Испытания сионского мудреца

– «Оттен уволился», – раздалось на следующий день на утренней конференции, и все посмотрели на оставшуюся арт-терапевта фрау Ганзен, как на ещё слегка живую, но в стадии клинической смерти покойницу. Та молчала, тогда не выдержал я: «Чего я не пойму, так это то, как можно было так шуметь и в один момент разбежаться!». «А если для людей невыносимо стало!» – разъяснила Ганзен. «Тогда не надо было начинать! – отрезал я. – А где Оттен?» – спросил я. «Он больше не придёт. Вчера, после просьбы главного врача, он сразу и вещи свои забрал», – горестно произнесла Ганзен.

«Ну что, доктор, я вам говорил! – встретил в вестибюле меня, радостно улыбающийся, Шнауцер. – Зайдите ко мне! Силке, приведи-ка мне секретаршу! Она теперь, как председатель Совета, имеет право его распустить! А нам с доктором, кофе принеси! Пейте, доктор, вот вам и со сливками, вот вам и с сахаром – берите!».

«Ну, как дела в твоём профсоюзе?» – спросил весело Шнауцер у Пирвоз. «Соответственно обстоятельствам», – уклончиво промямлила Пирвоз. «Ну что, давай, ты председатель, нет уже двух у тебя членов, а завтра и Ганзен уйдёт! Распускай свой Совет!» – сказал ей, смеясь, Шнауцер, не предлагая сесть. Пирвоз стояла у двери. «Нет, это сейчас невозможно», – произнесла тихо Пирвоз. «Как, невозможно?!» – возмутился Шнауцер её наглости. «Так ведь это неплохое и нужное дело», – вновь промямлила Пирвоз. «Что! – заорал Шнауцер. – Ты что несёшь! Я их разогнал, а ты! Rat (совет) тебе нужен! Ты что это себе такое позволяешь! А ну-ка, объясни почему!» – стукнул по столу Шнауцер так, что кофейные чашечки зазвенели, а Пирвоз, как собака присела на задние лапки у порога на корточки, как на парашу! Шнауцер поднялся из-за стола, и стоя над ней, как бы рассматривал, что она сделала! «А ну-ка, пошла вон!» – предложил он Пирвоз, которая как собака, не вставая на ноги, так же на корточках выползла за дверь. «В чём дело, доктор?! – спросил у меня удивлённый Шнауцер. – Что этому говну нужно?! Что ей власти захотелось, наверное!».

«В связи с убытием из состава Совета трёх членов, на своём внеочередном заседании Совет постановил: «самораспуститься!» – висело объявление на следующий день на доске объявлений. «Значит, и фрау Ганзен ушла!» – понял я.

«Пусбас», – представилась на очередной утренней конференции пятидесятилетняя коренастая, коротко подстриженная, но в юбке и кофточке с обилием деревянных и прочих украшений на шее, вновь принятая врач. Заместитель главного врача Пиппер смотрела на неё с гордостью. «Это её кандидатура», – понял я. «Facharzt – специалист общеврачебного профиля, – указала она на Пусбас и добавила для меня: – Она тоже делает иглоукалывание!». «Нет, нет, я только пару семинаров прослушала», – поправила её Пусбас. «Он у нас этим занимается», – неохотно указала на меня Пиппер. «Ой, как интересно будет посмотреть!» – с надеждой, глядя на меня, произнесла Пусбас. «С удовольствием, – без энтузиазма ответил я и подумал: – Не учи врага своего – ремеслу своему!». Эта понимание у меня с детства, она внутри меня, не знаю, кто или что во мне это говорит – предупреждает! Понятно, что это в генах! – Немцы любят подглядывать, – вспомнил я весь свой предыдущий опыт в Германии, – но сами при этом ничего стараются не показывать, если есть что показать!». Вспомнил уже первое знакомство со здравоохранением в Германии в клинике Бюргерхайма, где погостил полтора месяца, больше не позволили и ничего не показали! Даже ультразвуковую диагностику, когда подглядывал не получал никаких вразумительных ответов, всегда было чувство, что путаюсь под ногами! А полуяпонка – врач практикантка, от «учительского тела» – зав. отделением, меня оттесняла! Своими вопросами старалась его отвлечь, зато купила иглы за свои деньги, чтобы подсмотреть, как я колю.

На очередном Teamsupervision (супервизион команды) все мрачно молчали. «Я многих уже не вижу», – произнёс после томительного молчания тот же усатый супервизор. «Да», – траурно согласились уцелевшие недобитки. «А куда они делись?» – риторически поинтересовался супервизор. «Изгнали из наших рядов», – заявили гордо, уцелевшие от репрессий. «Что меня больше всего поразило, друзья их ещё добивали, втыкали свои ножи! Добивали, как бы уже убитых, наносили им удары в спину! – как реквием пропела танцовщица Роллике. – Это мне напомнило картины, которые нам показывают из нашей истории – как нацисты евреев убивали. Так и здесь, убили как бы евреев», – и она заплакала. «Вот те на! – подумал я. – Вот это сравнение! И причём здесь евреи! Немцы, оказывается, евреев здесь убили! Эти антисемиты: Оттен и остальные, оказывается, евреи! Здесь просто немцы не сработались с немцами! Одни немцы уволили с работы других и совсем не жестоко, даже пособие за 3 месяца вперёд заплатили! Голодом не выморили, не сожгли в печах и в газовых камерах не задушили, могилы не заставили себе вырыть и живьём не закопали! Просто не поладили немцы с немцами! И уволенные не евреи, а даже, наоборот, – «антиевреи»! Помнится, на одной из конференций врача Оттена ярость благородная захлестнула: – Стоит, оказывается, покритиковать Израиль, как тут же евреи объявляют войну честным людям Германии! И в первую очередь их лучшим представителям, как, например, члену партии свободных демократов из Мюнстера! Никак не успокоятся евреи! – гневно, как одна из русских националистических певиц, заявил Оттен. – Никому не дают мирно жить евреи: ни палестинцам, ни немцам, а сами настоящие фашисты! – И эта Рол-лике тогда присутствовала и одобрительно молчала! И вот те на! Это он – Оттен, оказывается, еврей! Это как же надо всё извратить! Все поставить с ног на голову!». Меня распирало от возмущения, но я промолчал, вспомнив, что нахожусь в «тылу друзей»! Все же что-то, видать, изменилось в моём лице! «А что думает эксперт по тоталитаризму?» – обратил на это внимание супервизор, неверно, как психолог, оценив мою реакцию. – Вы, по-моему, такую развязку и предсказывали!». «Да, к сожалению», – постарался я из злого – траурное лицо сделать. «Ну, а теперь, что вы дальше предсказываете?» – напросился он. «10 негритят! – выпалил я. – Каждый день кто-то из присутствующих будет пропадать, пока все не исчезнут!». Все вздрогнули и глянули испуганно на меня, а больше всех фрау Пиппер. «Опять моя несдержанность и чёрный юмор…!» – мысленно огорчился я. «Пиппер тоже уходит! – радостно объявила через неделю Кокиш. – Осталось убрать ещё главного врача и, наконец, станет спокойно в клинике!». «Это будут страшные для нас времена!» – объявил я жене вечером. «Почему ты так думаешь?» – спросила она. «Потому что каннибалы должны кого-нибудь жрать! Хотя и те тоже небольшие люди, но сожрут их и возьмутся, действительно, за евреев!». «Ты думаешь?!» – усомнилась жена. «Уверен!» – не успокоил я её.

«Ну, доктор, молодец! За пол года развернули у нас иглоукалывание и гипноз, хорошая такая посещаемость! Если честно, я не думал, что вам удастся за такой короткий промежуток времени всё это организовать! А, Силке, какого врача я купил! И это моя заслуга! Правда, доктор!» – через неделю сообщил Шнауцер мне и Силке. «Конечно!» – согласился я. «Это, Силке, лучший врач в Германии!» – похлопал Шнауцер меня по плечу. «Я знаю», – согласилась и Силке. «Да и в России такие на дороге не валяются», – добавил я скромно. «Я вам охотно верю, – и Шнауцер согласился, – но знаете, доктор, жалко, что вы не занимаетесь ещё и психотерапией! Вы ведь лучший психотерапевт, которого я когда-либо встречал! И я вас ведь купил в первую очередь, как психотерапевта и даже ведущего! Жалко только, что вы не Facharzt (врач специалист)! Но мы вам можем помочь через нашего профессора, я с ним поговорю!». «Это нереально», – возразил я. «Ничего нет нереального», – недовольно поморщился Шнауцер. «В Германии требуется много часов самопознания, а это время и деньги!» – попытался объяснить я проблему. «Ничего, всё сделаем! А вы возьмите пока немного: парочку, пять, шесть больных для психотерапии и работайте с ними!». «Ну, вот и взялись за настоящих евреев!» – понял я. «Нет! – сказал я резко. – Вы же видите, что я целый день занимаюсь акупунктурой и гипнозом, в день более 20 больных! Это всё равно, что танцевать на двух свадьбах одновременно!». «Schei?e (говно)! – буркнул Шнауцер. – А жаль, такой хороший врач!».

«Ну что, доктор, усыпили уже своих больных, а теперь сами гуляете?!» – как бы весело поинтересовался Шнауцер, встретив меня в вестибюле через два дня. «Да, загипнотизировал, а теперь бегу в туалет, чтобы на следующем гипнозе не обделаться!» – так же весело согласился я. «Ну, ну…», – мрачно произнёс Шнауцер. «Доктор, у меня спина болит, можете помочь?» – обратился на следующий день Шнауцер, вновь в вестибюле. – «Могу». «А когда?» – не отставал Шнауцер. «Давайте сейчас», – простодушно предложил я. «А почему сейчас?! Вам что, делать нечего, всегда время есть?!» – ехидно спросил «тяжело больной» Шнауцер. «А у вас что, так сильно болит, что можете ждать?!» – в свою очередь ехидно уточнил я. – «Могу». – «Ну, тогда через два – три дня приходите». – «Хорошо, доктор». «Хорошо», – ещё более добродушно ответил я. «Да, доктор, хорошая у вас работа, хорошо устроились!» – произнёс Шнауцер, придя через три дня, после моего напоминания ему. «Да, неплохая», – согласился я. «И деньги хорошие, а доктор!» – издевался Шнауцер. «Терпимо», – согласился я. – «Я никому, знаете, столько не плачу, сколько вам! Вы почти, как Oberarzt – замглавврача зарабатываете у меня!» – «Я ещё больше зарабатывал в Зигхайме!». «Поэтому и закрылась та клиника, потому что Краускопф так много платил! – отпарировал Шнауцер. – Я не Краускопф, доктор!». «Я это сразу понял», – согласился я. «Пусть ваша жена тоже у меня работает, – предложил Шнауцер, лежа на животе, пока я ему с чувством втыкал иглы в его пошлый зад и жирную поясницу. – Почему она дома сидит, тоже, наверное, хороший врач. Мне её жалко, пусть работает, я её согласен взять на 300 Ђ! Пусть с вами работает, сможете больше больных принимать! Она ведь тоже колет, да? Конечно 300 Ђ немного, но остальное, доктор, вы сможет ей со своей зарплаты доплачивать! Если я ей много дам, то придётся, налоги и страховку ей платить и мало останется! И у меня расходов будет больше. Вас, доктор, что интересует нетто или брутто?». «Нетто», – согласился я. «Вот и будет у вашей жены «нетто»! – сказал Шнауцер. – Доктор, мне очень было неудобно лежать! – объявил в конце недовольный Шнауцер, после освобождения его от игл. И бодро вскочив с жёсткой кушетки, выплюнул попавшую ему в рот бумагу от гигиенической подстилки вместе с любимым словом Schei?e (говно), добавив: – Как больные это терпят?! Кушетка плохая, не такие должны быть для акупунктуры! И остальное должно быть лучше!». «Я вас всё время прошу купить хорошие кушетки!» – согласился я. – «Хорошо я подумаю, доктор». «И к тому же, когда у пациентов боли, они не замечают таких тонкостей, как «неудобно»! Они рады, когда боли исчезают!» – пояснил я Шнауцеру. «Действительно, немного помогло», – сыграл Шнауцер уже роль благодарного больного.

