Конечная

– Если бы здесь кто-то был бы, – осторожно, подбирая слова, проговорил Костя, с мольбой скосив глаза на Диану. – Он бы ушел, если бы его эт' само…не замечали.

Паша сглотнул и сделал шаг назад, пытаясь вслепую нашарить руку проблемной гостьи, но та отстранилась и упрямо топнула ногой:

– Так нельзя! Ему больно!

– Д-диана… – Паша сделал еще шаг, но опоздал – бледный мальчик добрался до нее первым.

Хрип резко оборвался и в комнате воцарилась тишина. Тина осторожно обернулась и выругалась шепотом.

Кроме них троих в столовой никого не было.

***

Холодно. Холодный белый свет мучительно режет глаза. Холодная белая подушка, холодная белая простыня, холодная белая стенка, твердая, как стиснутые до скрипа зубы. А где-то глубоко в животе – единственный, кажется, во всем мире источник жара. Как будто кто-то залез туда раскаленной докрасна кочергой и пытается намотать на нее кишечник. Стон сквозь зубы – никто не слышит. Никто не хочет слышать. Никто не придет. Никогда.

Пробел в помутненном сознании милосердно выдернул Диану из кошмара. Она скатилась с койки и скорчилась на полу, держась за живот. Боль. Оказывается, она не знала ее и наполовину.

Прочь – хоть на четвереньках, хоть ползком – прочь от этого ледяного света, бьющего с потолка. Коридор. Сестринский пост. Безликая фигура занята какими-то бумагами. Холодная белая фигура.

– Я не могу выписывать лекарства, – раздраженно говорит она уже в тысячный, миллионный, миллиардный раз. – Доктор будет завтра в одиннадцать. Иди в палату.

Хочется кричать на эту фигуру, хочется бить ее кулаком. Но тело скручивает приступ рвоты. Он продолжается, хотя желудок давно уже пуст. Он продолжается, не давая вдохнуть. Последний воздух с хрипом выходит из легких…или этот хрип слышится где-то сзади? Неважно. Это одно и то же. А фигуры больше нет. Вместо нее перед глазами стена. Холодная. Белая.

Холодно. Холодный белый свет мучительно режет глаза. Холодная белая подушка, холодная белая простыня, холодная белая стенка, безразличная, как и положено камню. В животе проворачивается невидимый нож. Белый. Горячий. Стон сквозь зубы – никто не слышит. Никто не хочет слышать. Никто не придет. Никогда.

Пробел. Она снова в коридоре. Мимо проносятся размытые тени. Они говорят, смеются, они живут. Они ничего не могут сделать. Они не хотят ничего сделать. Будь они прокляты за то, что живут. Будь они прокляты.

На этот раз она успевает заметить его приближение. Кровь в белках его глаз. Кровь в стекающей из его рта черной слизи. Он согнут, держится за живот. Диана знает, что он чувствует. Она испытала это бессчетное количество раз вместе с ним. Она хочет убежать, но ноги вязнут в черной жиже, покрывшей уже весь пол. Он тянет к ней руку – и все исчезает, растворяется в ровном, безжалостном свете.

Холодно. Холодный белый свет мучительно режет глаза. Холодная белая подушка, холодная белая простыня, холодная белая стенка – лед, который никогда не растает. В животе пылает адское пламя. Внутренности выкипают через горло ритмичными обжигающими толчками, оставляя пятна на подушке. Желтая желчь. Черная кровь. Стон сквозь зубы – никто не слышит. Никто не хочет слышать. Никто не придет. Никогда.

Пробел. Размытый коридор, уходящий в обе стороны бесконечно. Она хочет бежать, но не может. Она не может бросить его.

Пошатываясь, держась за живот, в котором еще живы отголоски боли, Диана развернулась и вошла обратно в палату. К единственной четко видимой койке. К ее вечному пленнику, чей предсмертный хрип длится без конца и начала, заставляя его тело корчиться в судороге.

– Тебе больно, – сказала она, положив руку на его белое, скользкое от холодного пота плечо. – Я знаю, тебе очень больно. И мне жаль. Мне ужасно жаль. Правда.

Рот бледного мальчика перекосился еще сильнее, когда он обратил на нее свои бездонные зрачки. Диана ясно видела в них ненависть. Холодную. Белую.

– Никто к тебе не пришел, – прошептали ее губы. – Никто тебе не помог. Я понимаю, почему ты злишься. Правда, я понимаю. Если бы я только могла как-то облегчить…

Ее внимание привлекло бурое пятно на полу. Мишка. Лучший друг детства. Должно быть, выронила, когда поднималась с койки.

Повинуясь внезапному порыву, она подняла его, провела на прощание рукой по плюшевому затылку и осторожно вложила в холодные влажные руки своего мучителя.

