Основы научного антисемитизма

* * *

Теперь давайте перейдем на примеры некоторых типичных „обобщений“ филосемитского дискурса и посмотрим, какие логические выводы из них получаются.

Вспомним вышеупомянутое высказывание Войновича:

Первая посылка: „От всех антисемитов воняет“.

Вторая посылка: „Солженицын антисемит“.

Заключение: „От Солженицына воняет“.

Или возьмем часто цитируемое „определение“ Василия Гроссмана из книги „Жизнь и судьба“: „Антисемитизм есть выражение бездарности“ и выстроим из него силлогизм по тому же модусу:

Первая посылка: „Антисемитизм есть выражение бездарности“.

Вторая посылка: „Всякий конфликт с евреями есть антисемитизм“.

Заключение: „Всякий конфликт с евреями есть выражение бездарности“.

Логических нарушений в построении этих умозаключений нет, следовательно, либо придется соглашаться с выводами, либо признать, что исходные посылки некорректны. Вспомним в этой связи излюбленный аргумент еврейских апологетов против антисемитов: „Нельзя обобщать!“.

Как, по-вашему, уважаемые господа, Войнович, когда говорит: „от антисемитов воняет“, он обобщает, или нет? А Новодворская, когда говорит: „антисемиты – двоечники“? А Гроссман, когда пишет: „Антисемитизм есть выражение бездарности“?

Все правильно, обобщают, ибо никто бы не стал против этого возражать, если было бы сказано: „от некоторых антисемитов воняет“, „некоторые антисемиты – двоечники“, „иногда антисемитизм есть выражение бездарности“, но ведь именно для того и обобщают, чтобы прийти к частным выводам: „от Солженицына воняет, так как он антисемит“, „ты двоечник и бездарность, ибо критикуешь с евреев“. С другой стороны, как мы уже говорили, всякое определение должно содержать в себе всеобщность „все“, иначе оно ничего не определяет, кроме одного-единственного конкретного случая. Но раз уж ты определил „антисемита“ двоечником, вонючим, бездарностью, тогда и применяй свой термин исключительно к двоечникам, вонючим и бездарностям, но не к лауреатам Нобелевской премии.

Нередко к ошибочным выводам приходят из-за того, что в посылках исходят не из сути термина, а из его этимологии, и через этимологию пытаются определить проблему. Так, например, можно построить такое рассуждение:

По теориям некоторых ученых XIX века, еврейство относятся к семитской расе, антисемитизм есть борьба с еврейством, следовательно, антисемитизм есть борьба с расой, иными словами, это расизм.

Однако мы знаем, что Россия, в отличие от Европы, никогда не знала расизма, следовательно, там никогда не могло быть „антисемитизма“, а также и борьбы с еврейством по определению. Тем не менее определенная борьба с еврейством в России вплоть до настоящего времени была всегда, это нельзя отрицать.

Та же ошибка и в противоположном рассуждении:

В России власти боролись с еврейством, такая борьба называется „антисемитизмом“, что, как известно, является формой расизма, следовательно, российские власти были расистами.

Что здесь неправильно? В обоих случаях берется на вооружение весьма сомнительное определение: „антисемитизм – это расизм“ на том основании, что когда-то под этим словом понималось противоборство рас. Однако даже противоборство рас не есть расизм, ибо объектами этой борьбы никогда не были те или иные расовые признаки. Допустим, что евреи раса – ну и что? Борьба с евреями не обязательно суть борьба с расой. Так же как всякий преступник суть человек, но Закон, который борется с преступниками, отнюдь не является античеловеческим.

Вот такими навязанными противоречивыми определениями искажается картина реальной действительности, ибо у эссенциалистов определения всегда первичны, и от того, каковы они, зависит их взгляд на реальность. Хорош был бы тот врач, который знал лишь один-единственный диагноз какой-нибудь чисто теоретической болезни и всегда, когда бы он ни находил ее теоретических симптомов у реального больного, делал бы выводы, что больной здоров. – Здесь примерно то же самое, это и есть эссенциализм в чистом виде. Но давайте хотя бы иногда будем отвлекаться от своих догм, определений и этимологий и спрашивать больного, на что он жалуется. „Больной“ в данном случае у нас „антисемит“, поэтому в определении его „болезни“ нужно исходить из его жалоб. Но здесь возникает вопрос: можно ли считать всякого, кто имеет какую-либо жалобу или претензию к еврею, „больным“ антисемитизмом?

Тут имеется еще одно определение антисемитизма, которое почему-то очень не нравится многим евреям: „Антисемит тот, кто не любит евреев больше, чем они того заслуживают“ (эти евреи, видимо, полагают, что у гоев вообще не может быть никаких причин хоть для малейшей нелюбви к представителям „избранного“ народа), иными словами, здесь антисемитизм определяется как несправедливое отношение к евреям. Однако нам это определение тоже не нравится, но по другой причине – потому что содержит в себе логическую ошибку, называемую предвосхищением основания (petitio principi), когда заранее вносится тот тезис, который требуется доказать впоследствии. Примерно та же ошибка заключена и в определении Энциклопедического словаря: „Антисемитизм – форма национальных и религиозных предрассудков и нетерпимости, враждебное отношение к евреям“. И в самом деле, ведь ни один же антисемит не считает, что его претензии к евреям несправедливы, а его мнение о евреях – предрассудки, поэтому тот, кто с ним не согласен, должен прежде опровергнуть его доводы в пользу своей позиции, но, заранее ставя клеймо, ни о какой корректности спора уже речи быть не может, и таким образом всегда в подобных дискуссиях образуется порочный круг (circulus vitiosus): хотят доказать, что антисемитизм несправедлив, основание: потому что антисемитизм есть несправедливость к евреям. Поэтому мы вынуждены удовлетвориться тем определением, что антисемитизм есть выражение всякого противостояния еврейству как справедливого, так и несправедливого.

