Лёва подарил мне 1 января трёх рябчиков. «На счастье!» – сказал он.

Я уже говорила раньше, что в школьные годы мы с Женькой (у него 2 января) часто устраивали себе двойной день рождения и праздновали его 3-го, потому что 2-го папа получал зарплату, и нам выдавалась какая-то сумма. Мы сами покупали продукты, сами пекли пироги и звали друзей: Женька своих, я, соответственно, своих. Родители ставили нам одно условие: чтобы к их возвращению с работы от пира и духа не оставалось. Мы старались.

А Вовкин день рождения, 11 января, был омрачён окончанием каникул. Как раз 11-го мы шли в школу после зимних каникул. У Геннадия день рождения был в августе, и нас почти никогда не было в это время в Москве.

«Сад-пряники»

Недалеко от нашего дома располагался Детский парк им. Прямикова, главный вход которого располагался на Таганской улице, напротив Таганского парка культуры и отдыха, а его задние ворота, «хозяйственные», для технических нужд, выходили в Б. Факельный переулок, совсем недалеко от нашего дома.

Наш дом имел три адреса: Б. Коммунистическая (ныне улица Солженицына), 24; Б. Факельный, д. 1 и Товарищеский переулок, д. 15 – так что эти технические ворота «Сада-пряников» (так мы его называли) находились совсем рядышком. Ворота были чаще всего закрыты, но в них была маленькая калитка, и через неё мы проникали в парк, да и главный вход был не так уж далеко. Иногда мы нарочно шли через него, потому что на пути к парку располагалась маленькая пекарня, в которой полуголый дядька пёк замечательные бублики. Иногда он просил нас немного подождать: «Я вам сейчас горяченьких» – и доставал из печки румяные, аппетитные бублики, чуть ли не по пятаку за штуку. Чтобы мы не обожглись, он подавал нам бублики на верёвочке, даже если покупался один.