Коплята

Нет, бред.

Полный бред.

Задумываюсь, решаю, что мало на что сейчас могу повлиять, и вновь утыкаюсь взглядом в окно.

Светофор сменяет цвет на зелёный, проезжаю площадь Цезаря Куникова, и в голове эхом отражается некогда заученная формулировка: «Цезарь Куников – Герой Советского Союза пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашего отечества». И тут же про себя добавляю, что героем я быть не хочу, да и помирать мне рано. «Хотя, может, что ни делается всё к лучшему, – продолжаю мысль, – возьму отдел, спланирую всё. Как – не знаю, но стоит попробовать. Да и деньги наконец-то появятся не только на оплату счетов».

Вспоминаю события воскресного вечера, прикидываю все за и против, останавливаюсь на мысли, что пора завязывать с эликсирами благодушия. Да товарищ, в штопор тебя пока не срывает, но те глюки это звоночек. Притормози, а лучше совсем завяжи. Узлом!

Открыв дверь квартиры, осматриваюсь – вроде никого. Это всё лишь твоя буйная фантазия, как тот сон, где ты в красный мяч с гномами играл. Снимаю обувь, вешаю пиджак и только сейчас осознаю.

Пахнет пирогами и душистой зеленью, а с кухни звучит голос, этот чертов скрипучий голос:

– Полундра, курма, шлах-шлах.

Заглядываю на кухню и вновь вижу его. Стоит на табурете, метр с кепкой в холке, кожа иссиня черная, уши как листы папоротника и ряд синих пятен тянется по спине до кончика хвоста.

– Чего встал, дубина?

– Да только с работы, – не веря глазам, отвечаю я и медленно оседаю у стены.

– Чего телишься? Руки и за стол.

– Поднять?

– Помыть, – отвечает оно, спрыгивает с табурета и открывает когтем духовку.

Откуда она у меня не знаю, окидываю взглядом кухню: духовка, мойка, утварь. Все старое на месте, но и нового порядком много, откуда всё это у меня?

– Руки, стол, жум-жум и с-счастье, – разрезая когтем пирог, говорит оно и заводит странную песню. – Раньше было ненастье, похороним во мгле злую ведьму да колдунов, и будет нам счастье. Когда руки омыты, одежда чиста, ты жум-жум и в кровать, сопишь як пила. Ручная, ножная, глазастая и залихватская.

Пение вмиг смолкает, вижу отблеск желтых глаз в отражении окна.

– Что встал, дубина? – спрятав от меня взор, говорит оно и повторяет: – Руки, стол, с-счастье.

– Да, понял я, понял, – смиренно отвечаю.

Помыв руки, сажусь за стол; оно рядом, сидит спиной ко мне и что-то воркует себе будто голубь.

– Ешь, – говорит и, не оборачиваясь, тычет пальцем на тарелку.

Я беру вилку, пробую – вкусно. Слышу во дворе сирену, выглядываю. Два санитара грузят старика с пятого в машину реанимации. Я хочу сказать, задать вопрос и прокомментировать, но оно опережает.

Запрыгнув на спину, царапает когтем и говорит:

– Ешь, дубина, и спать.

– Это, кажется, дед Мишка с пятого.

А оно вновь царапает и повторяет настойчивее:

– Ешь, спать.

– Да погоди ты…

Я хочу встать, но оно сцепляет когти на шее, толкает к тарелке и чувство такое, будто лапа стала больше.

– Ешь, спать! – и тут же смягчившись, добавляет, – с-счастье.

– Да понял я, ем, – а про себя думаю: «Завтра про Мишку спрошу».

Оно загоняет меня спать в полдесятого. Будит в пять и всё талдычит без устали:

– Шлах, курма, полундра, – и склонившись над ухом, – с-счастье.

– Ты совсем уже – в такую рань будить?

Вновь укол когтем, одеяло летит прочь. Оно стаскивает меня на пол, словно и нет во мне веса под центнер.

– Зарядка, грядка.

– Перестань!

Я сопротивляюсь-отмахиваюсь, а оно забирается мне на голову и, стянув на висках волосы, командует:

– Руки-ноги, вверх и вниз, дубина. Два по пять и шесть по сорок.

Позже: я в мыле, сердце бешено бьется, а оно гонит меня в душ, кружит и жалит когтем, прям как сторожевой пес. Я под потоком, а на кухне грохот. Выхожу без сил, на часах шесть, а на столе завтрак. Сбегаю на работу, как никогда прежде. Так всю неделю, к четвергу я уже не обращаю на него внимания.

Вечером на свидание, всё проходит успешно. Через неделю встречаемся вновь. Еще через неделю оно велит пригласить ее опять, но уже не в четверг, а в пятницу. Я, не задумываясь, приглашаю девушку к себе на ужин, встречаю у такси и только у порога вспоминаю о нём. Она смотрит на меня, а я, пытаясь не подать виду, копаюсь в кармане.

Она спрашивает:

– Потерял?

– Да как же я ключик от твоего сердца потеряю? – отвечаю я не своим голосом и тут же думаю: «Вот сейчас будет!»

Нащупав ключ, отпираю дверь, ожидая скорый крик и побег. Но открыв, замираю сам, внутри всё так словно и квартира не моя. А от его присутствия и следа нет. Проводим вечер на переоборудованном в веранду балконе, теплый свет ламп, сладкие напевы Чакка Берри фоном, и она рядом. Странно, но кажется, с ней я могу говорить о чём угодно. Возможно ли такое?

Проснувшись, я аккуратно выскальзываю из объятий, иду на цыпочках, не желая ее сон потревожить, и не понимаю, в чью квартиру я сам попал. Иду по коридору, словно в музее своих грез. Всё вроде прежнее, но откуда эта латунная лампа и постеры фильмов на стенах. Где я их видел и когда желал купить? Кажется, давно, в другой жизни. То руки не доходили, а чаще средства не позволяли. Опомнившись, проверяю мобильное приложение банка – долгов нет, все кредиты закрыты.

Хочу закурить и тут же вижу табличку на кухне: «Курим в вентиляцию и думаем, как бросить!»

– Откуда она у меня? – спрашиваю себя в голос и понимаю, что речь не только о табличке, но и о самой вытяжке.

«Это всё очень странно, словно весь лист желаний медленно и верно преображается в явь без твоего участия», – от размышлений отвлекает сирена с улицы, вновь реанимация и пожилой человек на носилках.

Хочу выглянуть в окно, но из-за спины слышу: