Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Идеи «Молодой Европы» получили развитие в воззвании, с которым 12 мая 1834 г. к эмиграции обратился ее Временный комитет. В состав Комитета от Польши вошли Кароль Штольцман, Юзеф Новосельский, Феликс Францишек Гордашевский, Константый Залеский, Юзеф Дыбовский; они возглавили группу, насчитывавшую около 200 человек – бывших участников савойской экспедиции. Воззвание Временного комитета не раскрывало программы социальных реформ, в нем провозглашался лозунг равенства народов, связанных братством, утверждалась вера в историческую миссию каждого народа, «обязанного стремиться к освобождению собственными силами». На месте «старой Европы королей» должна была возникнуть «молодая Европа народов (люда)» – многонациональная федеративная республика с автономией каждого народа. Предполагалось, что общие вопросы будет решать «европейское собрание», а рассмотрение национальных проблем окажется в компетенции «национальных собраний». В свете этих положений «Молодая Европа» выступила против французских карбонариев-республиканцев. В воззвании содержалась критика централизаторской тенденции и властных амбиций Верховного всеобщего шатра, осуждался тайный характер его деятельности, который не позволял национальным организациям «создать ясное и твердое представление о положении в Европе и обязанностях свободных людей», мешал контактам национальных организаций, подрывал их проекты, что привело к провалу революционных выступлений 1833–1834 гг. во Франкфурте, Лионе и Париже. Осуждалась и враждебность, проявленная руководством Шатра в отношении Легиона. Полякам предлагалось порвать с карбонаризмом и создавать гмины «Молодой Польши», которые затем должны были избрать Центральный комитет. Во главе ЦК хотели видеть Лелевеля, об этом с ним вели переговоры Валериан Петкевич и Валентый Зверковский, которых, так же, как Кароля Ружицкого и Богдана Залеского, завербовал Шимон Конарский, еще на переломе 1833 и 1834 годов высланный гминой «Молодая Польша» в Париж для установления контактов и агитации во Франции. Поскольку Кремповецкий, являвшийся лидером в Польском национальном шатре, был выслан из Франции, Зверковский в его отсутствие пытался склонить большинство членов Шатра к объединению с «Молодой Польшей». Он же стремился приобщить Ворцелля к строительству новой организации в Брюсселе. Одновременно делались попытки присоединить к «Молодой Польше» Польское демократическое общество, в котором фактическая власть перешла от ослабевшей Центральной секции в Париже к секции в Пуатье. План «Молодой Польши» предусматривал реорганизацию ПДО, при которой оно бы ведало эмиграцией, а вся внутрипольская деятельность была передана «младополякам». О таком соглашении на основе раздела сфер влияния Зверковский вел переговоры с руководителем секции Пуатье В. Ципрысиньским, но тот, так же, как и В. Бреаньский, хотел, чтобы, наоборот, «Молодая Польша» присоединилась к ПДО. Этот вариант поддерживали К. Ружицкий и Б. Залеский, в связи с чем в руководстве «Молодой Польши» возникли трения

.

В основе проекта объединения «Молодой Польши» с Польским демократическим обществом лежала программная близость двух организаций. К лозунгу «Молодой Европы» «свобода, равенство, человечность» «Молодая Польша» добавила слово «целостность», а затем и «независимость». Она видела будущую Польшу «единой, целой, независимой, основанной на принципе всевластия люда». Единственным источником прогресса объявлялось «свободное и гармоничное развитие всех физических, моральных и интеллектуальных сил целого народа»; утверждалось, что «там, где господствует неравенство, у народа нет свободы». В уставе «Молодой Польши» говорилось о выборной власти, ответственной перед избирателями, о том, что «единственным всемогущим властителем является народ, единственным руководителем народа – закон, а единственным законодателем – воля народа». «Всевластие народа» объявлялось «неприкосновенным и не зависящим ни от какого-либо срока давности», а ограничение личной свободы рассматривалось как «покушение на свободу, равенство и братство всего народа». Подчеркивалось, что каждый народ и каждый гражданин обязаны бороться против притеснений за свободу личную и религиозную, свободу печати, промышленности и торговли, свободу обучения и создания объединений. Все эти принципы касались и межнациональных отношений: утверждалось, что «нет свободы народов, если между ними существует неравенство». В ноябре 1834 г. соглашение о сотрудничестве Польского демократического общества с «младополяками» было заключено, и ряд деятелей ПДО (Гельтман, Дараш, Бреаньский) вступили в ряды «Молодой Польши», но очень скоро это соглашение было разорвано. Тем не менее, «младополяки» продолжали активные действия по осуществлению своих планов. В Туре они создали Корреспондентскую комиссию, вели успешную агитацию за присоединение местной гмины ПДО к «Молодой Польше». Комитет «Молодой Польши» заявлял, что организация «будет действовать только в интересах родины» и полностью самостоятельно: «от нас […] зависит выбор руководства, исповедание веры, создание чего-либо национального». Для укрепления своего авторитета «младополяки» были заинтересованы в привлечении Лелевеля, и тот в конце 1834 г. вступил в «Молодую Польшу», так как, в свою очередь, хотел использовать ее для организации революционных экспедиций в Польшу. Чтобы создать условия для переброски туда агентов Лелевеля и наладить корреспондентскую сеть, Зверковский старался договориться с «Молодой Германией». Мадзини поддержал Зверковского в сношениях с Лелевелем, потому что серьезно рассматривал роль, какую могли бы сыграть в европейских революционных событиях славяне и, прежде всего, в борьбе против Австрийской монархии. Польшу он особо выделял, считая ее центром культурного и политического влияния в Северной Европе. После подписания акта о создании «Молодой Европы» он писал Лелевелю: «С этих пор ничто не сможет разрушить узы, завязанные нами между Польшей и Италией; та, которая первой поднимется, придет на помощь другой, и тогда из нашего союза объявленных вне закона родится союз Севера с Югом». Призывая Лелевеля к сотрудничеству с «Молодой Европой», он предлагал ему выступить в ее прессе, в частности, в газете «La Jeune Suisse» («Молодая Швейцария»), со статьями о славянах и Германии. Однако Лелевелю не нравился акцент Мадзини и «Молодой Польши» на союзе поляков с Италией и Германией, так как в качестве главного союзника Польши он видел Францию. Не нравился ему и социальный радикализм «Молодой Польши», он считал ее воззвания не подходящими для Польши и критиковал статьи газеты «Pоlnoc», которую с января 1834 г. издавали в Париже Чиньский и Конарский. Газета акцентировала необходимость союза Польши с народами, утверждая: «Освобождение Польши путем войны или революции, освобождение народов Северо-Востока, освобождение человечества является нашей целью […]. Наш лозунг – Польша и человечество». Чиньский особо подчеркивал значение революционного союза с русским народом: «Наши братья стонут в рабстве, в темноте, в бедности […]. Это состояние, противное природе, оскорбляющее человеческое достоинство, не может продолжаться», – считал он и видел выход либо во внутренней революции «рабов против ярма», либо в осознании Западом необходимости «обуздать северного великана». Поляки же должны были вести агитацию в России, разъясняя массам «идеи европейского просвещения и прогресса», «которые создают огромную силу народам, разрывающим цепи». Одновременно нужно было разъяснять Западу, какую угрозу представляет царизм, и побудить его к войне с Россией. В июне 1835 г. «Pоlnoc» писала: «В покоренных странах, стонущих под царским ярмом, где нет свободы печати и свободы слова, где нет и речи о каких-либо реформах, там существует обязанность создания тайной организации, там единственным шансом на освобождение является революция». Необходимость революционного взрыва для свободы Польши подчеркивал Конарский: «Польский народ, находящийся под игом, – писал он, – не сумеет одолеть врагов и добиться справедливости иначе, как только путем самой сокрушительной революции». Радикальные позиции он занимал и в вопросе проведения внутренних преобразований в польском обществе, предложив отбирать землю у помещиков, отказавшихся участвовать в будущем восстании, и, возможно, такой радикализм был Лелевелю не по душе. Учитывая критику со стороны Лелевеля, «младополяки» предложили ему самому выступить на страницах газеты «Pоlnoc». Как и Мадзини, они считали очень важным его участие в разработке социальной и политической мысли эмиграции

.