Главный врач походил всё больше на фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, потерявшего свою Армию и сдавшийся в плен! Пришлось и ему отрабатывать своё право на существование! Он вёл уже десяток больных и ко мне относился с почтением, сказав, что с удовольствием хотел бы у меня поучиться гипнозу. Он понял, что я крупный специалист, а гипноз с EMDR (ДПДГ – десенсибилизация и переработка психотравмы движением глаз) очень хорошо сочетать. Через две недели «ушли» жалостливую танцовщицу фрау Роллике, трёх медсестёр, а за ними заботливую медсестру Доброх. Больных главврач Зауэр поделил между собой и врачихой фрау Пусбас. Таким образом, из «10 негритят» уцелел психолог Зибенкотен и бледная психолог, колеблющаяся фрау Мисс.

Вместо замглавврача фрау Пиппер, Шнауцер и Кокиш взяли на работу фрау Клизман – сорокапятилетнюю, долговязую в мятой, бывшей белой, небелоснежной кофточке, и такой же юбке, после того, как фрау Клизман пропустили через дымоходную трубу на крыше и опустили тут же в клинике! Она без перерыва гоготала прокуренным и, скорее всего, пропитым голосом, закатывая оловянные глазки, и кривя и без того кривой ротик! Клизман на конференции губки для важности надувала, образую как бы хоботок, тем самым, изображая глубокую мысль. Чувствовалось, что такой же хоботок у неё одновременно образовывался и на заднем конце! Бровки удивлённо двигались на продолговатом помятом лице! Слипшиеся, окрашенные в ржавый цвет волосы дополняли композицию! «Очень хотела бы с вами поближе познакомиться!» – подобострастно объявила мне Клизман. «Пиппер этого тоже хотела и вот теперь уже другая хочет!» – подумал я. «Много о вас наслышалась, про ваши таланты», – притворно похвалила Клизман. «Заходите в обед, кофе попьём», – предложил я. «Приготовь для «притворной» кофе, – объявил я жене, – Клизман к нам прётся!». «Ах, как вам хорошо, как я вам завидую! – завистливо произнесла Клизман. – Вас двое, семья, а я живу одна с сыном! О, какие у вас красивые таблицы по акупунктуре, и вы ещё, кроме того, и гипнотизёр! Аж страшно с вами, загипнотизируете ещё – хи, хи, хи! Ужасно хочу бросить курить!» – дыхнула Клизман перегаром. «И пить, наверное, не помешало бы!» – подумал я, глядя на помятый её вид. «Только пить буду продолжать! – как бы угадав мои мысли, твёрдо сказала Клизман. – Нужно вас пригасить в гости! – как будто кто-то ей это запретил, произнесла она. – А Шнауцер рассказал, как вкусно было ему у вас в гостях в Зигхайме! Я ведь тоже родилась в тех краях!». «Почти земляки, – согласился я, – только мы из Питера». «А я настоящая Pfдlzerin (пфальцерша – рождённая в Рейнланд-Пфальц)! – как (фарцерша – перд..ья) на идиш прозвучало. Но это еще не все, она к тому же оказалась слаба и на передний конец пищеварительной трубки: – Ich kein Blatt vor den Mund nehme (очень прямая, не держит лист «заглушку» перед ртом – недержание слов логорея)!» – означало это. «Некоторым неплохо было бы держать лист, как перед ртом, так и перед задом – иметь заглушки», – подумал я. «Приходите к нам в гости», – простодушно и лёгкомысленно предложила жена. «С удовольствием! – тут же ухватилась за эту идею Клизман. – Сегодня не могу, давайте завтра!». «Давайте», – согласилась жена. «Она тебе нужна?!» – спросил я жену. – «Да пусть, приготовлю пельмени!». «Думаешь, она тебя за это отблагодарит?! Отклячит зад от избытка пельменей, как муж Вагены в Бюргерхайме, а затем нас дерьмом в ответ накормит!». «Да притворная», – согласилась жена. «Ну и квартира у вас роскошная! – закатила глазки Клизман, вручив нам букетик цветов, придя ровно в назначенное время. – Молодец Силке Кокиш, что вам её нашла, но вы ведь заслуживаете. О! Какие Leckereien (вкусности), schmeckt gut, sehr gut (вкусно очень)!» – только и смогла выдавить Клизман, набросившись на пельмени. Выгнув шею, и обвив как змея очередной пельмень, отправляла его в рот и тут же, как лягушку заглатывала. После этого она ненадолго умолкла, пока последний пельмень не затянула в свой ротик. – «Да, это не фрау Муралон – арт-терапевт из клиники Боскугеля, которая одёргивала руки и спрашивала каждый раз «можно, можно», беря очередной пельмень!» – отметил я про себя. Так же легко Клизман расправилась и с колбасой, которую пришлось дополнительно срочно подрезать, и с сыром, и с красной рыбой, не забывая постоянно запивать её вином. «Тренированная!» – понял я. «Ой, как машину после этого поведу?! – угадала она мои мысли. Немного сбавив темп питья, но доев всё, что можно было доесть, заговорила: – Силке Кокиш очень приличная и добрая, но, к сожалению, зависит от Шнауцера, хотя и он очень милый! А вот главный врач – негодяй! И Кокиш очень надеется на мою помощь, поддержку в борьбе с ним!». Что касается политики, то, оказалось, очень любит, вернее, уважает евреев, и даже дочь Сарой назвала, что очень не понравилось её отцу – участнику войны! «Не великой и не отечественной, а захватнической войны!» – пронеслось у меня. «Вот только не могу понять агрессивную политику евреев против бедных палестинцев!» – призналась Клизман еще раз в любви к евреям. «Палестинских террористов», – подправил я. «Вот, и вы тоже…! – скривилась Клизман. – А я считаю, что эти два народа должны жить в мире! – предложила она дружбу Израилю. – Хотя я очень уважаю и Израиль, но Израиль не прав в этих отношениях, евреи в этих отношениях агрессоры!». «Так считают не только вы, так считают большинство и, возможно, все немцы», – пустился я на дискуссию. «Почему?!» – возмутилась Клизман. «Вы же психолог и должны понимать защитный механизм: «проекция» – переносить свою вину, свои качества на других! Это очень удобно сказать: – Не мы виноваты, а евреи, что мы их уничтожали! Они это заслужили!». «Да, было очень вкусно, – засобиралась Клизман, – приятно было с вами поближе познакомиться».

«А вы как думаете?» – спросила у меня Клизман на следующий день на конференции, когда главный врач не согласился с её диагнозом у больного. Вопреки обещанию, она «держала листок перед ртом». «Я плохо знаю больного, – «взял и я листок перед ртом» – Больной только что поступил, и ко мне ещё не попал». К тому же не хотелось ей помогать бороться с «уже убитым» главврачом Зауэром. – Кокиш и Шнауцер приняли Клизман на его место!» – уже не сомневался я.

«Зайдите ко мне, – позвонила мне в кабинет Кокиш. – Вас ждёт сюрприз!». Сюрпризом оказалась круглая желеобразная, как медуза, с двойным или даже тройным подбородком – сорокадвухлетняя, мешковидная в полтора-два центнера тётя. Круглые брови, маленькие, моляще-жалостливо глядящие на меня глазки, как бы говорили: «На тебя, родной, вся надежда! Помоги, брат, не забуду никогда в жизни!». У неё было всё жирное, не только физиономия, но и пальцы, кисти, ладони! Голова составляла с туловищем единое овальное целое, затылок переходил в жировой горб на плечах – «холодец в оболочке»! Массивные золотые кольца из красного золота и серьги из такого же металла, окончательно прояснили проблему происхождения и раньше, чем Кокиш открыла рот, понял – землячка!

«Ваша землячка, хотя и не еврейка, а русская немка», – радостно подтвердила Кокиш, как бы сделав мне громадный подарок. «Да, да, вижу», – улыбнулся я, поняв, что землячка себя не за ту продала. «Ой, да! – ещё больше просияла землячка. – Мина Барсук!» – подала она мне скромно пухлую лапу. «Действительно, Барсук!» – подумал я. «Was (что)?!» – вздрогнула Кокиш, услышав: «Мина». «Это после войны такие имена появились!» – успокоил я, как мог, Кокиш. «Прекрасно, взорвём Люлинг! – обрадовалась Кокиш. – Вот и вам будет легче! – добавила она – Будет с кем общаться по-русски! И ей будет легче, вы ей поможете! Если мы её возьмём, – разъяснила Кокиш, – она будет работать ассистенткой у Люлинг. Она тоже врач общего профиля». «Да, я была почти главным врачом!» – застенчиво, но громко сказала Мина Барсук. «Нет, у нас есть главный врач», – засмеялась Кокиш. «Что вы, что вы, где мне! – вновь застеснялась Мина Барсук. – Я не смею даже мечтать!».

