Что там, за дверью?

– Прикройте дверь, – говорит, хотя видел, что я тщательно её прикрыл, а непосредственный мой ещё и как бы проверил надежность. Это мы тоже проходили, и ещё один знак тому, что с чутьём у «моего» всё в порядке.

– Значит, так. Мы ведь здесь свои, – зачем-то начал он. (Плохое начало, – отметил я про себя). Босс посмотрел на нас, перевел взгляд и стал внимательно разглядывать свою ручку «Parker Premier». Потом так же, не поднимая взгляд:

– Надо тут разобраться с одним деятелем, – две пары бровей взлетели вверх. Мы осторожно взглянули на главного. Шеф тихонько кашлянул. Без звука босс многозначительно поднял глаза наверх. Понятно… сверху сбросили. Выражение лица, будто в штаны ему запустили гадюку, и он только ждёт, когда и куда эта вражина его ужалит. Но… не впервой. Каменное молчание, перевариваем.

– Что-то серьезное?

– Угу!

– Подозрения?

– Больше.

– Можно спросить? – В полной тишине кабинета в полголоса прошелестело имя. Мы затаили дыхание… Не глядя на нас, главный движением кисти отправил нас за дверь, мол идите, думайте. Уже в спину донеслось:

– Э-э, ребята…

– Ясно, ясно, мы здесь не были…

Я же говорю, шеф мой – тот ещё лис…

– Так, у меня вопрос, почему я? – спросил, как только мы оказались по пути в его кабинет.

– По кочану. Ты же слышал, о ком разговор.

– Ну?

– Ну, ну, баранки гну, – начал свирепеть он. Ты что из себя младенца-то разыгрываешь. Покопайся, поспрашивай, мне тебя учить что ли? И потом, ты, надеюсь, помнишь, что рядом с чином, о котором мы не говорили (ух, как выразился), в соседнем доме дружок твой живёт. Начни для начала с него, разговори его. Только не закатывай глазки, сам ведь рассказывал, как вы с ним кутили. Или уже забыл?

– Ну, – снова сделал я попытку защититься.

– Слушай, не крутись. Дело это мне самому не нравится: знаешь, где залезешь, не знаешь – где вылезешь. Но ты сам как-то сказал, что у дружка твоего с тем типом шуры-муры параллельные были. В общем… – Он пожевал губами. – Я тебе сейчас, кхе-кхе, из фонда спецопераций, так сказать, дам немного… покопайся, покопайся, источников много. А желающих продать попахивающий материалец ещё больше. Только тихонечко, чтоб никаких подозрений. Понимаешь?

У меня сел голос: – Понимаю, конечно, но…

– Никаких «но»! И-и… – И никакого разговора у нас на эту тему не было, – продолжил я за него. Шеф улыбнулся и потрепал меня по плечу.

– Кстати, дорогой, – редко и неспроста друг обратился ко мне так, – «дорогой», я тоже тебе ничего не рассказал, да?

– Так ты и так ничего такого, чего бы я не знал, не сообщил. Ни имён, ни мест… А чем вообще-то закончилась вся эта бодяга?

– Да ничем. Я пару дней потянул, неудобно с таким вопросом лезть к знакомому, настоящим другом мне он никогда не был, так, – пересекались на скользком паркете несколько раз. К тому же я не его уровня, и у него на всё свои расчёты есть, – начну расспрашивать, могу подозрение вызвать. Потеряю ценного кадра, оч-чень осведомлённого. Так что он мне в других делах ещё понадобится. Такая вот математика… А закончилось, – последовала долгая пауза, – закончилось тем, что другая газета через пару дней вывернула того деятеля на первую полосу. Во всех неглижах. Конкуренция, брат.

А в нашем заведении после публикации никто из нас троих ни разу даже словечком не обмолвился о том деле…

Случай у нас не единичный. Тут и там люди делают свои маленькие (и большие) «гешефты». Самый простенький, – сделать приятное высокому глазу, а там, смотришь, командировочка проклюнется в место благодатное какое… Но! Не так напишешь – и нарваться можно: мафия (не административная, нет, там – своё) не прощает неудачного слова. То слышишь, у кого из наших машину спалили, то звонки ночью домой с непростыми угрозами, а то и круче можно схлопотать. Телевизор смотришь, радио слушаешь? Ну, значит, знаешь…