Агитация «младополяков» принесла плоды: уже в 1835 г. в эмиграции насчитывалось 39 гмин «Молодой Польши» (142 члена), каждая из них ежегодно избирала организатора для связи с Центром. Гмины были тайными, назывались по имени местностей Польши и Литвы: например, «Люблин» в Брюсселе, «Андрушов» в Англии, «Бжесть» в Безансоне. Члены организации узнавали друг друга по тайным знакам, которые ежегодно устанавливал ЦК «Молодой Польши» в согласии с ЦК «Молодой Европы», куда входили его представители. Каждый член имел свой номер и военный псевдоним: И. Лелевель – «Лешек из Люблина», Л. Мерославский – «Шуя», К. Штольцман – «Богумир», Ш. Конарский – «Рембек», В. Петкевич – «Энрик» и др. ЦК «Молодой Польши» был высшим органом, избиравшимся всеобщим голосованием, ему подчинялись Коллегиально-корреспондентский комитет, трехчленные департаментские комитеты и организаторы гмин. Гмины «Молодой Польши» были основаны и на польских землях, куда направились Шимон Конарский и Тадеуш Жабицкий. В каждой польской провинции создавались земские комитеты, во главе гмин стояли организаторы, которые ведали всем на местах и контактировали с соответствующим земским комитетом. Земские комитеты меняли тайные знаки каждые три месяца, организаторы гмин были не знакомы между собой, и каждый из них знал лишь одно лицо в земском комитете. На комитеты возлагались задачи революционной пропаганды и подготовки к выступлению – военное обучение и сбор оружия

.

В декабре 1835 г. был избран постоянный ЦК «Молодой Польши». Его председателем стал Лелевель, членами – Валентый Зверковский, Валериан Петкевич, Винцентый Нешокоч, Кароль Штольцман, Анджей Гавроньский, Кароль Круликовский. Сторонники Лелевеля получили большинство в руководстве. К тому же Лелевель опирался на созданный им в Брюсселе 23 февраля 1835 г. Союз детей Люда Польского. Эта новая организация стала наследницей «Мести народа», организовавшей в 1832 г. экспедицию Заливского. Союз детей Люда Польского ставил перед собой ту же задачу: поднять восстание в Польше. Эта цель была сформулирована в Акте создания, Декларации и Уставе организации. Основатели Союза провозглашали лозунг объединения усилий эмиграции независимо от партийной принадлежности, но выделяли «тех, кто исповедует наши демократическо-национальные принципы». Главной первоочередной задачей объявлялось установление связи с Польшей, посылка туда эмиссаров. В документах Союза утверждалось, что Польша не умерла, что «эмиграция, унаследованная от неудач, спасла надежды и мысли народа, возвысила возрождающий Польшу дух и веру в собственные силы»; из этого делался вывод, что «Польша и дело народа победят». В трактовку понятия «дело народа» Союз детей Люда Польского вкладывал особый смысл. Подчеркивалось: «политическое существование и независимость Польши так связаны с интересами люда, что война за независимость и социальная реформа должны идти вместе, и чтобы их успешно осуществить, нельзя и невозможно их разделять»; их союз – это общая цель и одновременно средство ее достижения. Руководители Союза детей Люда Польского определяли три основных направления борьбы: за «освобождение всей Польши, гражданские и политические свободы и наделение Польского Люда землей в собственность». В политической сфере планировалось создание однопалатного парламента, избранного путем всеобщего голосования. В постановлении Союза ставилась задача «в целях отмены всяких привилегий и осуществления […] великой миссии человека, основанной на свободе, равенстве и братстве, организовать и подготовить национальное движение, готовя и используя все моральные и материальные средства, обеспечивающие как можно более скорое осуществление наших желаний». Установление «самовластного» Верховного правления обусловливалось необходимостью не допустить ослабления демократических принципов со стороны «каких-либо властей прежнего нашего восстания», «чтобы больше головы поднять не могли» оставшиеся с того времени представители сейма, деятели сеймовых фракций, функционеры и лица, занимавшие посты, а также аристократическая эмиграция со своими интригами и планами.

Внутренняя структура Союза детей Люда Польского отличалась четкостью. Пятеро членов Верховной власти были строго законспирированы и связаны коллективной ответственностью, их контакт с массами осуществлялся через Братьев стражи – посредников, которых назначала, определяя их численность, Верховная власть и которых знали в лицо лишь некоторые члены Союза. Группой членов Союза в несколько человек руководил «начальник», имевший доступ к Верховной власти через определенного посредника; решения принимались большинством голосов. Все члены Союза приносили присягу, каждый имел номер и псевдоним, в частности, Лелевель шел под номером 333 и назывался «Богун»

.

Союз детей Люда Польского был заинтересован в укреплении связей в эмиграции. Через вступившего в Союз Кароля Ружицкого (№ 76, «Богдан»), который являлся председателем Братского общества граждан-солдат, был налажен контакт с радикальной военной молодежью. Он же занимался агитацией в секциях Батиньоль и Фонтенбло Польского демократического общества, рассчитывая присоединить их к Союзу, и в результате был исключен из ПДО. Через Винцентыя Тышкевича (№ 43, «Ежи») старались склонить к сотрудничеству группу демократов, близких к партии Чарторыского, а через Валентыя Зверковского (№ 88, «Лютый») – часть карбонариев. Что же касается «Молодой Польши», там, наряду с Зверковским и Петкевичем, прочные позиции занимали также Антоний Глушневич (№ 3, «Марек»), Константый Залеский (№ 22, «Павел»). Члены Союза Петр Копчиньский (№ 7, «Копа»), Северин Пилиховский (№ 35, «Михал»), Винцентый Будзыньский (№ 111, «Вацлав»), Михал Будзыньский (№ 26, «Игнаций») вели работу в Галиции. Летом 1835 г. Лелевель направил в Польшу члена «Молодой Польши» Ш. Конарского с целью объединить тайные кружки по всей стране. Объединение поляков для национально-освободительной борьбы должно было стать примером для других славянских народов, так же, как и польская социально-политическая программа. Поднять народ на революцию рассчитывали при помощи духовенства и шляхты. Предполагалось, что во время борьбы помещики будут уплачивать специальные налоги, и потому требовалось провести учет всех имений и доходов их владельцев. Ставилась также задача подготовки оружия.