«Ну что, возьмём? – спросила меня Кокиш, выставив временно, Мину Барсук за дверь, и добавила: – Скажу вам честно! Я давно, как только вы пришли, мечтала взять ещё хотя бы одного, а лучше двух русских врачей! Русские врачи – самые лучшие, вы меня убедили!». «Как и в Питере, – вспомнил я, – главный врач готова была через пару месяцев всех душанбинских врачей перетянуть в поликлинику!». «Нормальная, – поддержал я её рвение, – можете брать, она производит впечатление работящей и непритязательной, будет работать». «Я вам очень благодарна! – произнесла Мина, зайдя затем ко мне в кабинет. – Ой, какой кабинет у вас красивый! Я так вам завидую, не представляете!». – «Почему же, не только представляю, но и вижу!». – «Как вам повезло так устроиться?! И меня берут! Спасибо, что подсобили, не забуду! Буду очень рада, если ещё и работать поможете! Я, вообще, без опыта работы. В Германии полгода только, немного в праксисе попрактиковалась. А там у нас в Союзе, больше занималась административной работой, хотя пришлось «посидеть» и на глистах, и на дизентерии, и даже немножечко на бациллах Коха!». «А здесь «посидите» на поносе, на запоре и немножечко на вздутии, это немецкие народные проблемы!» – в тон ей пояснил я. «Да, спасибо, думаю справлюсь! Конечно, там, в Киргизии, я очень хорошо зарабатывала и в диспансере, и в поликлинике. Киргизы разводили стрептомицин водой, и эффекта не было у больных с туберкулезом из-за низкой концентрации стрептомицина. И я, конечно, тоже немножечко разводила, но не так сильно! И ко мне шли! Так что на хлеб, и даже масло, хватало! Как это, как её там – «люляшка» моя!». «Вы имеет в виду фрау Люлинг?» – не понял сразу я. – «Ну да, да, точно – Люлинг!». «Вам нужно будет проявить характер, – сказал я, – с ней не ужились ваши предшественники». «Ничего, справлюсь! – застенчиво заверила Мина, сломав шариковую ручку, как спичку, которую вертела в руках. – Ну вот, и сломала!» – виновато произнесла Мина. «Неужели и Люлинг так сломается?!» – промелькнуло у меня. «Вам придётся заниматься ещё, как и предшественнице, психотерапией. Советую вам пойти в библиотеку и взять пару книг по психотерапии, как я это, в свое время, сделал и прочитать, чтобы на конференциях, хотя бы о чём речь идёт понимать», – посоветовал я. – «Хорошо спасибо, но уже поздно, я ведь уже через неделю выхожу на работу». «Ничего, я за два выходных дня успел прочесть две книги», – посоветовал я Мине. «Хорошо, я подумаю, схожу куда-нибудь, – заверила Барсук, – спасибо, если поможете работать», – на прощание произнесла Мина. «Вы далеко живёте?» – спросил я у неё. – «Да, больше 40 км». – «И много у вас там евреев?». «Да есть, но все из Крыжополя!». – «Это откуда?». – «Да это я так тех, кто из Белоруссии или Украины!». – «А вы откуда?» – спросил я Мину. – «Я?! Я из Оша – ошанка я! А вы ведь еврей, правда». «Чистейшая правда, куда уж больше! Как и вы, я вижу», – подтвердил я. «Ну, я немножко, я немножечко и христианка», – стыдливо призналась Мина. «Вот не подумал бы! Вы и по Галахе (по еврейскому закону), и тем более, извините, по «мордахе» типичная не христианка!».

Как и положено, в понедельник через неделю, Мина приступила к деятельности, и тогда и состоялось её первое знакомство с Люлинг. После обеда слышу, кто-то выламывает мои двери! Пришлось прервать гипноз! «Кто бы это мог быть?! На немцев не похоже, на дверях табличка: «Не мешать, гипноз!». С трудом затормозил Мину у порога. «Ой, здравствуйте! – прогремела Мина. – Можно к вам!». Больной был уже в гипнозе, а значит, реагировал на мой голос! Пришлось Мине молча указать на табличку на дверях! «Ах, простите! – ещё громче прогремела Мина. – А когда можно?». Пришлось пантомимой изобразить, что я позвоню ей позже. «А да, вы позвоните!» – перевела это вслух Мина. В знак согласия кивнул головой. – «Извините, я не знала, что вы заняты!». Молча указал на табличку. «А я думала, что это так просто – для чужих! Ещё раз извините, но мне хочется с вами поделиться первыми впечатлениями! Я только что была у Люлинг!» – уже почти полу-громко произнесла Мина. Воспользовавшись этим, слегка, но настойчиво, оттесняя Мину от двери, прикрыл дверь. «Я жду звонка!» – донеслось уже снаружи.

«Ой, спасибо, что позвонили, я вас буду стараться не беспокоить, но мне просто не с кем посоветоваться!». «Ну и что, Люлинг?» – прервал я её поток. – «Ну, как вам сказать, такая тоненькая, вся такая напомаженная – настоящая «люляшка»». – «Да, это я знаю, но как она к вам?». – «Чувствуется, очень такая с самомнением! Много говорила, что я должна всё читать, учить, а она будет меня спрашивать! В общем, настоящая «профессорша»! С другой стороны, конечно, кто мы такие?! Мы ведь ничего не знаем! Но ничего, посмотрим! Мне, знаете, всё как-то безразлично и надоело, будь что будет!». «Да, она непростая, – согласился я, – и с ней нужно быть неслабой, иначе заклюёт! То, что она уже со многими сделала!». – «Да я не боюсь! Кто она такая! Подумаешь, профессорша нашлась! Так получит у меня, что мало не покажется! Это я на вид такая добрая! Я очень добрая, но если меня разозлить, то мало не покажется никому! Ну, большое спасибо вам за поддержку!».

Мой кабинет располагался по соседству со смотровой – перевязочной, которая была первой комнатой в этом «коммунальном» отсеке. Проводил беседу с больными в смотровой и не заметил, как вломилась Мина. «Это мой кабинет, и он мне сейчас нужен!» – как на общей кухне в Питере: «плита нужна», услышал я. Перешёл с больным в другую комнату. «Ничего не знаю, как пробы разные делать! А она – «люляшка» моя, – Люлинг понял я, – не объяснила!». «А вы попросите медсестру», – посоветовал я. «Да, большое спасибо, сейчас!» – энергично припустилась Мина за медсестрой. «Комната превратилась в склад и даже ширму не убрала! Закрыла нам вход! Как когда-то в питерской коммуналке!» – произнесла жена. Ширму обходили сбоку. «Во даёт! – продолжала удивляться жена. – Давно такого не видела!». – «А где ты это раньше могла видеть?» – мы же не с Оша. – «Где-то видела, но уже точно не помню!». – «Как же, не помнишь! А лагерь в Бюргерхайме?!». «Да, да – точно! – вспомнила жена. – Ну, это вообще…! Я ей скажу, чтобы хотя бы ширму убрала!». «Скажи, но осторожно! – посоветовал я. – Ведь ещё Дарвин сказал: «Внутривидовая борьба – наиболее острая!». «Но пусть не наглеет!» – справедливо отметила жена. «Она ворвалась в поезд Ош – Москва, – объяснил я жене, – и решила, что надо сразу «забить» как можно больше пространства: пару полок, если в общем вагоне! Если это коммуналка, то тоже побольше полок и шкафчиков, поэтому я думаю, сейчас она тебя не услышит! Она сейчас находится в процессе захватывания жизненного пространства! К тому же мы для неё привычная среда обитания, и она знает как со «своими» себя вести! Другое дело чужие – немцы! С ними надо поосторожнее!». «Всё равно скажу, – настаивала жена, – ведь больным пройти нельзя!».

«Вам ещё нужна ширма?» – спросила жена, как можно ласковее, у Мины, когда та опять ворвалась в комнату. «Нет», – буркнула Мина. «Не могли бы вы её убрать», – как можно нежнее поинтересовалась жена. «А зачем? – искренне удивилась Мина. – Это ведь мой кабинет – fьr Allgemeinmedizin!». «Да нет, это не совсем так, – сказала жена, – это общий как бы кабинет». Мина жене, к счастью, ничего не ответила и вышла. Ширма просто так сама и не убралась. «Моя Люляшка становится невозможной! – поведала Мина на следующий день. – Дала задание прочитать какой-то Verdauungsstцrung (нарушение пищеварения)! Конечно, я не читала, что я школьница какая-то! Сегодня мне какие-то вопросы назадавала по больным и сказала: – Надо вам больше читать! Да тут, представляете, мне одна из наших землячек позвонила, хочет к нам устроиться! А я сказала: – Нет, конечно, все места заняты! Как вам это нравится! Все сюда прут – мёдом им тут мазано!». «Да, она бы и мне точно так же ответила, если б раньше меня сюда пришла!» – понял я.

Глава 3

Русские для души

Больных было много для акупунктуры и гипноза, но только немцы и меня, по-видимому, из-за Мины, потянуло кроме русских сотрудников иметь ещё и русских пациентов! Русских не только как коллег иметь, но ещё и как больных иметь! И тут очень кстати в почтовом ящике оказалась русская газета! «Позвоню в редакцию, не откладывая, – решил я. – Здравствуйте!». – «Да, слушаю!» – откликнулись на другом конце провода. Объяснил кто я, что я, а главное – очень хотел бы сотрудничать! «Ну хорошо, напишите статью и пришлите! – посоветовал женский голос. – У нас нет, кстати, сейчас сотрудника в редакции здоровья, может, вы им и станете, если ваши статьи нам понравятся!». За пару дней написал статью на выстраданную тему: «адаптация эмигрантов». Подошёл к проблеме с неизвестной стороны для немецких врачей, из-за чего они не имеют успеха у русских пациентов. Основные проблемы русских эмигрантов, по моим наблюдениям, происходят на семейном уровне – перераспределение ролей. Жена, например, мало зарабатывала в Союзе, а её муж больше зарабатывал, в особенности, если, к примеру, в ГАИ служил. И приехав в Германию, она нашла себе работу, а он нет или стал рабочим, а она врачом. В России у него был свой круг знакомых! Здесь никого, только жена, которая работает и тем самым усиливает у него комплекс неполноценности! К тому же, дети отделяются от родителей и это ещё больше усиливают чувство одиночества, ощущение: «отработанной ступени ракеты». Основные проблемы у русских происходят на внутрисемейном уровне! И на плаву остаются семьи, где прочные товарищеские отношения между мужем и женой, а не основанные на конкуренции и перетягивании каната. В статье представил возможности выхода из кризисных ситуаций. «Ваша статья очень понравилась, и через неделю опубликуем! – сообщила довольная главный редактор. – Пишите дальше, если так же будет хорошо, то считайте – мы сотрудничаем! Если согласны присылать бесплатные статьи, то можем ваш телефон указать!». Следующая статья появилась о сексуальных нарушениях у эмигрантов. Затем, проблемы детей – детская агрессивность. Акупунктура и гипноз в лечении болевых синдромов. Стал постоянным корреспондентом газеты, как когда-то в Союзе.