– Ты больше не один, – сказала она ему на ухо. – Я отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть. Своего единственного друга. Теперь он и твой друг тоже.

Бледный мальчик с трудом перевел взгляд на свое приобретение. Его пальцы (холодные, белые) с хрустом сжали игрушку в конвульсии.

– Наверное, мы не заслуживаем твоего прощения, – на щеку мальчика капнула теплая слеза. – Но я прошу тебя, прости нас. Тех, кто не смог помочь, когда был нужен. Тех, кто не захотел быть рядом, когда ты был один. Тех, кто был жив, когда ты… – вторая слеза капнула на шею, прочертив невидимую дорожку. Диана легла рядом с мальчиком и обняла его, прижав к себе почти так же крепко, как он прижал к груди ее мишку. – Я буду с тобой, пока нужна, только… Пожалуйста, прости нас всех.

Уже не так холодно. Угасает, растворяется жестокий, ослепительный свет. По животу резануло – в последний раз – и отпустило. Диана открыла и протерла от слез глаза. На пыльной голой койке она была одна. Кошмар исчез вместе с мишкой. Глаз зацепился за надпись на стене – кажется, нацарапана на побелке ногтем много лет назад.

«Спасибо».

Диана горько улыбнулась и прошептала:

– Надеюсь, тебе больше не больно.

***

– Диана! – донесся крик из-за поворота в дальнем конце коридора.

Девочка вздрогнула и заспешила было навстречу, но тут ее внимание привлекла простыня, висящая на прямоугольной рамке напротив лестницы.

Кажется, Тина говорила об этом. «Простынями мы завесили зеркала» или что-то такое.

С замиранием сердца Диана потянула за край посеревшей от времени ткани. Дело в том, что с самого ее знакомства с местными ее мучил крепко засевший в глубине подкорки вопрос…

Тряпка с тихим шорохом упала на пол. Диана с легким удивлением коснулась указательным пальцем своих губ и склонила голову набок. Медленно, неуверенно на ее лице расцветала улыбка. Ну конечно, это ее черты. Ее настоящие черты, несколько размытые и неопределенные, но такие знакомые и родные. Что же там еще могло быть, верно?

– С ума сошла! – ахнула Тина и бросилась вперед. В несколько странных движений вслепую зеркало снова было завешено тряпкой.

Диана перевела недоуменный взгляд на свою спасительницу.

– Ты видела лесенку? – встревоженно поинтересовался подбежавший Костя. – На зеркале была нарисована лесенка?

– Нет, – ответила девочка. – Я не видела. Кажется…

– Уходим, – отрывисто бросил Паша, беспокойно оглядываясь. – П-плохой этаж.

– А смысл? – обреченно махнула рукой Тина. – Вся больница взбаламутилась. Если уходить, то уходить из нее вовсе.

– В п-пустошь? – заика с сомнением покачал головой. – Т-там н-не лучше.

– Если вы уходите, можно мне с вами? – встряла Диана.

– Дура! – с неожиданной злостью выкрикнул Костя и шмыгнул носом, пряча мокрые глаза. – После всего, что видела? Иди домой! Живи там и радуйся!

– Вы не понимаете… – тихо проговорила Диана, опустив глаза, и обняла себя, будто пытаясь закрыться от чего-то. – Год назад мама сказала мне, что если я не стану нормальной, она сдаст меня в психушку и никогда оттуда не заберет. В прошлом месяце я не смогла отмазаться от физкультуры в бассейне. Меня отправили в мужскую раздевалку, а когда я отказалась там раздеваться, двое одноклассников схватили меня и держали, пока третий избивал свернутым мокрым полотенцем. А вчера прямо в школьном коридоре, при всех, старший парень пригнул меня головой к своему паху, требовал встать на колени и показать ему, какая я «девочка»…

– Я не знал… – виновато пробормотал Костя. По его щекам побежали слезы, и он даже не думал их прятать. – Никто не должен…

– У меня нет жизни, – в голосе Дианы тоже зазвенели слезы. – Мне приходиться жить чужую. Вы знаете, каково это, когда кругом столько людей – целый мир! И никто, совсем никто не считает тебя полноценным человеком? Меня унижают дома, унижают в школе, унижают на улице, меня уже дважды грозились убить. Вы знаете, каково жить в постоянном страхе? Я нигде…я никогда…мне ни разу еще не было так хорошо, как с вами. Не прогоняйте меня…пожалуйста…

Горькие слезы покатились по ее щекам, но тут же она ощутила, как их вытирает прохладная тонкая рука.

– Ну-ну, – ласково прошептала Тина, поглаживая новую подругу по плечу. – Мы не гоним. Мы просто беспокоимся, что с нами тебе будет хуже.