О людях и чудовищах

– С-синьор Виргилио, – она робко поклонилась решительно шагнувшему внутрь мужчине.

– Франческа, – холодно кивнул он, оглядывая принадлежащую ему комнату. – Ты снова задерживаешься с платой. Мое терпение на исходе. Не думала найти нормальную работу?

– Простите, синьор Виргилио, – снова склонилась перед ним девушка. – Но я ведь ничего не умею, кроме как рисовать. И сейчас я как раз работаю над одной картиной…

Виргилио в три шага преодолел расстояние до мольберта и скептично нахмурился.

– Пока это только набросок, – поспешно пояснила Франческа. – Но уверяю вас, это будет настоящий шедевр. Я надеюсь закончить в ближайшие дни и дорого ее продать…

– Последний шанс, Франческа, – процедил хозяин, двинувшись к выходу из комнаты. – Я даю тебе последний шанс. И надеюсь, что к следующему моему визиту ты наконец ототрешь краску с пола.

– Спасибо, синьор Виргилио, – Франческа склонилась еще ниже, не смея поднять глаза на его обритый затылок. – Спасибо за понимание.

Когда за хозяином комнаты, служившей девушке имаджинериумом, вновь захлопнулась дверь, Франческа тихо выдохнула через рот и наконец распрямилась. Ее слегка потряхивало от нервного напряжения, но нужно было взять себя в руки и продолжить работу. При этой мысли ее взгляд обратился к мольберту.

Там на белоснежной бумаге вырисовывались очертания причудливого средневекового замка со множеством башенок и массивными воротами. У его подножия стояли две крохотные на его фоне фигурки. Франческа склонила голову набок и задумчиво закусила губу. Ей определенно нравился силуэт замка в центре композиции, но людей хотелось значительно увеличить. Только вот, если увеличивать их, то придется увеличить и замок, а тогда он не поместится на картину целиком.

– Да, так не пойдет, – негромко проговорила Франческа вслух, начиная понемногу отходить от визита Виргилио. – Но что, если…

Не договорив, она взяла в слегка дрожащую руку карандаш, сделала глубокий вдох и приступила к изменению намеченной композиции.

Работы предстояло еще много.

***

Солнце уже начало клониться к закату, когда Марселла и Амато вышли к небольшой деревушке. Королева буквально чувствовала спиной опасливые взгляды местных – никогда ведь не знаешь, чего ждать от бродяг, пускай и хорошо одетых.

– Добрый господин, – учтиво обратилась она к крупному, обритому налысо мужчине, точившему грубо сделанный топор на пороге самого большого в деревне дома. – Подскажите, пожалуйста, как называется это дивное место, и можно ли здесь где-то переночевать?

– Сканно, любезная госпожа, – добродушно рыкнул он в ответ. – Постоялого двора у нас нет, но для тех, кто не чурается простой работы, место найдем. Ночь ожидается прохладная – поможете наколоть дров?

– Конечно, – улыбнулась Марселла, принимая топор из его грубых рук. – Да, и есть еще один вопрос. Не обитает ли у вас в окрестностях такого чудища, что человека разорвать способно?

– Шутить изволите, госпожа? – усмехнулся деревенский, обнажив сколотый передний зуб. – У нас тут даже волков уж много зим как не видали. Но довольно лясы точить. Прошу за мной – покажу нашу дровницу.

У дровницы Марселла скинула с плеч дорожный мешок и перевязь с мечом. С топором она обращаться умела – не раз от скуки помогала с этим своим слугам, несмотря на все их протесты. С деревянным стуком и едва слышным металлическим звоном первое полено раскололось надвое ровно посередине. За ним второе, третье… Не такая уж сложная работа для человека, регулярно упражняющегося с оружием. Даже Амато, казалось, чуть повеселел, таская наколотые дрова в дом.

Амато…

Марселла вздохнула, остановившись на секунду, и тряхнула головой. Она не любила эти свои воспоминания. Не любила, но считала их своим долгом.

Все началось еще до рождения Амато. В королевстве тогда правила их мать, Габриэлла, а сама Марселла была еще совсем маленькой девочкой. Тем не менее, события того рокового дня отпечатались в ее памяти как клеймо.

Габриэлла славилась по окрестным землям двумя вещами: жестким характером и непримиримой борьбой с любыми формами ведовства. Поговаривали, что ее первый ребенок родился мертвым вследствие какой-то злой порчи. Другие, впрочем, считали, что виной были напряженные уроки фехтования во время беременности. У Марселлы так и не хватило духу поговорить об этом с матерью напрямую. Как бы там ни было, ее рвение в этой борьбе говорило само за себя.

Марселла как раз возвращалась с одного из первых своих уроков фехтования, когда столкнулась с этой процессией во дворе. Двое в кольчугах и плащах с королевскими гербами (красное солнце над белой башней) вели под руки старуху, а третий сзади держал алебарду острием у самой ее спины, словно готовясь пронзить насквозь при малейшем лишнем движении. Марселла спряталась за колонной и затаила дыхание, стараясь не пропустить ни секунды этого странного зрелища.

«Это та, о ком я думаю?» – раздался из полумрака внутреннего помещения холодный голос Габриэллы.