Основываясь на этих постулатах, Конарский, Жабицкий и братья Залеские договорились с Северином Гощиньским и Леславом Лукашевичем – руководителями созданного еще в 1833 г. в Галиции Союза друзей народа – о формировании Содружества Люда Польского. «Через люд для люда» – таков был лозунг Содружества, а его целью провозглашалось завоевание единой независимой Польши, опирающейся на «всемогущество народа-нации». Ставилась задача охватить организацией всю территорию бывшей Речи Посполитой. В налаживании работы Содружества большую роль сыграл Конарский, он гасил конфликты членов организации, принадлежавших к разным идейным направлениям, вместе с Залеским помогал Гощиньскому в организационных вопросах. Он также активно участвовал в разработке Устава Содружества, положив в его основу Устав «Молодой Польши» и опираясь на опыт конспиративных организаций, существовавших в Польше в последние годы. Главный акцент в программе Содружества был сделан на перестройку социальных отношений и сближение всех частей Польши. Говорилось о специальной миссии народов, о всевластии люда, причем, как и у Лелевеля и «Молодой Польши», отождествлялись понятия «народ» («нация») и «люд» («крестьянство»). Содружество провозглашало целью «не только освобождение Польши из-под чужого ярма, но полное омоложение нации», в его документах акцентировались принципы свободы и гражданского равенства, всеобщего голосования на выборах в сейм, звучал социальный мотив – уничтожение барщины и передача крестьянам в собственность их наделов. Знаменательно, что в руководстве организацией были не только представители интересов крестьян, но и сами крестьяне. В Содружестве боролись два течения – либеральное, ставившее задачу пропаганды среди крестьян и выступление на повстанческую борьбу в будущем, и демократическое, стремившееся к непосредственной агитации в народе, созданию революционных кружков ремесленников, гуралей и пр. Эти идеи находили отклик, в частности, у галицийских радикалов. Северину Гощиньскому и Люциану Семеньскому удалось присоединить к Содружеству и львовских карбонариев, создав, наряду с Главным собранием в Кракове, Земское собрание в Львове. Галиция стала главным пунктом приложения сил революционеров, так как они ориентировались, в первую очередь, на борьбу против Австрии. Но Ш. Конарский отправился также в Литву и на Украину, Л. Жихлиньский – в Познань, Ф. Венжик – в Королевство Польское (в Варшаву). Однако соединить все эти пункты эмиссарам не удалось

.

4. Борьба за объединение польской политической эмиграции. Конфедерация польского народа. Централизация Польского демократического общества и Великий манифест ПДО 1836 г

В годы наибольшей активности «Молодой Польши» в союзе с лелевелистами не прекращались их попытки объединить под своим началом эмиграцию, распадавшуюся на 200 маленьких огулов, которые вели между собой борьбу. Лелевель планировал возродить сейм и пытался при помощи Я. Ледуховского и Ф. Тщиньского созвать бывших парламентариев в Брюсселе. В то же время так называемая Корреспондентская комиссия, взявшая на себя объединительные функции после роспуска в мае 1834 г. Национального комитета польской эмиграции под руководством Дверницкого, разрабатывала новый устав в духе установок Польского демократического общества. В июле 1834 г. она выступила против партии консерваторов, приняв документ, «заклеймивший систему, которая убила Польшу». Документ стал актом осуждения бывшего главы повстанческого правительства

A. Чарторыского, который к тому же усердно хлопотал в это время о посылке польских военных частей в разные страны Европы и Африки. Это было не первое выступление демократов: еще за два года до этого, в июле 1832 г., Я. Н. Яновский обращался в редакцию парижской газеты «Le Messager des Chambres» («Вестник Палаты»), протестуя против хвалебной статьи, представлявшей Чарторыского воплощением борьбы поляков; протест был опубликован в 1833 г. в брошюре «Последние моменты революции в Польше в 1831 г.». Теперь, в 1834 г., за восемь месяцев объединились 2840 эмигрантов, подписавших акт с осуждением князя Адама. При этом Огул в Пуатье заявил, что «не только не питает доверия» к князю, но и считает его «врагом польской эмиграции», а эмигранты в Невере назвали Чарторыского «не достойным имени поляка, изменником родины» и «предавали его общественному презрению и проклятию потомков». Однако консерваторы и их глава получили поддержку части эмиграции: в пользу князя Адама подписались 248 человек, а от имени группы военных в Оксере Мохнацкий обратился 17 октября к Дверницкому с открытым письмом, где оправдывал действия Чарторыского. В то же время он призывал эмигрантов не ожидать от Европы освобождения Польши, а действовать собственными силами: «Ничьей помощи мы не отвергаем, – писал он, – но ни в чью помощь не верим». Подчеркивая необходимость создания «центральной повстанческой власти», Мохнацкий утверждал: «Для нескольких десятков миллионов поляков, если они хотят одного и того же, нет ничего невозможного». Свою концепцию он развивал и в переписке с В. Замойским, указывая на необходимость «объединить под верховным руководством одного лица всю эмиграцию, чтобы затем поднять на восстание всю польскую нацию». За этой монархическо-инсуррекционной концепцией Мохнацкого просматривался все тот же его взгляд на А. Чарторыского как на вождя польской нации, главу всей страны, что объясняло и оправдание им действий князя как в восстании 1830 г., так и в эмиграции

.

Поскольку объединительная акция Корреспондентской комиссии не удалась, группа эмигрантов в Ажане создала новую Объединительную комиссию и провела выборы в Комитет, куда вошли К. Дверницкий (как председатель), B. Зверковский, Я. Ледуховский, К. Ружицкий, Л. Ходзько, Б. Залеский и издатель газеты «Nowa Polska» Ю. Б. Островский. Против участия последнего выступили члены Комитета-лелевелисты, и в сентябре 1835 г. Комитет распался. К этому времени обозначился успех другого объединительного центра: наиболее сильная секция Польского демократического общества в Пуатье при поддержке других секций взяла на себя функции осуществления программного и организационного объединения – создания четкой исполнительной власти эмиграции и опубликования манифеста, содержащего новые идеи. Секция выиграла выборы в конце 1834 г. и в июне 1835 г. стала Центральной. Огул эмиграции принял разработанный ею новый устав. Сохранялась структура ПДО – деление на секции, по большей части пятичленные. Путем тайных выборов формировалась исполнительная власть – Централизация в составе девяти членов (позже их стало пять). Первые выборы состоялись 5 июля 1835 г., но работа Централизации началась позже, в начале 1836 г. Ее членами стали Ян Непомуцен Яновский, Томаш Малиновский, Александер Мольсдорф, Виктор Гельтман, Генрик Якубовский, Роберт Хмелевский, Люциан Зачиньский, Адольф Хрыстовский и Винцентый Ципрысиньский (последний вскоре умер). Большинство членов Централизации составляли «умеренные» демократы, выступавшие как против революционно-демократических, так и либеральных «крайностей». В. Гельтман, например, был против выдвижения лозунга общественной земельной собственности, критиковал программу ПДО, принятую в 1832 г., как чересчур либеральную и считал нужным ее изменить. Противниками «крайностей» были также Я. Н. Яновский, И. Р. Плужаньский и другие деятели Польского демократического общества. На этой платформе осуществлялась и «чистка» состава Общества

.

Новый проект Манифеста, в подготовке которого участвовали Гельтман, Малиновский, Хмелевский, Якубовский, обсуждался в секциях в течение года; в декабре 1836 г. его подписали 1135 членов ПДО, и он был издан на польском, немецком, французском и английском языках. В это время соперники ПДО продолжали попытки объединить различные группы эмигрантов. В 1836 г. Дверницкий, Ледуховский, Стемповский и другие основали Конфедерацию польского народа. Новая организация выдвинула программу борьбы за освобождение Польши, которая должна была стать «первой гарантией европейского равновесия». Подчеркивалось, что это цель польской эмиграции, и она имеет право и обязанность ее добиваться. Конфедерация выступила с лозунгом безвозмездного наделения крестьян землей в собственность после победы восстания как проявления доброй воли помещиков, и этот закон предстояло принять сейму будущей свободной Польши. Проведение выборов в сейм брала на себя Рада Конфедерации, так же, как и осуществление власти во время восстания. Польское демократическое общество не поддержало этот акт. «Nowa Polska» выступила с критикой, а Петкевич назвал положения программы Конфедерации «глупостью и вздором». Но ряд членов «Молодой Польши» присоединились к Конфедерации: Зверковский и Чайковский стали редакторами ее печатного органа «Narоd Polski» («Польский народ»), что способствовало ее популярности и помогло присоединить также лондонский Огул. Осенью 1836 г. организация уже насчитывала 300 членов, а затем соглашение с Дверницким подписал и Мадзини от имени «Молодой Европы». Предполагалось, что восстания в Польше и Италии должны произойти одновременно; предусматривались взаимопомощь в подготовке революций людьми, оружием, деньгами, отправка эмиссаров, пропаганда и агитация в войсках стран-угнетателей. Однако сотрудничества добиться не удалось. Так как Мадзини считал Дверницкого «нулем в политике», «Молодая Польша» рассчитывала на преимущественное влияние среди эмигрантов, к тому же у союзников существовали расхождения программного характера: Конфедерация выступала за немедленное «освобождение и наделение землей крестьян», и те, кто подписывали ее программу, обязывались передать крестьянам землю в своих имениях, «младополяки» же боялись утратить поддержку шляхты в Польше и откладывали этот акт на неопределенное время. В результате уже в августе 1836 г. Конфедерации пришлось приостановить работу, чему способствовали репрессии французских властей: по требованию союзных держав членов Конфедерации выслали из Франции, а ее руководство выехало в Англию, издав обращения к эмиграции и к французскому народу с протестом. Тем не менее, сторонники Дверницкого продолжали разрабатывать планы сплочения эмиграции, стараясь при поддержке части лондонского Огула создать новый комитет. В то же время «младополяки» пропагандировали в лондонском Огуле объединительные идеи Лелевеля: с начала 1837 г. А. Н. Дыбовский стал издавать в Лондоне журнал «Republikanin» («Республиканец»), с которым сотрудничали Штольцман, Гляйних, Калуссовский – «младополяки», тесно связанные с Лелевелем и Мадзини

.

Польское демократическое общество отвергло возможность беспринципного объединения. Когда 4 декабря 1836 г. появился так называемый Великий (Пуатьерский) манифест, в нем содержалось категорическое заявление: «Людям другой веры мы не подадим руки, ради мнимого единства не пожертвуем политическими убеждениями и не будем покупать минутного согласия полумерами». Манифест определял цель борьбы за свободу Польши собственными силами во имя установления демократического республиканского строя. Его авторы утверждали, что поляки – единственная нация, сохранившая и развившая демократические идеи славянства, которые у других славян были задавлены, что Польша одна «заслоняла европейскую цивилизацию» против «толп» татар, турок и москалей. «Польша, – говорилось в Манифесте, – эта исконная выразительница демократических идей, передовая стража европейской цивилизации, верная своей миссии, первой сразилась в бою и в этой борьбе пала», а «с ее падением шестидесятимиллионная семья славян потеряла единственного представителя, народы же – вернейшего союзника». Как подчеркивалось в документе ПДО, Польша «пала не в силу чужого превосходства, а в результате пороков социального состояния»: на всех этапах борьбы, как в 1794 г., так и в 1830–1831 гг., препятствием была позиция шляхты, которая «предпочитала скорее погубить дело родины, чем расстаться со своими привилегиями». В Ноябрьском восстании 1830–1831 гг. Польшу убил «эгоизм привилегированных», так как, когда господствующие слои польского общества поняли грозящую им опасность, они, хитро перехватив руководство в восстании, «превратили революционное движение в простую военную кампанию» и вместо того, чтобы поднять народ, «бросились в объятья лживых кабинетов», стали искать помощь у «соучастников убийства» Польши, вступили в переговоры с врагом. Но «польская нация жива, […] она уверена в своем будущем», – заявляли авторы Манифеста, утверждая:

«Польша ощущает в себе неугасшие силы, ее воскрешения требуют народы и боятся угнетатели». Они подчеркивали: «Только независимая и демократическая Польша способна исполнить свою великую миссию, разорвать абсолютистский союз, уничтожить его губительное влияние на цивилизацию Запада, распространить демократическую идею среди славян, ныне служащих орудием угнетения, объединить их вокруг этой идеи и даже своей добродетелью, чистотой и силой своего духа дать начало всеобщему освобождению европейских народов». В этой связи ПДО провозгласило лозунг: «Через Польшу для человечества!». На социальном облике «возрожденной независимой, демократической» Польши был сделан особый акцент. Одним из главных демократических постулатов Манифеста являлось «равенство» как «кардинальный, непременный национальный принцип»: каждому должно было быть гарантировано «обеспечение физических, умственных и моральных потребностей», «публичное, единое и общедоступное образование», «полная, неограниченная свобода выражения своих мыслей», свобода совести; провозглашался также принцип выборности власти и предоставления всем равных политических прав. Утверждая, что «единственной причиной бед Родины и всего человечества» является «общественный порядок, опирающийся на присвоении», авторы Манифеста провозглашали «право на владение землей и каждой иной собственностью», причем подчеркивали связь этого постулата с борьбой за независимость Польши: «первым лозунгом, зовущим к бою, должно быть освобождение люда, возвращение отнятой у него земли в его безоговорочную собственность, возвращение прав, призыв пользоваться выгодами независимой жизни всех без различия вероисповедания и происхождения». Примечательно, что передача крестьянам в собственность их наделов в первый же день восстания предусматривалась независимо от позиции шляхты и даже вопреки ей, но при этом ничего не говорилось ни о правах безземельных крестьян и батраков, ни о судьбе помещичьих фольварков, так как сохранение собственности шляхты должно было, по мысли идеологов ПДО, обеспечить национальное единство в борьбе. Таким образом, оставшийся в новом Манифесте старый лозунг «Все для люда – все через люд» теперь подразумевал не крестьянство (люд), а весь польский народ (нацию) без социальных различий. Он отражал главный принцип демократии, ее цель и форму

.