«Можно прийти с шестнадцатилетним сыном? – позвонила его мать, после статей в газете. – Курит анашу, не слушается, грубит, ничего не могу сделать! Он хорошо говорит по-немецки, а по-русски плохо!» – с гордостью сообщила она. Отец оказался русским немцем, мать русской. «Sie ist hysterisch (она истеричка)!» – объявил гортанно, противнее чем настоящие немцы, парень с явно славянской внешностью и с «гермафродитным именем» Ойген (Eugen) – Евгений. «А вы умеете говорить по-немецки?» – спросила у меня его мама, придя с сыном в немецкую клинику с немецкой табличкой у меня на дверях. «А как вы думаете? Вы где находитесь?» – не выдержал я, почувствовав, что она стесняется за русских перед сыном. – Вы где? В русской клинике? Ваш сын, кстати, первый русский пациент в этой клинике!». «Очень хорошо, а то я плохо разговариваю по-немецки, а он не хочет по-русски!» – «поняла» она меня. «Потому что ему так выгоднее! – объяснил я ей. – Так же студентам, узбекам в России, на занятиях было выгодно говорить: «моя по-русски не понимай», если они не были готовы к занятиям! – А почему ваш сын не говорит по-русски, если в 13 лет сюда приехал?!». – «Так мы же сами не хотели! Я требовала, чтобы он только по-немецки говорил, тогда ему легче будет здесь!». «Зато труднее вам и ему с вами! Вы его уже тем самым отдалили от себя – русской! А как отец?» – спросил я. – «Он, вообще, не умеет по-немецки!». «Интересно! – сказал я. – Русская мама, не владеющая немецким, требует, чтобы сын говорил только по-немецки, а немец – папа говорит по-русски! Теперь заставьте ещё и мужа заговорить по-немецки, а сами возвращайтесь в Россию за новой партией людей для Германии! – сказал я раздражённо дуре. – Хорошо, подождите в коридоре!» – предложил я немецкой патриотке. «Sie ist hysterisch», – повторил русский сын «немецкой патриотки». – «А как ты объясняешься со своими товарищами?». «По-немецки!» – удивился вопросу гадкий утёнок, превратившийся, как он считал, в лебедя. – «Они что, все говорят по-немецки?». Ойген ещё более удивлённо на меня посмотрел! «А на каком же ещё?!» – спросил он меня уже как дурака. «На русском же проще!» – для него ещё глупее, объяснил я. «Так они же немцы!» – удивился он моей наивности. – «Так ты, с какими немцами водишься?!». «С нормальными!» – ответил Ойген. «А русские немцы кто?» – поинтересовался я. «Они русские!» – пренебрежительно ответил немец – Ойген. «А мама твоя, тогда ещё хуже!» – предположил я. На его лице прочел, что так оно и есть для него!

Через неделю позвонила мать другого парня – 28-ми лет. Родители врачами в России были. «Помогите, ничего не получается с сыном! Всё шло хорошо, 14 лет ему было, когда приехали в Германию! Учился в гимназии, затем не стал ладить с соучениками! Стал бояться посещать гимназию, и вот уже 5 лет сидит дома никуда не выходит. Лечился в нескольких психотерапевтических клиниках и в закрытой психиатрии был, но ещё хуже стало». «Хорошо, приводите», – предложил я. – «Так в том то и дело, что он не хочет никуда идти – врачам не верит! Мы его водили к психиатру, после этого сказал, что больше не пойдёт!». «А что он дома делает?» – спросил я. «Немного брату помогает, у которого своя фирма – компьютерные работы на дому выполняет, как бы работает у брата! В остальное время у компьютера сидит! Днём спит, а ночью сидит у компьютера и телевизора». – «А что он смотрит в интернете?». – «Этого мы не знаем, он не рассказывает». – «А подруга у него есть?». – «Нет, и не было». – «Может у него гомосексуальные наклонности?». – «Всё может быть, но мы не знаем». – «Так вы ведь сами врачи!». – «Ну, какие мы врачи! Я гинекологом была, а сейчас работаю кассиршей!». «Я как бы немец, был хирургом 25 лет, а сейчас вот рабочий на металлическом заводе», – сказал отец парня, сухой, жилистый, высокого роста, с большими руками, которые резали, а сейчас штампуют! Немногословный, но твёрдый, смотрящий прямым немигающим взглядом, как будто он гипнотизёр, а не я. Сразу понял, что сыну не должно быть легко с таким обиженным и твёрдым папочкой. «Вы с ним разговариваете?» – спросил я отца. «С кем?» – не понял вопроса отец. – «Ну, с сыном!». Жена при этом печально отвернула голову. «Ну, а как же!» – ответил хирург. «А как?» – спросил я. – «Ну, как положено!». – «А как положено?». – «Ну, чтобы перестал валять дурака и взялся за ум! Я ведь работаю, хотя и мне нелегко, и он должен что-то делать!». – «Всё дело в том, что если будете на него давить, то не исключена возможность попытки самоубийства!». – «Он уже предпринимал их», – печально подтвердила мать. Отец продолжал немигающим взглядом на меня смотреть. «Если вы так и на сына смотрите, – рассмеялся я, желая его немного размягчить, расслабить, – то я ему не завидую!» – сказал я. Ни один мускул, не дрогнул у отца! Крепкий оказался сибиряк – сибирский немец! Конечно, в таких условиях только крепкие могли выжить! Это тебе не западные здешние немцы, это даже не русские – это «русаки», как они себя называют! «Ну хорошо, уговорите сына прийти!» – заключил я, поняв, что с отцом и матерью ничего не решишь. – Скажите, например, что русский врач его приглашает на приём, пусть ещё русского врача проверит!». «Доктор, когда наш сын может прийти?» – позвонила мать через неделю. Привёз его отец, но не зашёл ко мне, а остался в машине. «А отец где?» – спросил я у парня высокого роста с приятным детским лицом, говорящим торопливо, слегка заикаясь, словно боясь, что его перебьют, и поэтому хочет успеть сказать, пока его не перебили. «Папа не даёт слова сказать?» – с улыбкой предположил я. «Да, нет», – уклонился он от ответа. – «И ты с отцом можешь свободно обо всём говорить?». – «Могу, но нет особого желания». – «Почему?». – «Потому что он всегда старается победить, оказаться правым, но отец не причём, он не виноват». – «А кто виноват?». – «Просто у меня нет никаких желаний». «Нет желаний или страх – неуверенность в себе?» – уточнил я. – «И то, и другое, в гимназии чувствовал себя отвергнутым». – «Со стороны кого, соучеников?». – «Да, в общем да». – «Что, все были против тебя? Были и те, кто тебя понимал?». – «Да». – «Так почему же, тебе этого мало было? Так не бывает, чтобы все были за нас, чтобы все нас любили! Надо и с наличием противников считаться, они всегда есть и будут! Кто, – местные немцы были твоими противниками?». – «Нет, у нас в классе было большинство русских». – «Да, но тебе тогда было 14 лет, а сейчас 28 лет! С возрастом люди перестают быть такими открыто агрессивными, вернее, агрессивность не выражается в физической форме!». – «Так я не боюсь никого физически!». – «А чего боишься, плохо выглядеть, не так как все! Или думаешь, что ты странный, и все это видят?». – «Ну, да». «Но это не так, я психолог и замечаю больше, чем многие другие, но никаких странностей у тебя не вижу». – «Но вы же заметили, что я торопливо разговариваю». – «Да, но я психолог, все мы разговариваем по-разному, но это не означает, что мы странные». – «Подростки во дворе тоже отпускают шутки в мой адрес». – «Знаешь почему?». – «Почему?». – «Потому что ты этого боишься и внимательно на них смотришь! В России тебе бы сказали: «Че надо, че вылупился?!». – «Нет, я не смотрю на них». – «Если бы ты не смотрел, то не замечал бы, что они на тебя смотрят! Ты смотришь, и очень внимательно смотришь на всех! Это твоя основная сейчас деятельность, потому что ты стараешься заметить, как тебя воспринимают окружающие, как реагируют на тебя! Не тебя изучают, а ты всех изучаешь! Твоя проблема в том, что ты очень строг к себе и самолюбив! Ты не можешь себе позволить иногда не так выглядеть! А агрессивным подросткам тоже, если это тебя волнует, можешь ответить!». – «Как?». – «Они русские?». – «Нет, турки». «Тогда пошли их по-русски на три буквы!». – «Так они же не поймут!». «Тем лучше, зато ты поймешь! Ты ведь тоже по-турецки не понимаешь! Пусть учат русский, тогда поймут, что сказал!». Впервые за всю беседу он улыбнулся, в отличие от отца. – «Придёшь в следующий вторник на очередную беседу?». – «Если надо, то приду». – «Кому надо?». – «Ну, родителям». – «А тебе?». – «Когда шёл к вам, то не хотел, а так приду. Хотя, всё равно всё напрасно. Мне уже пытались помочь». – «Кто?». – «В клинике». – «Кто?». – «Врачи». – «Какие врачи, местные?». – «Да». – «Похож я на местного?». – «Нет». – «А почему ты не знакомишься с девушками?» – поняв, что наклонностей к гомосексуализму у него нет, спросил я. – «Так я ведь не выхожу из дому». – «А через Интернет?». – «Так это же неполноценное знакомство!». – «Почему?». – «Потому что там такие же, как и я». – «Значит, ты себе таким не нравишься, который сидит дома?». – Молчание… «У меня неуверенное чувство среди людей, страх». – «Страх «упасть», чтобы все видели?» – «Ну, да». – «Но, чтобы меньше падать, надо больше ходить! Тебе надо, как ребёнку заново учиться ходить! Упадёшь, встанешь и опять пойдёшь! А как ты пытался покончить с собой?». – «Из охотничьего ружья пытался застрелиться, но не хватило сил». – «Смотри, как интересно получается, смерти не боишься, а насмешек подростков-турков боишься». – «Так я их не боюсь физически». – «Тем более, кто они такие! Убогие, безмозглые жертвы аборта! А для тебя важны их реплики!». – «Но я всё равно не буду из дому выходить». – «Хорошо, делай для себя что-нибудь дома! Подготовься к учёбе в Fachschule (институт, обучающий профессии)». – «Нет, я хочу в университет». – «Тогда сделай Abitur (аттестат зрелости), подготовься дома!». – Молчание… «А что оно мне даст?» – «А что ты потеряешь? Ты откроешь для себя путь, если захочешь учиться! А главное, ты поймёшь, что можешь ходить и не всегда падать!». «Брат меня вынужден уволить, – сказал на следующем сеансе парень, – у него дела в фирме плохие». – «Возьми больничный лист у врача в праксисе. Запишись на приём к психиатру». – «А он даст?» – «Вначале может и не дать, в особенности, если скажешь, что у русского врача лечишься, а к нему пришёл лишь за больничным листом. В жизни надо иногда, вернее часто, быть не таким простым и наивным! Я бы тебе дал, но не имею права, т.к. работаю в клинике, а клиника не выдаёт больничные листы, выдаёт только тем, кто на стационарном лечении. Первый раз придёшь к врачу и расскажешь, что с тобой! Скорее всего, он выпишет тебе лекарство! Если захочешь принимать его, попробуй, может и неплохо будет! А через два – три посещения попросишь больничный лист, если добрый, незлой, то выдаст, но ты сразу поймёшь это уже с первого раза! Если злой – иди к другому, понял?». – «Понял». «Я и в юности учил товарищей по техникуму брать справки от учёбы у врачей! И это хорошо у них получалось!» – вспомнил я. «Взял на месяц больничный у психиатра! – с гордостью объявил парень через три недели. – Всё произошло, как вы и предсказывали. Он меня почти ничего не спросил, не более пяти минут всё длилось! Выписал первый раз лекарство, после которого я два дня подряд спал и больше не хочу принимать». «Не надо, – согласился я, – или попробуй половину дозы. Но главное, ты добился первого успеха!». «Какого?» – недоумённо спросил он. – «Взял больничный лист и хорошо сыграл свою роль, проявил артистические способности!». – «Какой это успех! – вздохнул он. – Успех инвалида». – «Но ты не инвалид! Ты себя им хотел сделать, а теперь не будешь им!». – «Почему?». – «Ты принижаешь свои успехи, хочешь доказать, что инвалид! Ты пошёл один к врачу, без родителей, сам всё очень хорошо организовал и роль сыграл!». – «Так я ведь не играл, я ведь такой и есть». – «Как не играл? Ты артист!». – «Почему?». – «Почему ты при первом посещении психиатра не попросил больничный лист?». – «Так вы же так сказали». – «Да, правильно, сценарий мой, но игра твоя! Ты сказал врачу, что ко мне ходишь?». – «Нет». – «Вот, ещё одна удачная сценка! Т.е. ты не такой простой!». Парень, наконец, рассмеялся. – «Иди, и готовься к абитуру (экзамены не аттестат зрелости)! – посоветовал я. – Теперь у тебя благодаря больничному листу будут ещё деньги какое-то время!». – «Так у меня есть деньги, они мне пока не нужны». – «Выбросишь, если не нужны!». «Спасибо, сын стал готовиться к экзаменам на абитур. Просил записать его к вам на приём», – позвонил отец через месяц. «Большое спасибо, учусь в университете, извините, что не пришел к вам на прием. Времени не было», – через полгода позвонил сам бывший пациент. «А ты послал турок все же на три буквы?» – не удержался я. – «Нет, я их больше не видел».

