Индия. 33 незабываемые встречи

Всё это специфика Индии. Добавлю еще одну деталь – поезда ходят довольно точно по расписанию, но случаются казусы, когда происходит непредвиденная задержка отправления из-за разлегшихся на путях священных коров, которым лень перейти на другое место. Их уговаривают, им сигналят, но никогда не прибегают к насилию – и отнюдь не только на захолустных полустанках; я, например, наблюдал такую картину в Бенаресе.

И, заканчивая о поездах, вот такая виньеточка. Мне рассказывал один наш дипломат, как ехал он на машине с индийским шофером, тоже работавшим в нашем посольстве, из Дели в Кулу. Пока ехали, опустилась темная ночь. Ехать было трудно и опасно – дорога шла серпантином, то и дело упираясь в глухие скалы. (Я раза два тоже ездил ночью по этой дороге и понял, что мне просто нельзя водить машину – во время крутых виражей я явственно видел впереди широкую открывающуюся дорогу, просторную и манящую, но через секунду оказывающуюся в свете фар монолитным утесом; и так много раз. Вот уж поистине как у Ахматовой – «дорога, не скажу куда». Если бы я сам был за рулем, мы неминуемо разбились бы – хотя, кто знает?).

Дорога в Кулу была хорошо знакома и водителю, и пассажиру, но бесчисленные повороты утомляли. И вдруг справа, где была глубокая и широкая пропасть – от шоссе и до ближайших гималайских уже холмов, – дипломат наш увидел – далеко-далеко – движущуюся в встречном направлении цепочку золотых квадратиков, окон идущего высоко над пропастью поезда. Оконца были все, как одно, пусты и маленький невидимый поезд быстро и бесшумно скрылся из виду.

Засыпавший было товарищ, резко очнулся и подозрительно покосился на шофера. Тот, как ни в чем не бывало, крутил баранку, глядя прямо вперед на извивающуюся дорогу.

– Ты видел? – спросил неуверенно дипломат.

– Что?

– Ты ничего не видел??

– А, поезд.

Голос водителя был без эмоций. Но сказанное им означало, что пронесшийся в кромешной тьме высоко над огромной пропастью далекий поезд не померещился и не приснился. Дипломат осторожно оглянулся на абсолютно темную пропасть и, кашлянув, спросил:

– Откуда он?

– Кто знает, – не стал вступать в разговор индиец. Минуты три они ехали в молчании. Потом, как бы про себя, шофер сказал:

– Может быть, из Шамбалы?

Если вы романтик или эзотерик, не читайте дальше. На самом деле, за то время, что наш товарищ не ездил по этой дороге, индийские строители вбили далеко от шоссе и параллельно ему высоченные сваи и положили на них железнодорожное полотно – вот полночный, пустой, абсолютно реальный поезд и прошел навстречу по направлению к Дели.

Мне тоже жаль, что есть такое объяснение, но сам наш дипломат, возвращаясь через два дня из Кулу уже при свете дня, видел этот изящный железнодорожный акведук, повисший на тонких, чрезвычайно высоких столбах. Правда, таинственного поезда ни он, ни другие ночные путники больше не видели никогда…

* * *

Как ни странно, речное судоходство в Индии, как правило, сугубо функционально и не несет поэтического флера, столь характерного для железных дорог – не будем даже вспоминать о белой песне волжских теплоходов. Плоты с деревянными домиками на них, могучие танкеры, быстрые катера, трехпалубные красавцы, столь привычные на Волге, Дону, Днепре, здесь отсутствуют как класс.

Вообще любопытно, что водная гладь, обожествляемая в Индии, сама по себе существует как бы отдельно от жителей страны. Реки полупустынны (не беря в расчет толпы пилигримов на берегу), океанский берег, в основном, используется только для того, чтобы войти в воду по щиколотки, у женщин контакт с водой происходит не снимая сари… Странно, ведь по легендам, индийцы обладали когда-то могучим флотом, громадными боевыми кораблями, которые влекли на себе сотни слонов – сейчас единственные, кто активно взаимодействует с водными пространствами, это рыбаки – черные, жилистые, мужественные люди.

Я не раз плавал по Гангу. Главным впечатлением было осознание самого этого факта – вот он, великий и величественный, серо-желтый, совсем рядом. Корабль же, плывущий по священной реке и несущий нас на себе, вызывал скорее опасения – плоскодонная, грубая, железная посудина, без намека ни на красоту, ни на удобства, напоминающая технику из бессмертного фильма «Кин-дза-дза».

Нечто подобное, хотя всё же более высокого класса, я помню в послевоенном Крыму – там между Керчью и Таманью возили пассажиров плоскодонные баржи; при малейшем ветре возникала опасность того, что они перевернутся. Дело в том, что баржи эти были трофейные и назывались БДБ (быстроходная десантная баржа); они были устойчивы только тогда, когда в трюме у них стояли 6–8 танков, готовых вылезти на берег сквозь открывающуюся переднюю часть. В моё время, естественно, танков уже не было, а трюм был забит станичниками с корзинами помидор – до веса танков они не дотягивали.

Жестяной урод на Ганге, прямоугольный с обрубленной кормой, пассажиров берет мало – но с грузом и, естественно, весьма экзотичным. На ходу он оставляет за собой черный курчавый хвост дыма. И, повторю, поездка на нем была бы разочарованием, если бы не сам батюшка Ганг – мутный и величавый, несущий чьи-то цветы, вырванные водоросли и раздутые каменные трупы животных (в индийских языках, конечно, надо говорить «матушка Ганга»).

Но есть в Индии уголок, где передвижение по воде полно романтики, я бы сказал, зашкаливающей романтики. Речь идет о прибрежных лагунах штата Керала.

Необычно пышная – даже для Индии – природа скрывает огромный объем каналов, проток, узких «улиц» и широких открытых водных пространств, вновь расходящихся в разные стороны неприметной среди пальм течью бесчисленных рукавов.

Много лет я с завистью разглядывал туристические буклеты, зазывающие в эту необычайную страну пальм и воды. Фотографии затягивали, хотелось просто войти в них и наяву ощутить воздух этого волшебного края. Мне, в детстве всерьез «болевшему» личностью и путешествиями Н.Н. Миклухо-Маклая (и, конечно, прекрасным фильмом о нем!), чудилось в этих глянцевых фотографиях дыхание Новой Гвинеи, вернее того, детского представления о деревнях Горенду и Били-били.

Что же это за мечта, если она не сбывается?

И вот я стою на практически пустой пристани, меня окружают ушлые, но не настырные лодочники и мы говорим на языке цифр – очень, кстати, умеренных. Они предлагают разные варианты продолжительности поездки и мы сходимся на 4-х часах, больше я, к сожалению, выкроить не могу. Маленький медленный катер принимает меня и двух матросов (или капитанов?); мы устраиваемся на его горячей крыше. Мотор застучал и мы тронулись в путь.

И время, хотя и подсчитанное, и оплаченное, перестает существовать.

Мимо проползают стоящие на приколе лодки – целые дома, ладьи, с выстроенными на них камышовыми каютами, с лодочниками, сидящими, свесив ноги, на борту в ожидании клиентов – ажиотаж, кстати, не наблюдается. Пока идем по открытому пространству, берега далеко, а по курсу снуют лодчонки местных жителей, не туристические, кто на веслах, кто под парусом, кто с шестом, как какой-нибудь гондольер. Это единственный способ передвижения местных жителей. Есть и грузовые лодки, влекущие гигантские стога сена, свисающие с обоих бортов; есть смело плывущие к нам мальчишки, чьи мокрые черные головы блестят на солнце. Мотор сотрясает наше суденышко, спутники лениво переговариваются, не обращая на меня никакого внимания. Суденышко идет как бы само по себе.

Через полчаса сворачиваем к густо заросшему грациозными пальмами берегу и там вдруг открывается узкий водный переулочек, и мы осторожно входим в него, оставляя позади пространство свободной воды. Над нами нависают кроны высоких пальм и два берега почти сдавливают нас с обеих сторон – и начинается 4-х часовая сказка!