Члены Централизации считали, что в Польше имеются все условия для завоевания независимого демократического существования собственными силами и что «независимая, демократическая Польша» будет восстановлена. Они утверждали, что все ее граждане «без различия вероисповедания и происхождения обретут в ней интеллектуальную, политическую и социальную самостоятельность; новый, основанный на принципе равенства, порядок, охватывающий собственность, трудовую деятельность, промышленность, образование и все общественные отношения, займет место той анархии, которую присвоители до сегодняшнего дня именуют законами. Возрожденная Польша не может быть аристократической республикой. Вся власть будет возвращена народу, класс, который прежде господствовал, распадется окончательно, вольется в ряды народа, станет народом, все будут равными, свободными детьми одной матери-родины». Руководство ПДО утверждало, что задачей Польского демократического общества является «свободное развитие главной мысли», а на них возложена обязанность перенести эту мысль на родную землю и тем ускорить ее победу над внешним врагом и внутренними противниками. Поэтому программа ПДО разъяснялась и уточнялась в циркулярах и воззваниях Централизации, на страницах печати. Так, в 1836 г. публиковались материалы обсуждения проекта Манифеста в секциях, свидетельствовавшие о существовании в среде демократической эмиграции достаточно радикальных позиций. В частности, высказывалось мнение, что «право обладания землей и всякой иной собственностью может быть признано только труду». На протяжении 1830-х годов обсуждался вопрос о роли шляхты: утверждалось, что Польское демократическое общество «не может сотрудничать со шляхетским сословием как с классом, как с поработителем крестьянства. Демократия по самому своему названию является антишляхетской». К шляхте обращались с предупреждением: «Не с мечом Архангела, не путем поджогов и убийств мы хотим восстановить Польшу […]. Но […] если те, кто до сих пор угнетал люд, вызовут его реакцию своим упорством в сохранении присвоенного, то пролитая братская кровь падет только на их преступные головы». Это было развитием тезиса Манифеста: его авторы провозглашали дозунг национально-освободительной революции без кровопролития, но предупреждали помещиков, что в случае «бурных потрясений» крестьянство станет судьей и мстителем. Они приходили к заключению, что «горстка привилегированных» не стоит «счастья 200 миллионов»

.

Разъяснительная работа, которую Польское демократическое общество вело в этот период, шла по определенным направлениям: социальные и политические проблемы анализировались в его печатном органе «Pamietnik TDP» («Дневник ПДО»), вопросы истории – в издании «Przeglad dziejоw polskich» («Обзор польской истории»), за политико-литературное направление отвечал «Noworocznik» («Ежегодник»), военным вопросам посвящался «Kurs sztuki wojskowej» («Курс военного искусства»). Полемические материалы публиковал преимущественно «Demokrata Polski», кроме того, для сатирических выступлений использовался журнал «Pszonka» («Пшонка»). Авторами материалов и статей часто бывали идеологи ПДО и создатели его Манифеста Я.Н. Яновский и В. Гельтман. Последний не уставал напоминать: «Демократия – это наша родная идея, возникшая на родимой земле много веков назад, и в течение веков ее кормили и пестовали; ее мощи мы были обязаны всем блеском нашего народа, а ее нарушению – его упадком; в ней наше прошлое, а тем самым и наше будущее». «Возрожденная независимая Польша будет демократической», – утверждал он. Но, как отмечалось в одном из документов ПДО, «демократическая идея не является только национальной польской, это всеобщая идея современной эпохи», и именно ее воплощает Польское демократическое общество. В связи с этим 29 ноября 1838 г. на торжестве в Париже Гельтман заявил, что миссия Польши – «возглавить народы в их борьбе против рабства»: народы сочувствуют Польше, и поляки готовы пролить за них кровь, осуществляя лозунг «Через человечество для Польши!». «Все наши надежды, – подчеркивал Гельтман, – мы связали с народами […]. В освобождении чужих народов мы видели освобождение собственной родины». Он напомнил о событиях в Лионе, Савойе и Франкфурте и участии в них польских эмигрантов, но отмечал, что после того как революция в Европе пошла на спад, поляки поняли: симпатия к ним означает лишь умение плакать над несчастьем другого, а не умение «подать ему смелую руку». Поэтому, заключал Гельтман, силы для борьбы нужно искать не в чужих сердцах, а в собственной груди. «Борясь за свою родину, – утверждал он, – мы исполняем священную миссию, боремся за дело всего человечества». В соответствии с этим и провозглашался новый лозунг ПДО: «Через Польшу для человечества!»

.

Новые условия требовали выработки новой стратегии и тактики, и ПДО разработало установки по важнейшим вопросам, в том числе о внутренних силах польского восстания в социальном и политическом отношении, о причинах прежних неудач в освободительной борьбе и средствах избежать этого на будущее; намечались и контуры будущего облика независимой Польши, разъяснялись принципы организации законодательной, исполнительной и судебной власти в демократическом обществе, а также принципы организации гмин – власти на местах. В 1838–1841 гг. появились статьи об организации в восстании центральной власти и подчиненных ей властей, о том, какие права нужно отменить на время восстания, о принципах создания и организации его вооруженных сил. Так, подчеркивая необходимость для свержения иноземного господства «слить воедино» «мысли и души», авторы статей разъясняли, что во имя этого в восстании должны быть ограничены политические «индивидуальные» права, то есть отменена выборность. Право на свободу слова как в печати, так и на публичных собраниях, признавалось для выражения приверженности отчизне и люду. Признание свободы личности сопровождалось предостережением: тот, кто будет действовать во вред делу народа, предстанет перед судом. Признавалась свобода религиозных убеждений, «если только они не содержат губительных антисоциальных догм и тем самым не являются вредными и противными всеобщему благу». Протест против религиозной нетерпимости прежде всего был направлен против католицизма, с которым «шляхта поженила свою золотую вольность». Как подчеркивалось, католицизм «не только оказался губительным и неблагодарным для Польши, но и сделался послушным орудием деспотизма», подтверждением чего явилось осуждение папой Григорием XVI польского восстания.

При разъяснении будущих прав и свобод встал вопрос о собственности. Признавалась ее неприкосновенность, но делалось исключение для привилегии земельной собственности: предполагалась ее ликвидация или модификация. Это было напрямую связано с важнейшей задачей формулирования тех положений программы восстания, которые были призваны заинтересовать крестьянство и обеспечить его участие в борьбе за национальное освобождение. В статьях идеологов ПДО одним из главных мотивов было представление крестьянства в качестве «несомненно, величайшей силы» Польши как в политическом, так и в социальном отношении; отмечалось, что «его ненормальное, антиобщественное положение лишает его, правда, тех сил, которые могут развивать и воспитывать только свободные народы при законе равенства; но, с другой стороны, это же положение рождает в нем мощь, какой не знают другие народы». «Если рассматривать массы нашего народа в политическом аспекте, – писал в 1838 г. В. Гельтман, – в них заложена величайшая сила восстания; своей огромной массой, естественной жаждой выйти из состояния нищеты, подчинения и унижения, в котором они до сих пор находились, они победят внешних врагов, а внутренних заставят замолчать. В социальном отношении эти же силы, расширенные и подкрепленные во время восстания, являются для нас гарантией того, что освободившееся общество извергнет из своего лона элемент привилегированности, сделает опорой своей организации принцип равенства». «Вера в люд» была верой деятелей ПДО. Они видели свой «величайший, важнейший долг» в усилиях по «извлечению тех сил, которые до сих пор дремлют в массах не разбуженные». Заявляя: «Когда люд будет наш, то и Польша будет нашей», они подчеркивали: «Только при искренним, братском, а не двусмысленном, как по большей части было раньше, отношении к люду мы можем надеяться на счастливый конец наших национальных усилий». Важной задачей являлось формулирование тех положений программы восстания, которые были призваны заинтересовать крестьянство и обеспечить его участие в борьбе. «Гарантиями для духовного освобождения люда» должны были служить «отмена крепостной зависимости, служебных работ, ликвидация всех привилегий рождения, шляхетства, титулов князей, графов и баронов; отмена законов, устанавливающих различия в возможности выполнять общественные функции, и тех, что дают преимущество одним вероисповеданиям перед другими». Но «для люда, – утверждали идеологи ПДО, – наряду с моральным элементом – свободой, нужен и элемент физический – земля, с которым неразрывно связаны и другие элементы, необходимые для жизни». Поэтому установление «гражданского, политического и религиозного равенства» предполагалось дополнить обеспечением и «материального освобождения». Оно выражалось в «отмене существующих прав на собственность, являющихся результатом присвоения, отмене барщины, чиншей, дармовых отработок, пожертвований и всяких других поземельных тягот, ликвидации всякого рода торговых и ремесленных монополий и привилегий, а вместо этого в превращении жителей, занимающихся земледелием, в собственников, в освобождении труда и даже, насколько будет возможно, в его организации». Все это предполагалось сделать «с первым кличем “К оружию!” и, возможно, путем оглашения торжественного акта, который обнародует и введет в действие правительство». Таким образом, утверждалось в прессе Польского демократического общества, «будущее восстание не может быть простой инсуррекцией; оно станет революцией, революцией социальной. В этом понятии заключена вся тайна будущего существования Польши»

.