– Окей! – ухмыльнулся он после некоторого молчания: – Что-то не в тот огород мы с тобой полезли. Так, о чём это я минуту назад говорил? А, что с одной стороны есть уже и тема, а с другой, – надо ещё чтобы всё было интересно написано… Только вот иногда и тема есть, и знаешь, что хорошо ляжет на лист, так сказать, а писать об этом нельзя: цензура ли, вопросы этики – да полно всего. А даже когда: всё! – наскребёшь горсточку сведений или чего, – знаешь, сколько их надо перепроверить по разным источникам?! Да и демократия наша, ты и представить себе не можешь, как она держит нас за языки или за руки, не знаю, как лучше выразиться. И цеховики, ну, – братья наши по оружию – чего стоят: чуть вырвался вперёд, – чувствуешь, как в спину взгляд упирается. Как приклад, иногда кажется… Не скажу, что такой уж завистливый или чего там, но нелюбезный – это уж будь спок… Короче, всего хватает…

В итоге, – он поворошил что-то в нашей тарелочке с печальной закуской, – даже когда всё готово, есть мысли и материалец, – так всё это надо правильно изложить! Потопчись в Интернете: сколько всяких критериев и шаблонов правильного написания… с ума сойти. А по мне – всего два: либо тема настолько интересна, что не важно, как напишешь (в каких-то рамках, разумеется), либо – напишешь так(!), что не важно о чём!

Он закрыл глаза, большой и средний палец охватили переносицу. Посидел так немного и продолжил:

– Да, ты тут спросил, не поругался ли я с моим шефом. В общем-то, нет. Он мужик ничего, жить можно. Но недавно прилетает на работу, морда красная, из ушей дым, из глаз искры: принимал участие в какой-то парламентской комиссии, главный послал его вместо себя, ну и там, вроде, за что-то вместо босса ему хвоста накрутили. Вернулся, значит, нас всех собрал и коллективно отымел:

– Писать не умеете! – орёт. Сам-то он никогда в руках ручку не держал, он вообще из какого-то экономического ведомства.

– Так вот, – кричит, – Что вы лезете, куда не просят? Где и чем это испачкали наших заслуженных, мать их, мужей из этой долбанной комиссии? В конце концов, вы же не свою, – вы мою задницу подставляете под шпицрутены – слова-то, какие знает. Громы и молнии хотите метать, не разбирая когда и в кого, – заберитесь сначала на Олимп! У вас же есть свой Олимп! – кричал он. – А пока что, научитесь хоть правильно дротики бросать, вон-а, полно их у меня, – и показывает на стакан на своём столе, полный старых, разномастных ручек. Наорался шеф. Но, вообще, мужик он неплохой, говорил уже. Принимает иногда удары на себя, но время от времени и на нас может собак спустить… Тогда-а… – Он не закончил начатую фразу и пристально стал меня разглядывать, как бы оценивая, не пожалеет ли он, если посвятит меня в свои задумки. И точно:

– Слушай, говорит он, я вот тут, как раз черновичок один набросал… Где-то на эту приблизительно тему, но не совсем. Понимаешь, – он, словно делясь тайной, склонился над столом, – хотелось просто попробовать написать что-то вроде обычного литературного сочинения, знаешь, как другие позволяют себе писать. Не знаю, правда, смогу ли отойти от специфики своей работы: заметка, статья и рассказ – разные вещи. Но! Как говорится, попытка, – не пытка.

– Во! – Он расчистил немного место на столе перед собой и положил на него сотовый. – Дай-ка я прям сейчас на тебе попробую то, что у меня пока получилось… Ок? А ты попивай своё пиво и, пока рассказываю, не лезь со своими вопросами. – Он сделал большой глоток, разом убавив на треть содержимое бокала, как в вестернах вытер рот тыльной стороной ладони и начал:

– Так вот, слушай… – он включил смартфон и нашёл нужное место. – Рассказа, как такового, ещё нет. Просто хочу колышками идей выгородить для него место, в рамках которого я смогу спокойно сосуществовать со своей совестью. Итак: перед лицом – «Tabula rasa». Ты никогда не слышал такое выражение? – перебил он сам себя. – Я неопределённо пожал плечами. – Буквально, продолжил он, – оно переводится как «чистая доска», но в вольном изложении, я думаю, позволительно сказать – «чистый лист».

– Ну, всё. Дальше – не перебивай. Так вот, продолжаю, – «чистый лист». Точнее – два листа: один лежит прямо под рукой, плотный, физически ощутимый, формат А4. Не скупясь, на обертке пакета набросаны похвальные сопровождения – Best Paper, Wood free, Clorine free, всяко-разно, короче. Но, вот, писать, – скажи вот ты, впрочем, нет: мы же договорились, что ты молчишь, – кто сегодня ещё пользуется бумагой? Да никто! Большинство людей, во всяком случае, давно уже не пользуются ею, так, разве, либо что отпечатать, набросать внезапную идейку, буде придёт в голову, или удачно подоспевшее выражение, а то и просто пометить: не забыть то-то и то-то, – а то забывается ведь. А больше, чем для таких целей, не знаю, думаю – никто. Разве в третьем мире… Отошло время.