«Здравствуйте, доктор, – очередной звонок из Кёльна, – читал вашу статью про гипноз, очень понравилась, а вы можете помочь моей жене?» – звонил пятидесятилетний русский. – «Что с ней?». – «Да год назад, один, какой-то гипнотизёр, по ней полазил и с тех пор она всё дуреет!». «Нет!» – сразу сориентировался я. – «Почему, доктор?!». «Этот случай, скорее всего, требует лечения лекарствами. Обратитесь к психиатру!» – посоветовал я. – «Жаль, спасибо, доктор». Очень не хотелось, чтобы он позвонил после меня третьему гипнотизёру и сказал: «Помогите, два гипнотизера до вас уже по ней полазили!».

«Доктор, здравствуйте! – звонила очередная русская из бывшей ГДР, голос скрипучий, прокуренный, женщины лет 50-ти, наверное. – Мне посоветовала моя хорошая знакомая к вам обратиться». – «Но вы ведь далеко живёте, за 500 км от меня». – «Я, доктор, готова хоть на край света, лишь бы кто-нибудь помог! Я так уже намучилась с дочкой! Ей никто не может помочь! Доктор, я приеду только, если вы будете её лечить и стационарно!». – «Этого я не могу вам обещать! Я не единственный врач в клинике! Другое дело, если амбулаторно, тогда я могу взяться лечить! Но вы же замучаетесь за 500 км много раз приезжать!». – «А сколько раз нужно, доктор?». – «Не знаю! Я даже не знаю, что с вашей дочерью, наверное, не насморк!». – «Нет, к сожалению, не насморк! Она здорова, как бык!». «Уж скорее, как корова…», – промолчал я. «Ничего не делает, – продолжила мать, – не хочет учиться, в общем, паразитка! Я от неё устала!» «Снова закон парных случаев! – подумал я и спросил: – А вы не врач?». – «Нет, доктор! Я милиционер! В Белоруссии служила в детской комнате милиции инспектором!». «Случай тяжёлый!» – понял я.

«Доктор, прошу помочь! – очередной звонок. – Очень, очень для меня важно!» – умолял женский голос из Эрфурта, что тоже составляло 400 км. «А что с вами случилось?». – «Да не со мной, доктор, а с мужем!». «И что же?». – «Он, доктор, извините за выражение – неспособный! Я вашу статью читала про сексуальные нарушения у эмигрантов. Помогите, доктор, на вас только надежда!». «Приезжайте», – сдался я. «Доктор, что только не делали, ничего не помогает!» – возбуждённо объясняла, приехавшая на приём, сорокапятилетняя бабушка, выглядящая на 55, квадратного телосложения, в сером бесформенном костюме с кошёлкой, неопрятная, потная – пахучая жирнюга! Она указала на «станок», который сломался, вернее, когда «купила», уже оказался неисправным! Но деньги, как говорится, заплачены! Вот вышла замуж, на вид как будто работоспособная «машина», но буксует. А «машиной» оказался лет сорока азербайджанец – зубной врач, хорошо одет, выбрит, парфюм, на импотента мало похож. Скорее похож на «гулёну», по классификации русских женщин, презрительно, равнодушно слушающий жену. «Подождите пару минут там», – попросил я жаждущую секса мамочку, указав на дверь. «Да, да, пожалуйста, доктор, я выйду. А ты не стесняйся, всё расскажи доктору!» – по-матерински, строго, велела она своему вожделенному. Он ничего не ответил, брезгливо на неё посмотрел, как гурман на прокисший позавчерашний борщ, отведавший до этого икорки с блинами. «Скажите мне, – прямо обратился я к нему, чтобы не тянуть напрасно время, хотя и так всё понял, – мне нужно знать, что скрыть от вашей жены! Вам от неё только покой нужен, чтобы не приставала?». «Да, да, точно», – улыбнулся «азер». «Вы женились на русской мамочке, чтобы остаться в Германии?». «Ну, да», – слегка испуганно, признался «азер». – «Если её привести в порядок, например, причесать, приодеть и т.д. – будете «кушать»?». – «Нет, ничего не надо». – «Есть у вас другое, что “кушать”?». – «Ну, как вам сказать, доктор». – «Можете не говорить, всё ясно. Теперь последний вопрос: что ей сказать?». – «Скажите, что если будет приставать, то уйду!». – «А если не будет…?». «Она хороший человек и я готов с ней жить, она меня устраивает». – «Хорошо, подождите за дверью, пусть жена войдёт». – «Спасибо, доктор, до свидания». – «Значит так, ваш муж не импотент». – «Нет? Ой, спасибо большое, доктор! А я, так волновалась!». – «Об этом можете не беспокоиться, у него всё в порядке! Он для вас важен?». «Да, конечно, люблю больше жизни!» – возбужденно заявила любительница секса. – «А, если он не сможет этим заниматься, что будете делать?». – «Всё равно люблю и не брошу! Буду лечить!». «Ну, тогда, – сказал я, – наберитесь терпения, у мужчин такое бывает от переезда, например, пропадает аппетит! – объяснил я ей. – И ждите, пока этот «аппетит» не появится, сами не проявляйте никакой активности, ждите, пока сам не захочет!». «Хорошо доктор, буду ждать, огромное вам спасибо, а я так волновалась, думала болен! Я готова ждать сколько угодно, лишь бы здоров был! До свидания, большое спасибо, доктор!».

Следующая пара приехала тоже издалека, и тоже по настоянию жены, которая обошла все клиники, в том числе и университетские в округе, и даже дальше. Приехали вдвоём, оба приехали в Германию из Питера, обоим по 45 лет. Она инженер была, а он там рабочим. Она имела большой круг знакомых и любовников на работе, чувствовала себя в своей тарелке и родственники там! А здесь впала в депрессию, после того как единственная дочь познакомилась с парнем и стала реже бывать дома. Муж там был алкашом, а здесь нашёл работу хаузмайстером, зарабатывает «валюту»! Горд за себя, играет в тенис, перестал пить, приходит поздно домой, а когда приходит, то больше с компьютером возится или телевизор смотрит, с ней мало разговаривает. «Она не умеет спокойно разговаривать», – заявил он. «А ты умеешь! – возмутилась она. – С чего всё началось! Забыл, как ты меня тогда, в машине, обругал?». – «Тогда сама была виновата! Я тебя несколько раз спросил, взяла ли ты с собой адрес знакомых, а когда отъехали за 200 км, то оказалось – не взяла! Кроме того, она живёт только для дочери! Я для неё пустое место, так было всегда и в Питере!». – «Там, ты пил!». – «Да пил, но здесь не пью!». «Когда он пил, он вас больше устраивал?» – спросил я у жены, когда её мужа отправил подождать за дверью. – «Нет, почему!». – «Ну, вы имели больше времени для себя! Он был не на высоте, а вам было хорошо! Он вам просто не очень был нужен, а здесь никого нет, и дочь уйдёт, почти ушла, и вы одна остались». – «А что делать?». «Искать здесь свой путь», – посоветовал я. «Вы что, жене мстите?» – спросил я у мужа, когда его жену отправил за дверь. «Да, – подумав, согласился он, – там она была королева, пусть здесь побудет в моей шкуре! Она постоянно была со своей мамочкой и дочерью, и здесь не даёт дочке покоя!». – «Как у вас с сексуальными отношениями?». – «Да, никак!». – «Почему? Есть любовница?». – «Нет, и не нужны они мне!». – «А с женой?». – «Она последнее время так растолстела, что совсем не хочется». – «А если похудела бы?». – «Тоже не хочется». Я ему поверил – для алкоголиков, даже бывших, это действительно так. Бывшие алкоголики ещё более нудные, чем настоящие! Но и его жена не подарок. Русские пациенты были как бы для души, хотя с ними не проще!