Берега так близко, что почти что можно до них дотянуться, листья пальм нежно касаются моего лица и с крыши катера видна впереди тихая водная улочка, которую мы медленно рассекаем, сминая отражение голубого неба и высоких, смыкающихся деревьев, зеленых и частично желтых.

Берега живут своей жизнью. Никто даже не смотрит в нашу сторону– привыкли, и продолжают свои обычные дела – маленький, изолированный, затерянный вдали от цивилизации мир.

Иногда проплывают (как в кино) домики деревень – и впрямь похожих на Новую Гвинею. Они видны плохо, слишком густа растительность. А у кромки воды идет размеренная обычная жизнь – кто-то моет ребятенка, кто-то стирает, дети идут из школы (и увидев меня, начинают кричать «дай карандаш!»), женщины сходятся посплетничать, старики сидят в медитации. Кто-то куда-то снаряжает лодку с косым парусом.

Навстречу величаво проплывает большая камышовая лодка-дом, в её просторной комнате сидят туристы, европейская молодая пара – в плетеных креслах, как на волжских теплоходах, за столом со скатертью (!), на скатерти бутылка красного вина. Во всем такой покой и «благорастворение воздухов», что мы радостно машем друг другу, как лучшие друзья. Местные жители же, повторюсь, даже не смотрят ни на эту счастливую пару, ни на счастливого меня. Весь внешний огромный мир давно уже перестал для нас существовать.

Правда, один из матросов любезно протягивает мне бутылку кока-колы. И еще одно, поразительное, доказательство того, что внешний мир всё же существует – прямо в воде стоит возле берега маленькая будочка, на ней написано «международный телефон». Добираются сюда, чтобы позвонить, видимо, тоже на лодке.

Солнце клонится к закату, из прибрежных домов пахнет едой, люди расходятся по своим жилищам, только одна девушка торопливо расчесывает длинные темные волосы, вглядываясь в воду, как в зеркало.

Я часто теперь пересматриваю свой, снятый в тот день, фильм – и всё то же непередаваемое чувство покоя и умиротворения возвращается, теперь уже с домашнего экрана; то же, да не совсем – сейчас это как бы произведение искусства, а там была удивительная, поразительная, неповторимая естественность жизни. И нереальное чувство сопричастности к ней.

Среди колоритных видов транспорта особое место принадлежит слонам. Прежде всего это трудяги, работники, строители, но в глубинке их широко используют и просто как средство передвижения. Моё первое знакомство с ними состоялось именно в этом качестве много лет тому назад. По молодости я довольно лихо залез на необъятную спину живого гиганта – делается это очень просто, слон сгибает в колене заднюю ногу, вы становитесь на неё и, держась за хвост животного, залезаете на него. То, что при этом пришлось каблуком наступить на него, прошло для слона совершенно незамеченным. Сверху все предметы нашего мира выглядят внезапно уменьшившимися – даже автомобили.

Первая поездка – без седла, без попоны, прямо на голой спине гиганта – оставила малоприятное впечатление. Во-первых, если издали слон кажется абсолютно гладким, то при соприкосновении с реальностью выясняется, что вся спина его покрыта невидимой с земли острой короткой щетиной; сидеть на нем, по меньшей мере, некомфортно! Во-вторых, при ходьбе он всё время раскачивается – одновременно вперед-назад («килевая качка») и вправо-влево («бортовая качка»). Так, ерзая и съезжая, неторопливо продвигаешься высоко над привычной жизнью – а далеко внизу на заборах сидят белобородые обезьяны и только что не показывают на тебя пальцами!