Второй лист, вот он – тоже перед лицом – на экране компьютера. Такой же белый, пока ещё девственно чистый. Но, как сейчас принято говорить, – виртуальный. Возможно, в этот момент он подозрительно поглядывает на автора, оценивая, что вобьют в него его будущие лёгкие касания клавиш. Всё ли, что будет отпечатано, войдёт в последующую, не говорю уж – окончательную редакцию, или ему придётся стыдиться разницы между пионерским и бездумно смелым характером первого наброска и последующих версий или редакций с тщательно отжатой из страниц горькой правды, выщипанными перчинками острого слова, приглаженной волной мысли, готовой было раньше выплеснуться за края страницы. В недрах РС всегда ведь хранится ненакрахмаленный и неотутюженный вариант, и кто, кроме самого компьютера, увидит разницу между лихо задуманным и осторожно – потом – отпечатанным…

Так как же он происходит, этот процесс, на самом деле? – Приятель внимательно посмотрел на меня и, не ожидая ответа – договорились же – спокойно вернулся в русло повествования. Есть, вот, неплохая идейка, или, там, мысли, рождённые, например, фантазией, но, по большей части, есть данности каких-то фактов, т. е. сведения, полученные из открытых источников или кем-то слитые персонально тебе или в сеть, не важно. Есть, конечно, просто заказы: сделай, в смысле, – напиши там, предположим: один, два, три… Понятно, да? Теперь так: любой из вариантов особого интереса может и не вызвать, разве что уж очень выходит за рамки привычного. Надо его, значит, как-то облечь в приемлемую форму. Т. е. факт, скажем, – пока представляет из себя не более чем голый скелет, вот и, будь добр, приодеть его в мышцы, сосуды, нервы, кожу… Навести небольшой марафет, вот так. Осторожно: не надо забывать, что наша человеческая природа видит чаще то, что поверх штукатурки, а не то, что под ней. Так же и природа читателя… Ему не интересно, что под штукатуркой – змеистые трещины, под красивой кожей дивана – грубо сколочённые гвоздями деревянные рейки и бруски… – Ну-у, друзья, мы же не в прозекторской… Так что, давайте обойдем некоторые детали. Не надо копать глубоко, чтобы убедиться, что не всегда, оказывается, внешнее отражает внутреннее, что, к примеру, замечательный, но вскрытый мозг, выглядит не так уж привлекательно.

Да-а… Но тут начинаются сложности. В каких границах можно позволить себе раскрыть тему, вот, которая не оставляет людей равнодушными, – есть такие, поверь: интересно, но мнения людей по ней разделяются. И у тебя, меня то есть, – тоже – своё. Пишешь, а сам думаешь: насколько допустимо различие: между задуманным и написанным, между написанным и исправленным, между исправленным и правдой? Такой, понимаешь, круг – не круг, эллипс – не эллипс, самое правильное – воронка! В которую затягивает.

По мере «лечения» предварительного наброска он, комп, снисходительно, если не брезгливо, будет коситься на мелкие неуклюжие поправки и нагло торчащие – вон, там и там – зубья той расчёски, что причешут текст под вкус будущего читателя…

И возникает тот самый вопрос: как обойти место, с которого в процесс вмешивается бухгалтерия купли-продажи истины, которая может легко затеряться в погоне за звучанием, а не смыслом, приятностью вместо откровенности, аппетитно написанному вместо правдиво задуманному? …

Именно на этом этапе важно не дать себе втянуться в воронку, успеть выскочить, если – не дай! не приведи! – попал всё же, и вернуться на натоптанную дорожку: мысли – в образы, образы в обертках слов – в строчки и т. д. Надо только убрать заборы и сита с дороги слов, найти правильное изложение правильно задуманному, и тогда слова выстроятся в предложения, и их войско найдёт необходимый боевой порядок, чтобы пробиться к сердцам и душам потенциальных почитателей. Жизнь сурова, но не надо кривить душой – ненужное она сама изгонит из своих рядов… Начав, не надо бояться идти дальше. Понятно, что сомнения какое-то время ещё будут раскачивать стрелку весов, и она будет прыгать по обе стороны равновесия, надёжного, не более, чем знак вопроса на перекрёстке дорог. Им нельзя руководствоваться, не определив, продиктованную природой верную позицию. Вспомни, что где-то в запутанных кишках компа всё ещё хранится ненадушенный, пионерской намётки текст, и стыдливо ушедшая в тень порядочность положит твои руки на клавиатуру и скажет: – Вернись в себя и начни снова! С правой ноги, т. е. – руки, имел в виду!