Немцы приходят чаще для акупунктуры и гипноза, но без психотерапевтической беседы у больных с душевными проблемами никакая акупунктура не поможет, поэтому китайцы здесь не помощники пациентам. Одна такая больная тридцатилетняя местная немка, банковская служащая, пришла для акупунктуры по поводу язвенного колита. У её мужа служебное положение ещё выше. Собственный дом только купили, муж очень хороший, спортивный, по её рассказу, очень заботливый, но не знает, как ей помочь. «В этом вся проблема! – промелькнуло у меня, – Всегда плохо, если муж не знает, как и чем помочь жене, значит, он не знает свою жену – что, где и зачем это у неё!». «Вроде, сейчас всё хорошо: и дом есть, и денег много, и муж очень старается! Но вот только с кишечником плохо, что не поем – понос, вздутие, кожа плохая, вялость, разбитость, в заднем проходе зуд и боль!» – перечислила она все свои «достоинства». – «А детей почему нет?». – «Раньше муж не хотел, а сейчас я не хочу, да и поздно уже». – «Может с мужем скучно?». «Что значит скучно? – не поняла она. – Он очень хороший, это ему со мной, наверное, скучно – надоели мои болезни! Дело не в нём, – сказала она, – дело во мне!». Очень аккуратно, регулярно приходила ко мне на сеансы акупунктуры и гипноза, и краткие беседы – стало лучше. И чувствовалось, что готова была приходить очень долго, если не всегда! «Больше всего помогают беседы! Всё очень хорошо помогло! – наконец, объявила преданная немецкая жена, преданного немецкого мужа. – Через месяц хочу съездить ещё на курорт подлечиться, отдохнуть, а затем буду дальше продолжать лечение у вас!».

«Хорошо бы, если больных в клинике побольше было», – мечтательно произнёс Шнауцер. – «Могу русских предложить, многие рвутся на стационарное лечение! И как вы видите, ходят ко мне и амбулаторно!». «Нет, нет, русских не надо! Только если частные, застрахованные, или, ещё лучше, из России богатые!» – размечтался швайнбургский мечтатель, как в своё время Краускопф. «Чтобы русских пациентов пригласить из России, надо съездить в Россию и там провести рекламу клиники, рекламную кампанию!» – предложил я ему, как и Краускопфу.

«Я собираюсь в отпуск через две недели, – объявил Шнауцер, – туристическая путёвка из Москвы в Петербург. Вы мне так расхвалили Петербург, что решил провести там отпуск!». «Тогда пригоните самолёт с русскими больными! – предложил я ему. – А почему вы не хотите русских из Германии? Ведь иранцы есть в клинике и тоже не приват застрахованы, и не такие спокойные, как, например, Behzad». «Это кто?» – спросил Шнауцер. «Ну, такой тридцатилетний коренастый, как шкаф и весь чёрный, как Хомейни!» – описал я Бехзада. «Хорошо, можно одного, двух русских, если вы будете их вести, но не больше», – «смягчился» Шнауцер. «Да, пошёл он! – посоветовала жена. – Ещё кокетничает и всё норовит тебя к психотерапии пристроить! Ему ещё мало, что у тебя ежедневно до 20 больных и больше по акупунктуре и гипнозу! Ещё и психотерапию проводить, ты её и так проводишь!».

«Этот Бехзад меня заколебал! – пожаловалась Мина. – Ругает русских за Чечню! А я ему про курдов сказала! Теперь за мной гоняется, говорит, что я не права: Россия жестокая и агрессивная страна!». «Он вам необходим для политических бесед?! – спросил я Мину. – Он ведь пациент, а в Германии не положено проводить политические беседы с больными!». «Ничего, я ему так дам, что мало не покажется!» – пригрозила Мина. Бехзад явно пытался и со мной побеседовать и заинтересованно здоровался! Я тоже любезно ему отвечал. Он спрашивал: «Как дела?». Хотелось и его спросить по-узбекски: «Якши мисис?» или по-таджикски: «Шумо девона аст (ты дебил)?» – но я держал его на дистанции. Врачи от него стонали, больные шарахались из-за его вспыльчивости, вранья и агрессивности. Наконец, Бехзад решился, или давно решил: «Доктор, помогите!» – обратился он ко мне, перегородив путь в коридоре. Так что, если бы решил не остановиться, то нужно было б его резко и со всей силы оттолкнуть и проскочить! Натолкнувшись на Бехзада, я остановился. «У меня очень болит, – указал Бехзад на слабое своё место – голову. – Но денег нет, я очень бедный! Доктор, мне акупунктура нужна! Я очень много о вас слышал, что вы профессор и большой мастер!». Выражение бехзадовского лица не выдавало наличие у него болей. «И сейчас болит или бывает?» – спросил я Бехзада. «Сейчас, сейчас, доктор! Очень, очень болит, сейчас болит». «А здесь болит?» – указал я на его спину. «Болит, очень болит! Сейчас!». «А здесь?» – указал я на руки. – «Очень, очень болит, доктор, болит!». «А здесь? – прошёлся я сверху вниз, по всем частям «бехзадовского тела», дойдя до пальцев стоп, и неизменно получал ответ: – Болит, болит, очень, очень, очень болит, доктор! Доктор, сейчас болит!». «Хорошо, я проведу вам сеанс акупунктуры», – сказал я. «Только денег нет, доктор! Нет, доктор, денег, но я потом заплачу, обязательно заплачу, когда деньги найду!». «Заплатишь, но не мне, – сказал я. – Я получаю зарплату. Заплатишь клинике». «Нет, вам, доктор, вам! Клиника фу, нехорошая клиника, в особенности Зибенкотен говно! Ой, какое говно! Он большое говно!». То, что Зибенкотен большое говно, и очень большое, я и сам догадывался и даже был в этом уверен. А т.к. Зибенкотен был терапевтом Бехзада, то нюхать Зибенкотена Бехзаду приходилось по 50 минут во время бесед и, наоборот, Зибенкотену Бехзада, поэтому и он также ничего хорошего не говорил на конференциях о Бехзаде! «Придётся взять, и «исколоть» Бехзада, – сказал я жене, – он рвётся!». Получив солидную порцию игл, Бехзад уснул и прохрапел не менее часа, пока мы с женой его не растолкали, а то, конечно, проспал бы не один день! Всё было мирно и прилично, не считая носков и ног Бехзада! Пришлось открыть все окна, двери и даже щели! Но, так как немцы любят натур продукты и удобряют поля настоящими испражнениями разного вида и происхождения, то и из окна запах шёл не лучше. Вспомнил Бердичев, когда ассенизаторы бочку по городу прокатывали, но там это было редко, когда туалеты совсем заполнялись, а здесь каждый день натурально пахло. В Бердичеве мы говорили: «фуфуфуфуфууу-уу…ух, дали!» – а здесь, немцы, вдыхая аромат, не только не морщатся, а даже радуются! Вот и сейчас, проходя во дворе, наткнулся на Шнауцера, стоящего на крыльце. Светило солнышко, рядом лес, поля. Шнауцер принимал воздушные и прочие ароматные ванны! Он потянулся, как бы с видом: «хорошо в краю родном», и произнёс романтично: «Gut, doktor, jaja (Хорошо то как, а, доктор)! – имея в виду: – В каком прекрасном месте ты работаешь! А, сволочь! Какие я тебе прекрасные условия труда создал!». «Да прекрасно, – согласился я, – если бы не…», – и я помахал рукой перед носом. «Чего, чего!» – возмутился Шнауцер. «Ну, фу, фу, фу! – пояснил я – Воняет!». «Нет! – разочаровано произнёс Шнауцер. – Это прекрасно, так обязано быть! Это сама природа – натура!» – усилил он. «Понимаю», – пошел я на компромисс. В это время на улицу вышла Силке Кокиш и присоединилась к Шнауцеру наслаждаться с ним неразбавленным ароматом природы. Но сейчас перед нами лежал Бехзад, а не Шнауцер! И когда мы его растолкали, то первым делом Бехзад стал возмущаться, как воняет из-за навоза, но остался очень доволен лечением: «Никогда ещё не был так здоров, ничего не болит! Хочу так, хотя бы раз десять! А вы, я знаю, из России, как и ваша землячка – доктор Барсук. Она не хорошая, а вы очень хороший доктор, и Россию я сильно люблю! У меня папа родился тоже в Петербурге», – заверил, глазом не моргнув, Бехзад. «Что, папа русский?!» – удивился я. «Кажется да, немножко русский», – уже менее уверенно, поняв, что слегка загнул, сказал Бехзад. «И ты, значит, немножко русский!» – притворно изумился я. Бехзад слегка поморщился, но согласился, что, наверное, немножко есть. «Ну хорошо, земляк! – поздравил я его. – Я тоже русский, но по-другому». «Очень люблю Россию! Очень! Самая лучшая страна! А вы самый лучший доктор!» – подхалимски заверил меня Бехзад. С этим я охотно согласился.

«Бехзад, оказывается, очень много пережил! – печально поведала на конференции психолог фрау Мисс. – Он в группе рассказал про отца, который наполовину немец и его убили евреи, поэтому вырос сиротой и очень бедный!». «Да, конечно, – охотно согласился главврач, – поэтому у него психотравма – PTBS (посттравматические психические нарушения). Надо попробовать провести у него EMDR (Eye Movement Desensitization and Reprocessing – десенсибилизация и переработка стрессовых расстройств движением глаз). «Вы тогда ещё больше узнаете об его отце! – не удержался я. – Я ему вчера акупунктуру сделал, и он мне признался, что отец у него из Петербурга, узнав, что и я оттуда!». «Как?! Он, оказывается, из Петербурга!» – изумились присутствующие психотерапевты, врачи, психологи, включая главного врача. Пришлось пояснить присутствующим психологам, врачам, включая главного, что такое мелкий восточный подхалимаж: «Если бы вы были китайцами, то и Бехзад оказался бы китайцем! И отец его был бы родом из Шанхая!». «Это очень интересно, и мы в это верим», – согласились психологи, главный врач и психотерапевты со мной. Может быть, я им только чуть-чуть приоткрыл глаза на мир, но Бехзада спас от EMDR.

Через несколько дней телесно-ориентированный терапевт Хагелюкен – душа клиники, за которого в своё время и люд восстал, потерял связку ключей, и он тут же заподозрил иранца Бехзада: «Чуть что, сразу Бехзад»! «Он до этого интересовался ими», – рассказал Хагелюкен. А эти ключи, в особенности один из них т. н. генеральный, подходил ко всем дверям в клинике. В коллективе психологов, психотерапевтов, а главное у главврача психотерапевтической клиники Зауэра возникла паника. «А вы спросите у него», – посоветовал главный врач Хагелюкену. «Давайте его сейчас же вызовем и допросим!» – решительно, предложила Мина. «Давайте завтра, во время визита, я у него резко спрошу и потребую отдать ключи!» – предложил главный врач. «А я считаю, что с ним нужно конфронтировать! – сказал Зибенкотен – психолог по образованию, и говно, по мнению Бехзада. – Я так всегда поступаю с больными! Прямо и без хитрости ему сказать: – Я знаю, ты украл ключи и отдавай их сейчас же!». И все со всеми согласились! «А кто сегодня дежурит?» – поинтересовался коллектив психологов и психотерапевтов этим несчастным. «Я», – обречённо признался я. Все радостно рассмеялись, кроме меня. «Предлагаю альтернативу, – пояснил я свою тактику, – я скажу Бехзаду, он у меня сейчас лечится, что если он найдёт ключи, то пусть мне их отдаст, или пусть узнает, кто их нашёл и мне скажет. Всё же у него отец тоже из «Питера», и я его лечу бесплатно! Таким образом, он как бы расплатится ключами за лечение и за своё «родство» с русскими! Я уверен, что если он их взял, то мне отдаст! А главное поможет ему и ключи вернуть и лицо сохранить!». «Нет, это не по психотерапевтически!» – сморщили носы упрямые психологи и, в особенности, Зибенкотен – Это вгоняет пациента в регрессию! Это хитрость и нечестно по отношению к больному! Это его никак не развивает, не конфронтирует с его проблемами!». Только Хагелюкен был со мной согласен, он больше остальных хотел ключи, а не чистую психологию! И знал, что Шнауцер ему за утерянные ключи голову, наконец, оторвёт, и правильно сделал бы, т.к. моя жена эти ключи, бесхозно лежащие на столе, в коридоре видела. «Я не взяла их, чтобы отдать в регистратуру, считая, что кто-то специально положил из сотрудников», – сказала мне жена. Конечно, я это не сообщил идиотам! «Вообще-то, я с ним немножко согласен», – произнёс нерешительно главный врач Зауэр, кивнув в мою сторону. «Так, мы ничего не теряем, – успокоил я коллектив, – если у меня не получится, то все ваши варианты ещё применимы! А вот, если вы напугаете больного, оскорбите его, то если он даже взял, скорее выбросит от страха, чем отдаст!». Все как будто согласились с моими доводами. «Быстрее, спасайте клинику! Бехзаду плохо, он сейчас всех убьёт!» – разбудила меня ночью перепуганная медсестра. «Почему – Бехзаду плохо?! Это другим плохо! – поправил я ее. Сбежав по лестнице в вестибюль, увидел сидящего на полу Бехзада. Он стучал кулаком по полу и громко орал, как будто объявил джихад: «Убью, всех убью! Зибенкотена убью!». В углу прижалась кучка не спящих ещё больных, из нескольких немецких мужчин и женщин! Они боялись, что-либо сказать или пошевелиться, чтобы иранец Бехзад не привёл в исполнение свой «джихад». Медсестра закрылась на ключ в сестринской! Один иранец вогнал в страх всю немецкую клинику! Быстро подойдя к Бехзаду, взяв его под руку, сказал: «Пойдём, раскажи, что произошло!». Бехзад поднялся, и пошёл на полусогнутых, как ребёнок в детский сад, продолжая кричать, что всех убьёт. Чувствовалась в нём звериная сила – вес больше центнера! «Откормился на русских хлебах!» – сказали бы в России! Повёл я этого дикого барана в сестринскую! Проходя мимо пластиковой двери, Бехзад не забыл ударить по ней кулаком, да так, что стенка зашаталась, и стекло разлетелось вдребезги. Такой же удар пришёлся и по сестринской двери! Это не успокоило, а ещё больше напугало медсестру. «Откройте, мы к вам хотим с Бехзадом», – попросил я. Перепуганная немка приоткрыла дверь, и ей повезло, что успела отскочить от неё! Бехзад ещё раз ударил по двери. «Всё, успокойся! – сказал я ему твердо. – Завтра я во всём разберусь! Что с тобой случилось?». «Зибенкотен сказал, чтобы я ключи отдал, и он знает, что я их украл! – орал Бехзад. – Я убью его, убью Зибенкотена!». «Да, да, – подтвердила медсестра, – Зибенкотен сказал это в коридоре, когда уходя домой, встретил по пути Бехзада». «Я не украл! Клянусь, не украл!» – плакал Бехзад. «Знаю, что ты не украл! Завтра я с Зибенкотеном разберусь!». «Когда вы меня попросили, чтобы я ключи искал, то клянусь, искал их, но не нашел». «Я знаю, если бы думал что ты их украл, я бы тебя не попросил их найти! – объяснил я Бехзаду. – А сейчас один укол, чтобы ты успокоился, и я сам завтра разберусь во всём!». Медсестре велел набрать в шприц 5 мл диазепама. На расстоянии подала она мне шприц, боясь подойти к Бехзаду, как к раненому зверю. Закатал быстро Бехзаду рукав, и ввёл внутривенно диазепам! Через пару минут, Бехзад мирно храпел в сестринской! Пришлось его в соседнюю комнату – электрокардиографии вынести. Больные видели, как я Бехзада отвёл, а через пять минут его вынесли «мёртвого»! Все были в восторге – завалил такого быка! «Я сразу успокоилась, когда вас увидела! – сообщила мне пациентка, которой проводил гипнотерапию. – Поняла, что вы всё сделаете и нас спасёте!».

«Как вам это удалось, – спросил главврач Зауэр на следующий день на конференции, после доклада медсестры, – одному справиться с Бехзадом!». «Я ведь тоже была!» – напомнила медсестра. Зибенкотен молча отвёл глаза. «Ничего, бывает, – примирительно сказал главный врач, – Зибенкотен не хотел плохого, он хотел как лучше!». Кислее всех был телесно-ориентированный Хагелюкен, который понял, что навсегда лишился своих ключей.

Глава 4

Мина в кресле

«Моя “люляшка” соизволила уйти в отпуск! – радостно объявила Мина. – Фу, терпеть её не могу! Такая вся из себя, но оперирует она хорошо, ничего не могу сказать! Вот только не пойму, почему администрация так плохо относится к главному врачу! Он ведь очень хороший человек! Правда?». «Да ничего, действительно, хороший», – согласился я. «И ко мне очень хорошо относится! Ещё хорошая баба – Клизман, она тоже ко мне хорошо относится! Шнауцера, если честно, боюсь, да ну его к чёрту! А вот Кокиш – хорошая баба! Мне цыганка нагадала на картах, что у меня будет враг – это «люляшка», конечно! – И очень большой друг – человек за тебя будет! – сказала. – Это Кокиш, конечно! Как нагадала, так и сбылось! Вот только не понимаю, что главный врач и Клизман между собой не поделили, никак не могу понять! Оба хорошие, и он хороший мужик! Правда?». «Да, хороший», – согласился я. «И я так считаю!» – подтвердила и Мина.

«Не знаю, что делать, посоветуйте! – радостно ввалилась на следующий день ко мне в кабинет Мина. – Представляете, что Кокиш предложила: – Иди, говорит, в кабинет “люляшки” работать – занимай её кабинет! А вы, что думаете?». – «Я бы не пошёл». – «А почему?!». – «А что будете делать, когда Люлинг вернется и застанет вас в своём кабинете?!». – «Подумаешь, какая цаца! Это что, её собственность?!». «Во-первых, табличка с её именем на дверях! Да и книги, вещи её в кабинете!» – попытался я остановить «локомотив» – Барсук Мина. – «Подумаешь, нужны мне её вещи! Ведь Кокиш права! Мой кабинет внизу, а я хочу наверх на ее место, тогда у меня будет своя секретарша – фрау Пирвоз! Она ведь на двоих: на главного врача и «люляшку»! А сейчас будет на меня и главного врача работать! Хочу иметь свою секретаршу!». – «Ну, тогда переходите». – «Да мне, честно говоря, как-то всё равно, будь что будет! Так, всё уже надоело! Ну ладно, потом заскачу!».

«Hallo, das ist Mina (привет, это я – Мина!)» – позвонила тут же Барсук. – «А почему по-немецки?!». – «Так я уже в кабинете у фрау Клизман! У нас к вам большая просьба! Никого, как оказалось, нет для дежурства! Не подежурите сегодня, а?». – «Зайдите ко мне, пожалуйста!» – ответил я. «Я сейчас, через 15 минут. Я тут у фрау доктор Клизман, нам нужно решить один вопрос, что с больным делать!».

«Да, это я! Ну что, подежурите?» – заскочила Мина через 5 минут. «Сядьте, и слушайте меня внимательно! – сказал я Мине, сдавленным от волнения и злости голосом. – Вы что делаете! Зачем вы мне устраиваете здесь Советский Союз в худшем виде?! Что вы меня подставляете?!». – «Ах, это вы по поводу дежурства! Так я же только спросила! Клизман меня попросила, она постеснялась у вас спросить, тогда я ей и предложила, что сама у вас спрошу. Извините, если я вас обидела, я не хотела вас обижать, если не можете подежурить, то мы с Клизман другую кандидатуру поищем». – «Вы что, не понимаете, что творите! Вы меня при ней спросили из её кабинета по-немецки! Если хотели спросить, то вы знаете «мой адрес», могли зайти, так же как сейчас, и спросить! Или если по телефону, то по-русски или из своего кабинета!». – «Да, я как-то не подумала, мне стало жалко Клизман». – «Ну и подежурили бы сами!». – «Так, я не могу!». – «Значит, вы решили меня подставить!». – «Да нет, просто не подумала, извините, если я вас обидела». «Меня нельзя обидеть, меня можно только разозлить! И сейчас вы меня разозлили! Я надеюсь, что вы поняли, и мне не придется с вами ещё раз на подобную тему разговаривать!». – «Да, да, извините. Представляете, а главный врач всё-таки сволочь оказался, оказывается, он меня не хотел! Мне это Клизман сказала, и поэтому Кокиш взяла без него». – «Он даже и не знал, что она вас берёт! Это меня он не хотел принять, он же с вами не вёл беседы перед приёмом на работу!». – «А почему меня взяли?». «Потому что я оказался дураком! – хотелось мне ей ответить, но сказал: – Потому что вас Кокиш решила взять! – объяснил я ей, не досказав: «Чтобы с вашей помощью досадить Люлинг и одновременно главному врачу, поместив вас – ассистентку в его приёмной, как “таран-вышибалу”!».

«Не знаю, что делать, посоветуйте! – спросила Мина совета через полчаса. – Кокиш предложила мне, за деньги естественно, заниматься еще функциональной диагностикой!». – «Ну и занимайтесь!». – «А зачем?». – «Затем, чтобы Клизман была довольна и, во-вторых, если с Люлинг не поладите, то будете клинике нужны еще и в этом качестве!». – «А причём здесь Люлинг! Может она уйдёт отсюда раньше меня!». «Может быть, но кто вам тогда даст характеристику, что вы прошли специализацию?! Ведь только она имеет право ее дать для Дrztekammer (врачебная палата)! Иначе, вам не засчитают один год специализации, и вы не сможете сдать на специалиста – Facharzt(а)! Вы должны быть заинтересованы, чтобы она хотя бы еще год продержалась здесь!». «Так пусть будет, на здоровье! Я никому не враг и мне её даже иногда жалко, когда Кокиш её унижает! Но, знаете, мне как-то ничего не охота, и знаете, я ведь электрокардиограмму не понимаю!». «Тогда зачем спрашиваете? Соглашайтесь на осмотр больных». – «Почему же, я могу почитать об электрокардиограмме! Что, разве это сложно?!».

«Сможете ли вы расшифровывать электрокардиограммы, пока фрау Пусбас в отпуске?» – спросил Зауэр на следующее утро Мину на конференции. Мина «взяла листок бумаги перед ртом», по выражению Клизман, т.е. промолчала. «Можете?» – повторил вопрос главный врач Зауэр. «Хорошо, попробую», – негромко произнесла Мина. «Попробую! Но вы умеете это делать? Работали в этой области, есть опыт?» – спросил Зауэр. «Нет, но постараюсь», – совсем тихо ответила Мина. «Как это «постараюсь»! – не понял главный врач Зауэр. – Умеете или нет?». Мина, натужившись, посмотрела на меня, как абитуриент на вступительном экзамене, жаждущий спасительной подсказки от соседа, а то вот сейчас «случится…»! Но я не знал, что ей подсказать. Наконец, Мина выдавила: «Не умею, но попробую». «Нет, так не годится, так не пойдёт!» – непонимающе посмотрел на неё главный врач и отвернулся. «Ладно, – продолжал он, обращаясь к Клизман, – кто будет проводить осмотр больноых при поступлении, пока Пусбас в отпуске?». «Вот она – фрау Барсук!» – указала Клизман на Мину. «Нет! – сказал главный врач. – Кто-нибудь другой!».

«Вот негодяй – сволочь, тьфу на него! – возмущалась Мина после конференции. – Недаром его не любят! Он мне сразу не понравился! И что он ко мне прицепился?! Вот Клизман хорошая баба! А я уже в кабинете “люляшки”! И, конечно, мне там намного лучше, чем в моём прежнем! Сколько пространства! Кресло такое – одно удовольствие! И, честно, мне уже надоело сидеть на стуле в моём прежнем кабинете, такой же, как у вас! Зайдите ко мне, посмотрите какой у меня теперь прекрасный кабинет! Так, честно говоря, всё мне надоело и всё равно – будь что будет! Заходите, пойдёмте сейчас», – обратилась Мина к моей жене. «Ну, пойдёмте», – согласилась та. Проскочив в свой кабинет, раньше нас обоих, Мина тут же забралась в кожаное кресло с большой тесненной спинкой, и сразу стала похожа на свою «люляшку», только толстую «люляшку» – из Оша. «Тут у неё столько хлама, я бы половину выбросила!» – указала она на стол и полки на стене. «Так это же книги!» – удивилась жена. «Ну и что, зачем они нужны, что на работе читать? Только пыль собирают! Я бы лучше цветов побольше понаставляла!». «Здесь же должно быть стерильно – инструменты! Люлинг больных смотрит здесь, в кабинете!» – возразила жена. «Так пусть смотрит больных внизу, подумаешь барыня! – возмутилась Мина. – Кстати, надо сказать секретарше Пирвоз, – как бы вспомнила Мина, – пусть принесёт мне из сестринской истории болезней! “Люляшка” всегда её заставляла это делать, а ну-ка – позвоню сейчас!». «Халлё, это я – фрау доктор Мина Барсук! Ания, принеси-ка мне историю болезни на больного Либиха!». «Посоветуйте, что мне делать, – после указания секретарше обратилась тут же ко мне Мина, – вы ходите, я знаю, на конференции руководящего звена клиники! На них, когда была, и моя “люляшка” ходила, но её сейчас нет! Значит, получается – теперь я должна вместо “люляшки” ходить? Я, ведь, сейчас главная Kцrperarzt (врач по телу, в отличие от Seelenarzt, врача психиатра, психотерапевта – по душе)!». – «Это вам надо? Я бы сам с удовольствием не ходил, если бы не обязали!». «Но конференции ведь Шнауцер или Кокиш ведёт, а я хочу знать линию руководства! – возразила Мина. – Хорошо, я разберусь – попрошу Кокиш разрешить мне вместо “люляшки” ходить!».

Но что-то сорвалось у Мины Барсук и сегодня Кокиш, в её отсутствие, у всех на конференции по очереди спросила: «как дела», а когда очередь дошла до отделения общей медицины, у Клизман спросила: – А как дела у Мины Барсук?». «Неплохо, даже хорошо, намного приятнее Люлинг! И такая очень активная и общительная!» – заверила Клизман Кокиш. «Да, она очень смешная, – согласилась секретарша Пирвоз, – но в последнее время вытворяет невозможное, ещё хуже Люлинг! Очень стала важной!». «Вот и хорошо! – обрадовалась Кокиш. – Это нам и надо, чтобы она справилась с Люлинг! Может, она единственная, кто справится и вытеснит Люлинг!». «Но Шнауцер очень ценит Люлинг!» – съехидничала Пирвоз. От этих слов Кокиш окосела и крепко сцепила челюсти, как бы захватила ими тонкую травинку – Люлинг.

«Доктор, у меня глаза чешутся и слезятся», – поплакалась восьмидесятилетняя старушка, придя ко мне на акупунктуру и гипноз. Поняв, что это не инфекция, а аллергия и больной, с такими ощущениями, будет тяжело расслабиться в гипнозе, побежал в отделение, где мази хранились. Любой врач имеет право больному немного мази выдать! Набрал немного мази, и я для «слезящейся» старушки, как сзади раздался «милицейский» бдящий глас: «А вы, что здесь делаете?!» – застукала меня на месте «преступления» доктор Барсук. «А, это для фрау Майер, немного мази ей дам», – попытался я свой «поступок» оправдать. «А зачем?». «Чтобы помочь бедной старушке», – пояснил я свой непонятный альтруизм Мине. «А вы знаете, что мази не всегда помогают, и не всегда обязательно мазь давать!» – строго, как её учительница Люлинг, поучила меня Мина. «Да вроде знаю», – улыбнулся я. «Пусть фрау Майер ко мне придёт на приём!» – скомандовала Барсук Мина. «А вы что, и окулист тоже?!» – удивился в свою очередь я. «Мне ведь надо тоже, что-то делать! – возмутилась в свою очередь Мина. – Мне же надо свою работу записывать!». «И когда прийти к вам, несчастной?». «Не знаю, пусть раньше сходит в сестринскую и там запишется в книгу, а я потом назначу ей дату осмотра! Ой, вот эта больная мне как раз и нужна! – обрадовалась Мина, увидев проходящую мимо дверей пациентку. – Фрау Бах! – «бабахнула» ей вдогонку Мина. – Вы, почему ко мне не пришли?! Я же вас назначила!». «Была групповая психотерапии в это время, – оправдывалась Бах, – а нам сказали, что группа важнее “одиночных” методов». «Кто вам такую чушь сказал?!» – возмутилась Мина. – «Главный врач сказал, и такие правила во всех психотерапевтических клиниках». «А ну-ка, ab sofort (немедленно) – в мой кабинет! – прогремела, как гром среди ясного неба Мина. «Вот сволочь, этот главврач, тьфу на него, мешает работать!» – подвела черту Мина и удалилась, забыв про больную с мазью, а старушка у меня всё же мазь получила, чтобы в очередь к «ошанке» не стоять.

«Всё же придется Мину сильно побить! – пообещал я жене. – Побью “ошанку” – эту!». «Да, она заслужила», – согласилась жена.

Но прежде, на рождество привычно досталось дежурство. «Соберёмся вечером в столовой, приходите тоже. Нужно ещё доктору Розенкранцу сказать, чтобы пришёл, и вы приходите обязательно! – сказала Кокиш и лукаво добавила: – Было бы хорошо, если бы и главврач пришёл!». И как бы чувствуя, что его тоже «хотят», пришёл и Зауэр. Человек 15 собралось в столовой: кто-то пил кофе, кто-то что-то ел, кто-то просто что-то пил. Появился один из больных – попик евангелический, которого я не один раз уже исколол и загипнотизировал, но сейчас он пришёл являть своё искусство. Сел за рояль и тут же: «динь-динь, динь-динь, глинь-глинь, глинь-глинь, глёк-глёк, глёк-глёк». В общем, хорошая привычная песенка для немецких детей на рождество – «фольклоре». Затем попа немецкого убрали, а вместо него принесли две коробки немецкого вина, по три бутылки в каждой, и ещё зачем-то одну плоскую коробку с детской игрой для общего развития – с разными пластмассовыми чёртиками, гномиками и прочей нечистью.

«Дорогие друзья! – начала торжественно, как Шнауцер, но звонче, Кокиш. – Мы здесь собрались в уютной обстановке и я благодарю тех, кто пришёл! И это говорит о том, что они интересуются клиникой и её жизнью! А сейчас, я хочу всем сделать от имени руководства клиники маленькие подарочки! Вот вам, наш дорогой – доктор Розенкранц! – и старик, получив коробку с вином, расплылся в довольной улыбке, показав свои вставные челюсти. – Вот вам, доктор! Спасибо, что согласились подежурить в такой день! – и я получил «по заслугам» такую же коробку, и сделал то же, что и Розенкранц, но только со своими зубами, и тоже остался доволен. – А это вот, главному врачу – доктору Зауэру, спасибо и ему», – и Кокиш отнесла Зауэру детскую игру для недоразвитых и недорослей. Лицо у главного врача искривилось от неожиданности, как у ребёнка при детской неожиданности. «А это всем остальным!» – закончила обряд дарения Кокиш, и все остальные получили по заслугам: кто по чёртику с ёлочкой, кто по ёлочке без чёртика, а кто и по чёртику без ёлочки! Повертев игру в руках, главный врач встал и поплёлся к выходу, оставив игру на столе. «Он и этого не заслужил!» – вдогонку весело сказала Кокиш, когда Зауэр ушёл. Она осталась очень довольна своей выдумкой, в которой, конечно, поучаствовал и Шнауцер.

«А что вам дали?» – спросила Мина, догнав меня в коридоре, держа в руке одного из чёртиков с ёлочкой. «О! Как вас наградили! И я бы не отказалась от такого дара! А главному врачу, так ему и надо! Знай наших!» – сказала Мина. «Кого это наших?» – спросил я. «Ну, Кокиш и Шнауцера! Бедную Кокиш доводит эта сволочь – главный! – разъяснила Мина. – Так её жалко, такая хорошая баба! Что он никак не успокоится?! Ну ладно, побегу, пока! Счастливого дежурства! Представляете, Пусбас меня попросила на Новый Год подежурить, но я не буду, что вдруг! У нас же это праздник! А вам повезло, что сейчас дежурите, зато не будут приставать на Новый Год!».

Видя, как «легко» мы с женой работаем: много больных, много денег ему приносим и ещё иногда нас встречает в вестибюле по пути в туалет, Шнауцер подсчитал, что много денег упускает! Если бы мы работали, не выходя наружу, в том числе и в туалет, то он бы ещё больше разбогател.