Говоря о принятии в первый момент восстания постановления о раздроблении помещичьих земель, идеологи ПДО подчеркивали, что не нужно «считать этот предварительный акт справедливости полным ее выражением»: окончательно справедливость наступит при проведении «дальнейших реформ после освобождения от чужого ярма». «Для крестьянства, – писал Гельтман, – […] самой верной гарантией счастливого будущего является свобода, основанная на земельной собственности и как воздух необходимая для его политической жизни». Кроме того, указывал он, акт о наделении землей в собственность будет не только лозунгом к бою для зависимых от помещиков крестьян-земледельцев, но и примером для безземельных, гарантией того, что после победы восстания они получат землю. Гарантией для сельского люда должны были стать и выборные органы – сеймики, но их создание предполагалось отложить также до освобождения, поскольку они могли стать источником конфликтов, а во время восстания была необходима единая неограниченная власть. В статье Гельтмана затрагивался также вопрос о «национальном долге», то есть о падающей на всех выплате за передаваемую крестьянам земельную собственность. Заявляя о «безусловном наделении землей в собственность 7 миллионов крестьян» как о «жизненном условии всех гарантий и жизненном вопросе восстания», идеологи ПДО подчеркивали, что речь не идет о вознаграждении помещиков, о котором говорила либеральная шляхта, потому что «Польша возродится не через шляхту, а через люд, ибо только через люд она может восстать. В люде таится здоровый, чистый, не испорченный элемент». Поэтому, говорилось в статье Гельтмана в 1841 г., так важно ознакомить крестьян с политической и социальной программой будущего восстания: «таким образом, огромная масса, охватывающая 15 миллионов населения, та, что составляет сущность, опору, основу нашего общества, земледельческий класс получит сильную уверенность в духе и результатах революции». Что же касается шляхты, то она оценивалась как «бессильный элемент, как класс, как масса, представляющая Польшу, которая дала самые наглядные доказательства того, что не может встать во главе общества и вырвать его из пропасти несчастий». Тем не менее, Гельтман, отделяя шляхту от аристократии, признавал, что, в отличие от последней, названной им «антинациональным элементом», шляхта не обделена национальным чувством и также испытывает «жажду сбросить чужое ярмо», но выступает против социальной революции, опасаясь утратить свои привилегии. Он возлагал надежды на сознательность «здоровой» части шляхты, уповая на то, что она «больше не будет класть на одни весы собственный интерес и интересы страны и реабилитирует себя, искренне бросившись в объятия народной революции». Демократы твердо верили, что такие времена наступят: Польша, утверждали они, «восстанет либо одна, либо вместе с другими народами Европы, когда придет час восстания». При этом чужая помощь считалась за «самое второстепенное» условие, акцент делался на собственную готовность. «Если мы объединимся вокруг одной общей мысли, – писал Гельтман в 1841 г., – […] будем все как один человек думать, говорить и действовать, станем единством, сделаемся силой сначала моральной, потом политической; а когда наша мысль, все лучше понимаемая, охватит, наконец, все элементы движения и это движение вызовет, тогда мы достигнем цели нашего существования […], вернемся к источнику, давшему нам начало, к народу»

.

5. Идеи утопического социализма в польской эмиграции и создание громад Люда Польского (вторая половина 1830-х годов)

В течение 1830-х годов вопрос о связи социальных и национальных задач польского народа оставался в центре внимания эмиграции, и в ее среде зрели все более радикальные представления об их соотношении. Об этом, в частности, свидетельствовала уже речь Кремповецкого, произнесенная 29 ноября 1832 г. в Париже. В 1834 г., уезжая из Брюсселя в Лондон, Кремповецкий отдал в редакцию парижской газеты «Postep» («Прогресс») статью, озаглавленную «Национальность (Централизация)», где высказался за полную ликвидацию феодальной земельной собственности, за последовательную демократическую революцию, в которой решающую роль должны сыграть крестьянство, в том числе безземельное, и городской плебс. Он утверждал, что существующий социальный порядок, признанный «законным» и «святым», в действительности имеет причиной «темноту одних и хитрость других», подлинный же социальный порядок есть гармония между целым и его отдельными частями. «Народ, – писал Кремповецкий, – все части которого не связаны, не сцентрализованы общим интересом, всегда легко завоевать», а Польша являлась страной, где не было централизации, ее сердце перестало биться из-за «отравы», какой стали «шляхта, помещики, олигархи, эгоисты». Он подчеркивал различие в трактовке понятия «национальность»: по мнению панов, это установка, «не позволяющая не-шляхте владеть собственностью», это «право иметь в собственности людей». Именно такое понимание «национальности», утверждал Кремповецкий, убило Польшу, потому что оно означало «отрицание национальности». Автор статьи резко осуждал социальное устройство польского общества: «Привилегии, – писал он, – это преступление, совершенное в пользу отдельных людей и с ущербом для общества. Собственностью являются только наши силы. Собственность не проистекает из природы, а возникает из социальных договоров […]. Собственность можно подвергнуть изменению и даже отнять, если она вредит обществу и если такова его воля». Возвращаясь к мыслям, высказанным им в речи 29 ноября 1832 г., Кремповецкий указывал на эгоизм шляхты, который «убил Польшу, ибо уничтожил ее силы, ибо сделал несколько десятков миллионов крестьян равнодушными, лишил их патриотического чувства, потому что не хотел, чтобы крестьянство это чувство имело»; в результате «крестьянин, доведенный до состояния скота, не мог осознать родину, так как ее не имел». Как и в ноябрьской речи 1832 г., Кремповецкий обосновывал неизбежность крестьянской революции: «Когда чаша страданий переполняется, когда крик о справедливости называют бунтом, бунт становится для угнетенных обязанностью. Так произошло на Руси, где тирания дошла до высочайшей степени». Говоря о восстании на Руси, Кремповецкий имел в виду массовые крестьянские восстания XVII–XVIII вв. на украинских землях шляхетской Речи Посполитой, в частности, восстание под руководством Богдана Хмельницкого и Колиивщину. Напоминая о них, автор статьи предостерегал: «Крестьянству нужно благосостояние и просвещение», а поскольку оно этого лишено, то «измученное страданиями и темное, оно слепо ударит по всему тому, что им не является». Кремповецкий подчеркивал, что решение крестьянского вопроса необходимо для решения вопроса национального, и упрекал шляхту за то, что она нарушила «централизацию», то есть единение народа, что ее эгоизм и старые, реакционные понятия делают ее «союзником Николая». «Пав из-за отсутствия Централизации, – заявлял он, – Польша лишь через Централизацию может подняться. Эта Централизация наступит во имя интеллектуального, морального и материального освобождения польского крестьянства, во имя идеи всеобщего братства». Он указывал на основные нормы этого будущего состояния крестьян: «Человек не может быть собственностью», «не должен отдавать от своих трудов никому, кроме части на потребности общества», «законом является лишь сама воля крестьянства». Таким образом, в глазах Кремповецкого крестьянство выступало как решающая сила нации, и в этом его, видимо, убеждали также впечатления, вынесенные из наблюдения за жизнью европейских стран, где развивался капитализм. «Не в городском сословии, – утверждал он, – заключена сила народа […], горе стране, где оно получит перевес […]. Централизация у него находится в банке, родина – в доме, слава – в шкатулке. В нынешнем состоянии Европы городская каста отличается от шляхетской тем, что одна заставляет людей работать на себя на земле, другая – за станком». Обобщая все сказанное, автор статьи подводил итог: «Централизация польского люда заключена в одной идее – всевластии народа. Следствия этой идеи таковы: нет неволи, каждый имеет право на комфортное независимое существование, основанное на труде; каждый является частью носителя всевластия». Чтобы достичь «Централизации», заключал Кремповецкий, «Польше нужна диктатура мысли»