Существует, правда, один предрассудок, из-за которого действительно всякая критика евреев выглядит несправедливой. Полагают, что будто бы еврей не может сам выбирать, быть ему евреем или нет, так же, как никто не может по своему желанию рождаться с белой или с черной кожей. При этом все почему-то убеждены, что антисемиты не любят евреев за некие врожденные антропологические особенности, от которых невозможно избавиться, хотя никто никогда эти особенности не определял и не конкретизировал. Не знаю, может, и существуют такие качества, как говорят, что существует врожденная преступность, врожденная склонность к алкоголизму, к определенным сексуальным извращениям и т. п. Ну так как, господа, вы считаете, что евреи чем-то подобным страдают от рождения? По-вашему, „еврей“ – это врожденно, неизлечимо и неисправимо? – Решайте, да или нет. Но я одно могу вам сказать: не существует в природе такого антисемитизма, который бы осуждал евреев не за пороки, а за добродетели[9 - Русский публицист Михаил Осипович Меньшиков в 1909 году писал: «Нас обвиняют в „человеконенавистничестве“, когда мы осмеливаемся сказать о евреях немножко правды. Но в еврее антисемиты ненавидят вовсе не человека, а именно еврея, и ненавидят именно за то, что он недостаточно человек» («Письма к русской нации»).].

Потом, если уж следовать принципу врожденности, то его никак нельзя распространять исключительно лишь на евреев (всякий принцип универсален), а это значит, что и любую критику антисемитизма надлежит признать несправедливой, ибо антисемит также не может выбирать, рождаться ему евреем или антисемитом, поэтому нет ничего предосудительного в том, что люди в силу своего рождения относятся к той или иной стороне не по их вине существующего конфликта, ибо каждый из нас может быть просто втянутым в конфликт, сам того не желая. Почему же тогда всех тех, кто конфликтуют с евреями, причисляют к двоечникам или к тем, от кого „воняет“? Может быть, я ошибаюсь, на самом деле Гроссман, Новодворская и Войнович имели в виду не статус пешки на поле разыгравшегося конфликта, а создателей и подстрекателей самого конфликта – „игроков“? Да, в каждом конфликте есть свои подстрекатели, свято место пусто не бывает, но роль их не такая уж первостепенная и определяющая, как кажется на первый взгляд, ибо вряд ли многого добились бы смутьяны, если бы у конфликта не было объективных причин. Поэтому вешать ответственность за еврейский вопрос на одних лишь подстрекателей-антисемитов так же несправедливо, как видеть причины революций в революционерах.

Но даже если предположить, что причины всех конфликтов исходят исключительно из подстрекателей, лжецов и клеветников, то определение их позиции не должно ограничиваться неопределенным „враждебным отношением“, но должно, как минимум, показать, в чем обвиняется противоположная сторона: за что антисемиты не любят евреев, и за что евреи – антисемитов, в чем неправы взгляды одних относительно других. Определение причин и сути враждебного отношения к евреям и будет полным определением антисемитизма. Такое определение содержится уже в самом термине: „анти-семитизм“ – т. е. отрицание семитизма, иначе еврейской парадигмы – совокупности специфически еврейских качеств и моделей поведения, которые мы рассмотрим ниже.

Следовательно, полное определение антисемитизма и еврейского вопроса невозможно дать без всестороннего рассмотрения всех объективных факторов этого конфликта, оставив в покое использующих эти факторы подстрекателей, тем более что мы к ним никак не относимся. Пойдем и здесь от общего к частному и рассмотрим прежде, что такое конфликт вообще, зададимся вопросом: имеются ли в действительности объективные противоречия интересов между людьми, не касаясь евреев? И здесь также вряд ли найдется много желающих нам возражать, если мы скажем: да, имеются, или, по крайней мере, они бывают, периодически возникают или могут возникнуть.

Тогда давайте посмотрим, что же такое конфликт как таковой и какие составляющие его образуют, дабы в дальнейшем не было путаницы в терминах, нам необходимо их как-то выделить и определить.

* * *

Наиболее общепринятым определением конфликта считается определение американского социолога Кеннета Эварта Боулдинга, по его мнению, конфликт – это ситуация, в которой каждая из сторон стремится занять позицию, несовместимую и противоположную по отношению к интересам другой стороны. Исходя из этого определения, следует отметить, что во всяком конфликте должны быть стороны, как минимум, две, между которыми имеются противоречия. Стороны эти называются (и мы их так будем называть) субъектами конфликта. