Пропавший хворост

– Но вы искали горючку, – подал голос младший, гордо вытянулся, задрав подбородок, так словно раскрыл тайну века. И тут же вздрогнул от шика старшего.

– Да, именно так, Джек. И самая лучшая горючка была в домах богатых людей.

– Почему? – надув щеки, спросил младший и покосился на брата, но тот лишь устало покачал головой.

– Так как только они могли позволить себе мебель из настоящего дерева.

– А где эти богатые жили? – стараясь говорить тише, спросил старший.

Накинув на плечо плед, я вновь глянул на просвет под дверью. На кухне слышен был звон перебираемой посуды, а тень их матери нет-нет да мелькала мимо двери. Приложив палец к губам, я дал братьям знак, и те мигом залезли под одеяло.

– В этом вопросе и кроется сложность. Ведь богатые жили в башнях, размер их был неописуем, а верхушки терялись в облаках. Вообще, заселенную довоенными людьми башню, можно как торт разделить по слоям. На подложке жили самые бедные – первые десять-двадцать этажей. Выше в начинке, уже побогаче. А вот нужная нам горючка была у богачей возле самых небес – этаж восьмидесятый, а порой и дальше – за сотый и более.

– Ух, ты! – лицо старшего вытянулось от удивления.

– Прям как вишенка, – вторил ему младший.

– Да, Джек, – кивнул я глядя на младшего, – и до этой вишенки было ой как нелегко добраться. Но мы свое дело знали. У Рината была карта, на которой мы помечали все свободные от горючки дома крестом. А у Копченого был блокнот с распечатками из архивной клиентской базы их строительной компании и конкурентов, – я тут же понял, что сейчас польются вопросы и поспешил приложить к губам палец.

– Так мы и работали, отмечали красной линией маршруты к домам с горючкой на карте, а крестами помечали уже ободранные. Обдирали – это не только термин, но и полное описание работы. Всё было так. Найдя нужный дом, мы прятали наши сани рядом, поднимались по лестнице на нужный этаж, а когда находили горючку, бросали ее прямо из окна на улицу. Потом спускались, собирали всё в сани и везли в нашу общину.

– Дядя Эндрю, – прошептал Брюс, – так почему обдирали-то?

– Иногда это была мебель, но часто приходилось отдирать деревянные панели с пола и стен, – так же тихо ответил я. – С мебелью было проще, она разбивалась при падении, и легко было собрать горючку, а вот выброшенное по частям надо было порой собирать по всей улице.

– Наверное, у вас было много врагов или… – Брюс замешкался, подбирая слово.

– Да, конкурентов у нас было в достатке, но не о том речь. Главное, это горючка, Брюс. Ободрав этаж, мы наполняли сани и шли торговать. Что-то разменивали у китайцев на готовую еду и необходимые в деле товары. Но большую часть оставляли на обогрев и торг с евреями с Таймс.

– Китайцы – это в Панту? – нахмурил лоб старший.

– Да. А откуда ты знаешь?

– Мне мама рассказывала, – гордо ответил Брюс.

– Что такое Панту? – спросил уже полусонный Джек.

– Так китайцы назвали район… – начал отвечать я, но щелкнул дверной замок, и в комнату вошла их мать.

Я не стал участвовать в детских спорах и быстро ретировался на кухню. Выкурил одну или две, пока она их укладывала. Налил себе Поповки на два пальца и тихо цедил. Вскоре дверь вновь щелкнула механизмом, и Элизабет аккуратно прикрыла за собой дверь в комнату сорванцов.

– Уложила?

– С трудом, – сухо отрезала она и, поправив платье, спросила, – опять рассказывал им старые байки?

– Им полезно знать историю.

– Знаю я твои истории, Андрей, на сказки они мало похожи.

– Эндрю, – поправил я.

– Как скажешь, но давай ты не будешь торопиться с правдой, они еще дети, и я не хочу лишать их детства, – указав на меня пальцем, уточнила их мать, – особенно из-за твоих сказок на ночь.

– Какой мир – такие и сказки.