.

Развивать свои идеи он продолжал в Англии, где развернулась острая борьба за руководство лондонским Огулом: ряд последовательных выборов сопровождался драками и дуэлями, в которых, в частности, принимали участие Кремповецкий и Ворцелль. После исключения из Огула Ворцелль, Кремповецкий и Пулаский создали в Лондоне свою гмину в составе 64 членов, но вскоре переехали на остров Джерси. Стянув туда около 30 своих сторонников, они вместе с находившимся там Зеноном Болеславом Свентославским создали в Сент-Элье в конце 1835 г. центр народно-революционной пропаганды и направили своих посланцев Северина Дзевицкого и Винцентыя Вежбицкого в Портсмут. Там была организована школа, где солдат – польских крестьян обучали грамоте и внушали им социально-утопические идеи. Основой служил Акт основания Польского демократического общества от 17 марта 1832 г., содержавший призыв к братству народов (людов), лозунг общности земли и ее плодов. В ноябре 1834 г. в Портсмуте возникла самая большая секция ПДО (к маю 1835 г. она уже насчитывала 123 чел.), получившая имя «Грудзёнж» по названию местности, где польские солдаты – повстанцы сидели в прусской тюрьме. Она сотрудничала с секцией, руководимой С. Ворцеллем и А. Гронковским в Сент-Элье на Джерси. Во время дискуссии, развернувшейся в Польском демократическом обществе в ходе подготовки нового манифеста, портсмутская секция, крестьянская по своему социальному составу, выступила с критикой возникшей у руководства ПДО попытки пересмотреть основополагающие лозунги обобществления земли и интернациональной солидарности. Речь шла о письме, с которым руководители Общества обратились к министру внутренних дел Франции, когда в середине 1835 г. французское правительство предприняло полицейские акции против ПДО, подозревая его в связях с французскими карбонариями. Авторы письма, подчеркивая национальный характер действий польской эмиграции, открещивались от всяких сношений с европейским революционным движением, мотивируя это тем, что поляки убедились в химеричности, безосновательности надежд на «чужую помощь». Что касается программы ПДО, утверждалось, что целью Общества является мирное осуществление социальных реформ – освобождение крестьян, которое откроет путь к восстановлению Польши в давних границах. Реакцией на это письмо стал принятый портсмутской секцией документ – «Акт обвинения так называемого Польского демократического общества». Национализм, говорилось в нем, не служит Польше, он отражает взгляды определенного класса, который «сосет народ»; руководство ПДО закрывает путь развития польского народа, отделяя его дело от «непрерывного похода всех европейских народов за равенство» и тем самым лишая Польшу «выгоды, какую может ей принести просвещение, опыт и оружие народов Европы». Как утверждалось в документе, причина этого состоит в том, что ПДО выступает «исключительно в защиту интересов шляхты – социального класса, по неумолимому приговору истории обреченного на уничтожение» и пытающегося сохранить существующее положение. Польское демократическое общество, писали авторы «Акта», «пренебрегает польскими крестьянскими массами, стремится отрицать их патриотизм», в то время как именно «польский люд всегда боролся за польское дело», «шляхта же беспрестанно его предавала»; «польский люд сражался, а шляхта складывала оружие». В «Акте» перечислялись все измены шляхты и содержалось извинение перед общественным мнением революционной Европы за «самовольное», не поддержанное низами выступление шляхты. В целом содержание документа призывало опереться в деле революции на крестьянские и плебейские массы Польши для завоевания социального и национального освобождения при опоре на международную солидарность революционных сил, стремящихся построить новый строй на обломках старого

.

«Акт обвинения так называемого Польского демократического общества» возник на фоне широкой дискуссии, развернувшейся в эмиграции вокруг проекта нового Манифеста ПДО, разработанного его лидерами В. Гельтманом и Я.Н. Яновским. Наряду с опубликованным «Актом» портсмутской секции, 25 мая 1835 г. появилось письмо 123-х ее членов, составленное Ворцеллем и Кремповецким. В нем были повторены основные мысли статьи Кремповецкого о том, что собственность не является «законом природы». Авторы формулировали программу по крестьянскому вопросу: «Индивидуальная собственность, – заявляли они, – является зародышем существующего общественного порядка», и пока ее не заменит «понятие общественной собственности […], она будет вечной охранительницей рабства люда». «Право собственности, освященное вековым грабежом и убийством, – говорилось в письме, – противоречит праву на жизнь, вытекающему из самой природы. Оно убивает право на жизнь, поэтому мы должны его свергнуть, уничтожить, если не хотим идти против природы. Признавая равное право всех на жизнь, мы уже тем самым отвергаем чудовищное право частной собственности». «Как право на жизнь, так и право собственности, – провозглашалось в письме, – есть общее благо. Это неоспоримые, нерушимые истины, с которыми нельзя вступать ни в какие компромиссы»

.

Центральная секция ПДО осудила такую позицию портсмутцев и провела опрос среди других секций. Как свидетельствовало из ее циркуляра от 12 сентября 1835 г., 11 секций высказались против обобществления земельной собственности. В результате большинство членов портсмутской секции порвало с ПДО: 30 октября 1835 г. 138 эмигрантов (в значительной части с крестьянскими фамилиями) объявили о создании Громады Люда Польского «Грудзёнж». 6 ноября в Громаду вступили С. Ворцелль, Т. Кремповецкий, С. Дзевицкий, А. Гронковский и другие революционные демократы. Каждый из членов подписывал декларацию, заявляя, что отрекается от социальных выгод, «не опирающихся на права, служащие всему польскому люду», будет стараться возвратить эти права, пользование которыми означает «всевластие люда», и бороться против того, что мешает уравнению социальных условий, против «существующего общества эксплуатации человека человеком»

.

30 октября Громада обратилась к эмиграции с воззванием, которое подписал 141 человек, среди них 30 ремесленников и 15 крестьян. Воззвание, по существу, явилось манифестом Громады, ее члены объясняли создание своей организации на основе резкого отличия эмигрантов-крестьян от шляхетской эмигрантской массы: страдания народа и шляхты разные, заявляли они, разные и даже противоположные их интересы, по-разному борются они за Польшу, у них различный путь к ее освобождению. «Поэтому, – говорилось в воззвании, – не только положением, но и нашей мукой, интересом, чувством мы были оторваны от остальной польской эмиграции. Мы несли на себе посланническую миссию польского крестьянства и всеми своими поступками нынешними и будущими мы сумеем утвердить ту истину, что Польша поднимется не через шляхту, а через люд». Поскольку Польское демократическое общество отдало предпочтение шляхте, отказавшись от провозглашенного в Манифесте 1832 г. лозунга уравнения социальных условий, авторы воззвания клеймили руководство ПДО за «вашингтонизм» и «лафайетизм», за то, что ПДО «закрепляет и санкционирует страдания крестьянства, обещая кинуть ему кусок земли, как кость голодному псу».

Они объявляли все будущие действия ПДО «недействительными и злонамеренными по отношению к польскому люду, так как они продиктованы реакционной доктриной»

.

В воззвании Громады характеризовались три направления в польской эмиграции: сторонники сейма, виновного в гибели Польши; лелевелисты, стремящиеся воскресить Польшу силами крестьянства и шляхты; Польское демократическое общество, которое вместо шляхты видит союзника народа в буржуазии, в промышленных и торговых слоях общества и хочет сменить шляхетскую Польшу на купеческую. Авторы воззвания утверждали, что частная собственность на землю приведет к господству капитала: «Польская […] земля может стать собственностью банкиров», это «переродит Польшу сельскохозяйственную в промышленную, создаст […] жадную и грязную касту». Тем самым, утверждали члены Громады, меняется имя тиранов, но остается тирания, и народ идет на восстание против такой власти, убивающей Польшу. От его имени они заявляли, что выдвигают лозунг «восстания мысли», которая «вооружает руку», так как «там, где мысль уничтожена и раздавлена, там легко разбить и вооруженную силу». «Новые понятия заняли место старых, изношенных, – говорилось в воззвании. – Люд не хочет быть унижающимся нищим, ждать от источенного червем меньшинства своих прав как жалкой подачки, люд все равняет по себе, не стараясь подтянуться, потому что является наивысшей, последней ступенью земной мощи». Отдавая дань христианским воззрениям, члены Громады обращались к либерально-шляхетским идеологам: «Сегодня над народом витает дух Божий, а идея всеобщего равенства, мысль о достижении всеобщего счастья не насытится частичным обещанием ваших милостей, которое вы с трудом и болью выдавили из себя […]. Если вы сами добьетесь вашей родины, сами в нее и возвращайтесь, потому что мы представляем другую отчизну, противоположную вашей. Наша отчизна – то есть польского крестьянства – всегда была отделена от родины шляхты […]. Море крови в целом мире разделяет шляхту и люд. Только будущее – исправление, жертвенное посвящение и любовь – могут преодолеть эту границу. Уже настало время покаяния и раскаяния. Когда же оно закончится, кровь, бурлящая местью и злодеяниями, падет на голову неисправимых жестокосердных грешников, которые, как отдельная нация, как банда преступников, настаивает на своей исключительности. Уже пришло время […] образовать единое целое. Люд является единым целым. И вам, помещики, приходит пора присоединиться к нам». Но установление братства людей Громада считала лишь первым этапом прогресса, следующим шагом должно было стать «уравнение социальных условий», иначе возникла бы тирания тех или других, и цель освобождения Польши не была бы достигнута. «Рабство или безусловное равенство; Николай или полное возвращение прав люду» – такой выбор Громада предлагала шляхте

.

Таким образом, воззвание Громады от 30 октября 1835 г. провозгласило лозунг отделения Польши шляхетской от Польши народной, обозначило разграничение интересов крестьянских масс и шляхты, выдвинуло утопическое требование всеобщего социального равенства. Программа утопического социализма была развернута в воззвании Громады «Грудзёнж», направленном 10 декабря 1835 г. членам секции ПДО в Вимонтьер. В нем получил дальнейшее развитие вопрос о собственности. Авторы воззвания заявляли, что признают «первой, самой святой, основанной на законе природы, а скорее на законе Божьем, и единственно неприкосновенной собственностью человека его собственные силы, право употребить их на избранный род занятий, а затем и на результат этого труда». Если заработанная собственность признавалась законной или незаконной, в зависимости от законности самого заработка, то наследственная собственность безусловно объявлялась «незаконной и требующей скорейшей ликвидации», в ней усматривались «черты анархичного, противного всякому единству, безнравственного индивидуализма», а ее источник видели в привилегии рождения, которая становилась «правом, более святым, чем само всевластие» народа, делала независимым от него отдельных людей, «создавала у них интересы, обособленные от интересов общества». Наследственная собственность, подчеркивалось в воззвании, предоставляя одним средства для жизни, а других ставя в зависимость от первых, устанавливала «настоящее неравенство, основанное на угнетении и господстве и все возрастающее в следующих поколениях». Члены Громады выступали против как помещичьей, так и крестьянской наследственной собственности, так как в целом были против индивидуального землевладения. Считая право на землю принадлежащим всему народу, они не желали «неограниченно множить число мелких земельных собственников», указывая на «естественные последствия» этого – «упадок индустрии, торговли, искусства и ремесел, а более всего просвещения и общественной силы». «Мы не хотим, – писали они, – распространения индивидуализма, вместо его уничтожения», и создания условий для роста числа собственников, обладающих «исключительной привилегией», что привело бы к «многократному увеличению силы господствующей касты, тирания которой над неимущими […] была бы, таким образом, увековечена»

.

Идеалом Громады стала общественная собственность «как социальная форма обращения внешнего мира на пользу человека, как гарантия его существования, данная обществом, как союз, связующий в единое сообщество его отдельных членов». Но для этого «собственность должна была принадлежать не им, а всему их сообществу», которое, исполняя соответствующие этому закону обязанности, предоставляло бы каждому человеку средства его существования, прежде всего, обеспечив его воспитание и обучение, а затем «снабжая орудиями труда, каковыми являются для одних земля, для других мастерские, конторы и т. п.». Вопрос о выделении средств производства во временное (пожизненное) пользование должны были решать исполнительная власть или собрания на местах; каждому выделялся бы «некоторый капитал, одинаковый для всех, ибо он должен был соответствовать работе, которую каждый себе выбирал»; тех, кто работать не мог, предлагалось содержать на общественный счет. Характерно, что Громада отдавала предпочтение коллективной форме труда как более прогрессивной.

«Мы хотим, – писали ее члены, – чтобы место нынешних монополистических частных банков, владельцев фабрик и т. д. заняли распространенные по всей стране правительственные (государственные. – С. Ф.) заведения под названием национальных банков, ссудных касс помощи и других, которые, исполняя свое настоящее предназначение, предоставляли бы средства тем, кто нуждался в них для осуществления крупных предприятий, непосильных для отдельных людей. Кроме того, мы хотим, чтобы свобода объединения производственных, торговых и прочих корпораций соединяла между собой людей во все более расширяющуюся общность, основанную на общности труда и его плодов». Программа Громады предусматривала, что «искусство, наука, производство, обращенные к своим социальным целям, должны приносить стране пользу в том же объеме, но более высокого качества», и нужно, чтобы все эти институты направили свои усилия на «социальное и умственное воспитание общественного организма под верховным влиянием контролируемой народом, но действенной, сильной и единой центральной администрации»