В тот первый раз мы с приятелем, тоже студентом, были несказанно рады, когда поездка закончилась и мы спустились на землю, исколотые и укачанные. Слон изогнул хобот и подставил нам, намекая на дополнительную плату; у нас уже ничего не было, кроме мелких монеток и мой приятель аккуратно опустил их в подставленные розовые ноздри. К нашему удивлению, монетки провалились куда-то вглубь изогнутого перед нами просительно хобота. Слон зафыркал обиженно, переступил с ноги на ногу и не без труда выплюнул наши жалкие монетки на землю. Потом очень ловко подобрал их из песка одну за другой и подал их наверх, своему «водителю». Это был не только аккуратный, но и вежливый слон – на прощание он поднял хобот и благодарно протрубил двум нищим студентам. «Водитель» смеялся.

В следующий раз я поехал уже на туристическом слоне. У него была попона, вернее, мягкий ковер, кресла, и залезать на него надо было со специальной вышки высотой с двухэтажный дом.

Он (вернее, она – т. к на сей раз была слониха) выглядел солидно и надежно, но при этом был ярко выраженной личностью, и, как очень скоро выяснилось, личностью хулиганской. Будучи, видимо, в хорошем расположении духа, она хулиганила во всю. То дергала за хвост впереди идущего слона, то пугала встречных пешеходов, делая вид, что сейчас впечатает их в стену – лица пешеходов при этом делались смертельно белыми, видно, они не понимали слоновьего юмора, то, наконец, на поворотах наклонялась боком над обрывом так, что мы начинали скользить к краю. Хозяин слонихи театрально бесновался и даже лупил несчастную юморную скотину железным крюком, «поролкой», как назвала его моя дочь – от слова «пороть». Закончилось всё трогательно. Расшалившийся слон как-то дернулся и хозяин выронил свой грозный крюк; слон нашарил «поролку» на земле, подцепил её и смиренно подал наверх, хозяину.

Схоже со слонами и использование верблюдов – они работают, на них ездят, их используют в армии, и, наконец, на них катают туристов. Я проехался в качестве туриста один-единственный раз и ни за какие коврижки не хотел бы повторить этот эксперимент.

Начиналось всё точно как в туристской рекламе, мне подвели высоченное нелепое животное с оттопыренной презрительно мохнатой губой и предложили сесть на него. Верблюд предупредительно опустился на землю и я, благо, что был в шортах, взобрался на горбатую спину. Минуты три ничего не происходило. Верблюд надменно щурился, глядя вдаль, я плотно сжимал коленями его теплые-теплые живые бока. Прикрепленный к животному рваный мальчик, этакий индийский Ванька Жуков, безнадежно канючил о чем-то материальном.

Вдруг этот горбатый злыдень резко встал на ноги, причем только на задние. Я повис вниз головой. Держаться практически было не за что. Такой ненормативной лексики, я уверен, близлежащая пустыня не слышала никогда.

Прошло еще несколько минут. Верблюд скрипнул чем-то и поднялся и на передние ноги. Мальчик дернул за веревочку и зашагал впереди. Мы двинулись в путь. Верблюд покачивался, спокойный, уютный и ужасно теплый. Подо мной двигались огромные мослы под теплой шкурой животного. Раза два верблюд поворачивал презрительную голову на 180 градусов и оглядывал меня, прицокивая – видно изготавливался плюнуть мне в физиономию. В целом, ничего не могу сказать, поездка была довольно приятной.

В промежуточном пункте, где мы должны были любоваться закатом в пустыне, я наотрез отказался слезать со своей верхотуры и просидел, как бедуин, на флегматичном верблюде весь недолгий процесс погружения в песок на горизонте пурпурного солнца, резкого похолодания и перехода окружающего мира из желтого в серый и из серого в черный. В спустившейся тьме и остановившемся холоде мы повернули обратно. И снова убаюкивающая качка и ворочающиеся мослы.

В исходном лагере мой «скакун», как подкошенный, внезапно рухнул на колени, и я снова повис в унизительной позе. Ванька Жуков тут же реанимировался и стал настойчиво повторять «бакшиш, бакшиш…».

Когда я, покачиваясь, слез на холодный песок, верблюд сконфуженно отвернулся. Погладив его длинную шею, я тут же при нем поклялся страшной клятвой, что никогда больше не буду ездить на его собратьях.

Пока Бог миловал.

* * *

Осталось рассказать о рикшах.