И когда первый значок на экране приветливо помашет второму и протянет руку, чтобы втянуть его в строй таких же, заполняя собой экран, льдинки неуверенности, сковавшие сердце, растают и, умытое решимостью, оно наполнится беспокойной радостью творения. Это будет лишь первый шаг. – По неровной брусчатке порядочности и благородства? – с издёвкой продолжил я за него. Смотрю, – брови у приятеля с вопросительным удивлением взлетают вверх. На напыщенную мою фразу он только хмыкнул и отрицательно покачал головой:

– У-у, старик, сколько в твоем организме желчи. Ты бы лучше приберег её на другой случай. А что до пафосности, – он снова покачал головой, посмотрел на ущерб, нанесённый пиву и закускам, и вздохнул, – выражение и впрямь не самое удачное, но я ведь предупредил, что материал сырой ещё, пока – только набросок. – И продолжил, щурясь в экран:

– Дальше цунами идей через фильтры клавиш быстро всасываются компьютером и вот, – по снегу страницы уже ползут, обгоняя друг друга первые слова: небо благословляет автора – вперёд!

Строгий текстовый редактор собьёт муравьи буковок в цепочки строк, строки этаж за этажом заполнят остаток свободной площади на странице, как аквариум водой она наполнится мыслями. Через разрыв твоей души, пишущей кровью сомнений и поиска, глаза читателя выпьют строчки твоих мыслей, и заражённые ими тиражируются в тысячи тебя, автор. Корабль завершённой работы легко снимется со стапелей тяжкого труда и закачается на волнах признательности.

– Тёплые токи вдохновения воспарят, чтобы просеяться дождиком новых идей. Умытая и напитанная ими почва обязательно прорастит их, – с фальшивой торжественностью и лицом полным деланного ликования, не удержался я и встрял ещё раз…

– Ну-у, знаешь, не перегибай – протянул он, – но, почему бы и нет, – оторопело промямлил он. – Только без твоих дурацких подначек, – добавил приятель.

– А что, плохо звучит? Чего ты молчишь? – резко и почти грубо переключился он вдруг на другую волну и хмуро посмотрел на меня. Я вздрогнул от неожиданного вопроса. Шелест рассказа, казалось, выходил на спокойное течение по пути к Happy End, и мне, впрямь, стало интересно, тем более что я впервые слушал такое пространное его откровение от т.с. трезвого лица. И вдруг его это – «Чего молчишь?». Кулаки на столе, и взгляд чужой какой-то, неуютный…

Не зная, что ответить, я, в свою очередь, огрызнулся:

– Да что с тобой? Что это ты на меня наезжаешь…

Нетерпеливым жестом он прервал меня, щёлкнул пальцами пробегавшему официанту и, показав на пустые бокалы, попросил: – Ещё пару. – Потом с грустной насмешкой передразнил – «что что с тобой, что с тобой?»… – А что с тобой? Ты и впрямь веришь в «…дождичек новых идей, благородство…», поле засеяно одними цветочками… Всё это, друг мой, – слова. Красивые слова. Под их прикрытием – ан, – и сам приукрасишься светлым нимбом. Хоть и известно, что не все прекрасные произведения выходили из-под пера прекраснодушных писателей и поэтов. Да что я тебе рассказываю, ты же, как девяносто процентов: «Ах, Пушкин, ах, Цветаева!». А какие они на самом деле в жизни были? Знаешь, что Цветаева своей младшей дочке… Да, ладно. Или вот – Шекспир, к примеру: – «Ах, Шекспир!», а ты даже не представляешь, до какой степени он был мелочным человечком… Впрочем, зачем тебе всё это?.. Пойдем лучше ящики таскать, как ты предлагал, – он невесело ухмыльнулся и сильно потёр лоб, словно пытаясь извлечь из головы пропавшую нить рассказа. Удивлённый неожиданным отступлением, я даже не стал спорить, что предлагал ему таскать ящики, выразился я совсем не так, как он сейчас изложил, и, вообще… – я ждал от приятеля продолжения сюжета. Но он молчал. Взгляд его проходил сквозь меня, наверное, – сквозь стены, и в непонятном далеко сминался, упираясь в бесконечную стену, за которой, может быть, – может быть – прятался единственный ответ, который он искал.