Змеи и виртуозы

– Напомни, почему ты сделал ее своим менеджером, а не меня, – спрашивает отец и берет со стола второй стакан. Будто копируя меня, он делает глоток, глядя прямо мне в глаза. Он поднимает руку, и рукав его темно-синего костюма от Бриони задирается.

Я провожу языком по передним зубам.

– Во-первых, потому что в этом случае мне не надо беспокоится, что она переспит с моей подругой.

Отец моргает, и на лбу вздувается вена – так бывает всегда, когда он раздражен.

Добро пожаловать в клуб. Мне совсем не хочется, чтобы ты соблазнил единственного дорогого мне человека.

– Я вижу, ты все еще обижен.

Приподняв плечо, указываю стаканом в его сторону.

– Ты еще с ней спишь?

– Эйден.

Вскидываю бровь.

Отец поднимает руку и трет висок.

– Не задавай вопросы, ответы на которые тебе не понравятся.

Не стану отрицать, предательство еще причиняет боль, но, надо признать, прошло уже много времени, и о Сильви Майклс я стараюсь забыть, как о страшном сне. События болезненные, оставившие шрамы, но все уже в далеком прошлом.

– Так же могу ответить на твой вопрос о маме. – Складываю руки на груди и пожимаю плечами. – К тому же она знает, что делает. И предана работе. Просто ведет себя как мать, вот и все.

Отец ухмыляется, ставит стакан и откидывается на спинку кресла.

– А я – нет? Сынок, ты, кажется, забываешь, кто научил ее всему, что она умеет.

Крепче сжимаю стакан, от ярости скребет в горле – все из-за того, что он назвал меня сыном, будто это не привилегия, которой он лишился.

Отставляю бокал, расправляю плечи и смотрю на массивные часы от Шанель на запястье. В глубине души появляется желание продлить разговор, заставить его извиняться, но я знаю, что Калли будет злиться, если я опоздаю на концерт, а мероприятие важное и сейчас ругаться с ней я не намерен.

– Я хочу поговорить о моем контракте.

Он замирает, из воздуха улетучивается кислород и безмятежность.

– Почему?

Выражение лица отца становится нарочито безразличным, хотя, поерзав в кресле, он ослабляет узел галстука.

Пытается выиграть время.

– Эйден, я не думаю, что это хорошая идея, – наконец произносит он и вздыхает.

Подсунув палец под ремешок часов, провожу пальцем по окрашенной чернилами плоти – один из способов заземления.

– Почему нет? – Веду ногтем по линии, изображающей крылья, – нечто случайное, сделанное вчера перед концертом в Детройте.

– Потому что… – Он трет ладонью губы. – На кону большие деньги.

Постукиваю указательным пальцем по столешнице, кольцо, ударяясь, издает неожиданно громкий звук.

– Я не сомневаюсь. В конце концов, это мой контракт.

Перейти к сотрудничеству с его фирмой – «Симпозиум рекордс» – было непросто; однако выбор у меня был невелик, после того как мне отказали в предыдущей из-за нескольких ударов по репутации.

Стандартный контракт подписывают на год с возможностью продления, меня же просили подписать контракт минимум на три года с условием выпуска стольких же альбомов. Минимум.

Нельзя сказать, что поступок вопиющий для такой крупной фирмы, как «Симпозиум», но все же событие неординарное. И это дело принципа; оставаться на коротком поводке у отца, как это было всю жизнь, со временем становится все неприятнее.

– Понимаю. – Губы кривятся в ухмылке. – Я устал. Мы только закончили тур «Аргонавтики», а теперь ты решил взбрыкнуть. Я понимаю, каждый исполнитель так поступает, но, думаю, ты успокоишься, когда увидишь восьмизначные числа.

Изо всех сил сжимаю зубы.

– Дело не в деньгах. Я не гонюсь за ними. Я просто не уверен, что хочу работать с твоей компанией.

В пентхаусе становится очень тихо, слышны лишь звуки восточной части Пятьдесят седьмой внизу. Отец сжимает подлокотники и громко сглатывает. Воздух между нами накаляется, смысл невысказанных слов неприятен: я не хочу с ним работать.

Но это шоу-бизнес, я юридически много чем связан, у меня нет права голоса. Его слова я слышу еще до того, как они сказаны – тяжелые камни, брошенные в обмелевший пруд:

– Полагаю, тебе придется учиться с этим жить.

* * *

Из-за шума концерта голос Калли едва слышен, хотя ее губы почти прижаты к моему уху. Я чувствую, как розовая помада оставляет следы на коже, когда она в миллионный раз объясняет мою роль на сегодняшний вечер. Выступление окончено, рабочий сцены уже понес мою акустическую гитару в пентхаус, и руки у меня ничем не заняты.

Автографы тоже розданы, но до конца вечера мне предстоит сидеть на сцене.

Точнее, до начала аукциона. Мне придется быть внимательным и дружелюбным, чтобы очаровать толпу, будто не понятно, что каждая из этих женщин готова ползти ко мне на коленях через весь зал, чтобы только подышать тем же воздухом, что Эйден Джеймс, черт возьми.

Это не имеет отношения к моему эго, это факт, просто факт. Чокнутые фанатки трясут сиськами, надеясь, что я увижу их и возьму с собой домой, – это основная причина, по которой я перестал появляться после концертов на мероприятиях для избранных.

– Полагаешь, справишься с поставленной задачей, просто сидя здесь? – Калли убирает с плеча прядь волос цвета темной меди.

– Смогу ли я справиться с тем, чему можно научить собаку? – Я закидываю ногу так, что щиколотка лежит на колене другой ноги, кладу сверху руки и добавляю: – Смогу, ты меня хорошо выдрессировала.

Она закатывает глаза и поправляет воротник красного жакета.

– Какой умный мальчик. Я почти уверена, твой отец где-то здесь.

В моменты раздражения становится слышен ее акцент, и я решаю не утруждать себя и не говорить, что отец ушел сразу после того, как обозвал меня сумасшедшим и отказался вести иные деловые разговоры, все из-за того, как я полагаю, что спешил к своей настоящей и моей бывшей девушке, с которой отправлялся, наверное, в какой-нибудь роскошный отель на выходные.

Мне не удалось додавить его – спешил на это мероприятие, ведь оно было запланировано заранее.

– Видишь ли ты для себя причину сделать ставку? – спрашивает Лиам, мой лучший друг и публицист, когда Калли уходит и мы остаемся вдвоем. Он проводит рукой по грязным светлым волосам и быстро оглядывает помещение, будто у нас не было шанса сделать это раньше. Я качаю головой и тоже оглядываюсь по сторонам, кажется в миллионный раз: круглые столы по периметру зала покрыты черной атласной тканью, в центре каждого свеча, не позволяющая увидеть отчетливо всех участников.