«Точно так, ваше сиятельство, – неловко поклонился один из солдат, не отпуская пленницу. – Слухи подтвердились, данная особа, с севера прибывшая и Старой Дженной именуемая, действительно промышляла ведовством. Что прикажете с ней делать?»

«Не совершай ошибку, Габриэлла, – с поразительным спокойствием проговорила ведьма, не склоняя головы. – Мы обе по-своему служим Господу. Я невиновна в твоих несчастьях. Неси свой крест с достоинством, а я буду нести свой».

«Привяжите ее к столбу, – в голосе королевы зазвучала незнакомая прежде Марселле злоба. – И пусть слуги собирают костер. Сегодня будет зрелище для всех».

Когда солдаты с пленницей удалились, Габриэлла шагнула вперед, на освещенный солнцем пятачок у входа в покои и тихо произнесла:

«Выходи, Марселла. Я знаю, что ты здесь».

Принцесса робко подчинилась. Ее сердце переполняло ощущение, что она становится свидетелем чего-то неправильного, недопустимо ужасного и уж точно неподобающего для маленьких девочек.

Габриэлла сделала еще один шаг вперед и мягко положила руку на необычные для этих мест рыжие кудри дочери. В ее глазах отражалась лишь всепоглощающая, беспощадная любовь.

«Я никому не позволю тебе навредить, – прошептала она. – Никому».

***

То, что поначалу выглядело как замок, приобрело очертания большого глиняного дома. Да, таким образом картина несколько теряла в масштабе, но зато приобретала в уровне проработки деталей – с устройством деревенских домов Франческа была знакома куда лучше, чем с архитектурой средневековых замков. Кроме того, изменения позволили увеличить фигурки людей, а следовательно, открыли возможность вдохнуть в них жизнь, наделить их личностями.

Первую, с длинными рыжими волосами, она назовет Марселлой. Она настоящая воительница – вот эта черточка у ее ног станет вложенным в ножны мечом. А рядом с ней ее любимый брат. Да, так его и зовут – Амато, то есть, любимый. Его голова опущена, на его лице лежит тень. Какие тревоги его беспокоят? Не от них ли они ищут избавления в этой глуши?

Франческа шумно выдохнула. Она чувствовала, как потеют ее ладони. Она не должна была подвести синьора Виргилио. И, что, вероятно, еще важнее, она не могла подвести героев своей картины. Если бы только был какой-нибудь способ расслабиться…

Взгляд художницы упал на холодильник. Она отложила в сторону карандаш и подпорхнула к мирно урчавшему в углу допотопному агрегату. Из еды там оставалось только несколько яблок от Джорджии, но Франческу интересовали не они. Она открыла дверцу и извлекла на свет простенький кувшин, наполовину заполненный темно-рубиновой жидкостью. Вино. Всего пару глотков.

Терпкий напиток моментально глухо ударил в голову, разливаясь оттуда приятным теплом по мышцам плеч. Франческа прерывисто вздохнула. Она смутно чувствовала: что-то идет не так. Что-то чужеродное, темное шевелилось в ее душе. Может быть, ей передавалось волнение героев. Может быть, чье-то еще. Но времени раскисать не было. Художница сделала еще глоток из стакана и вернулась к мольберту, вновь закусив в задумчивости губу.

Может быть, на картине чего-то не хватает?

Франческа в несколько движений карандаша наметила рядом с Марселлой и Амато третью фигурку – маленькую, сгорбившуюся – и, помедлив, обвела ее верхнюю часть кольцом. Она была не уверена, что именно хочет изобразить, словно ее рукой двигал кто-то… или что-то другое. Сила, которой художница совершенно не могла сопротивляться.

Вероятно, герои ее картины в глубине души чувствовали то же самое.

***

Очередная деревня на их пути, возле уютно прикрывающего ее от рассветного солнца горного массива. Сколько таких они уже посетили? Марселла успела сбиться со счета. Но в этот раз что-то было не так. Не было слышно людских голосов, собачьего лая, петушиного крика – ничего из обычных деревенских шумов, к которым она, оказывается, успела привыкнуть. Дома выглядели заброшенными. В воздухе витали необратимо въевшиеся в него нотки гари. Амато еле слышно заскулил без слов, как собачонка при приближении жестокого хозяина.

– Ш-ш-ш, – Марселла на ходу повернулась к брату и взяла его за руку. – Все будет хорошо, Амато. Лучшая мечница королевства, помнишь? Все будет хорошо…

– Не будет, – послышался из-за угла ближайшего деревянного дома надтреснутый голос. – Уже никогда не будет…

Правая рука королевы дернулась в сторону рукояти меча, но, не дойдя до нее пол пути, все же вновь опустилась – угрозы в этом голосе не чувствовалось. Обогнув дом, Марселла увидела его обладательницу.

Картина могла бы показаться забавной, но в этой обстановке скорее пугала. Там, на лавке сидела худая, истощенная на вид старуха в лохмотьях. Ее шею наподобие монструозного жабо охватывало черное от копоти колесо, которое подошло бы крупной телеге.

– Доброго дня, почтенная синьора, – осторожно поприветствовала ее Марселла. – Не подскажете, как называется эта деревня?

– Теперь уже все равно, – равнодушно ответила старуха, не поднимая головы. – Теперь осталась только я…