– Они малыши еще, Эндрю.

– Эти малыши скоро вырастут и в море со мной ходить будут. И чем больше знать будут, тем больше шансов у них выжить.

– И какая это уже кружка? – составляя вымытую посуду на сушку, спросила она невзначай так, как могут говорить это только женщины.

– Кажется, третья, – потупившись в бокал, я добавил, – за вечер.

– Не боишься отравиться?

– А это не Симоновка, я у этого мудака больше вообще ничего брать не буду, – затушил бычок в пепельнице из обрезка консервной банки и подлил себе еще на два пальца.

– А на Поповку откуда?

– Компас запасной разменял.

– А не щедро?

– Там не одна бутылка была.

– Ясно, – ответила она и, более не произнося ни слова, пошла к себе в комнату.

– Скоро достроят новую землянку, и тогда съеду, – сказал я ей вслед, а она лишь молча кивнула и прикрыла за собой дверь в спальню.

Скорее бы море стихло, вроде только неделя прошла на земле, а уже засиделся. Ох, эти мысли, устал – подытожил я, налил еще на два пальца в стакан и закурил.

За окном протяжно выли ветра, казалось, порывы усиливались с каждым разом, зло хлопали в затянутое пленкой окно, пробуя землянку на прочность без устали. Представив, какой там сейчас холод, я невольно вздрогнул и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Отхлебнул из стакана и невольно вспомнил тот, канувший в историю день, когда я от голода ослаб настолько, что даже легкий мороз пробирал до костей. А я волок за собой по рыхлому и мокрому снегу груженную горючкой байдарку, что служила нам санями.

Дальше трех шагов ничего не видно, так силен был буран. Помню, как дойдя до пересечения с Бауэри со Спринг, забрался вглубь полуразвалившегося дома и, запорошив байдарку снегом, спрятался в подсобке некогда известного мне магазинчика по ремонту шмотья, от которого ныне ничего и не осталось, кроме красного кирпича, да так мною любимого округлого угла дома, что в причудливом архитектурном ансамбле тянулся от второго до четвертого этажа, и со стороны напоминал элемент крепостной башни.

Пыль, поросшие инеем швабры, и я на коврике из сбитого в кучу серого рванья.

Где сейчас Копченый с Ринатом? Может на высотке застряли. Или вовсе затерялись в буране?

Подложив под голову одно из треснутых пластиковых ведер, и не заметил, как провалился во мглу. Проснувшись, долго толкал дверь, снега намело так, что завалило по пояс. Дверь не поддавалась, пришлось сорвать ее с петель и ползком к байдарке. А как откопал, нацепив на себя упряжь, прорывался в сторону Панту.

На небе звёзды, в каждом окне мгла. Тишина такая, что страх берет. Когда идешь, кажется, что кто-то прямо за спиной. Оборачиваешься, кашляешь. Белый всполох вырывается изо рта, и слышно как отзвуки кашля эхом гуляют по улице. Сил нет, снег схватился от мороза. Рвешь сугробы, клянешь себя за оставленные у парней снегоступы и содрогаешься от каждого своего шага. Хруст от них такой, что аж в ушах звенит. А в голове лишь одна мольба ходит кругом: «Лишь бы никто на хвост не упал, след не заметил».

Пройдя пересечения с Брум, я резко встал на месте, прислушался. Редкие снежинки падают с неба, с залива набегает на город туман, извещая о скором потеплении. А я стою как вкопанный, тревожно вслушиваясь во мглу. Слышу, как хрустит, и уже в душе знаю – не эхо это и не мираж.

Обернувшись, вижу двоих, идут прямо по следу – между нами жалкие десять метров. А вот и третий показался из-за угла: глаза голодные, лица осунувшиеся, одежда – сплошные лохмотья, сшитые невпопад лоскуты да тряпье, висят на них как на вешалках. Стараясь создать преграду, я встал правее лодки, нащупал на поясе нож, а в кармане револьвер с пустым барабаном.

Нет, лучше топорик,и тут же вспоминаю что он под брезентом в дальнем конце лодки.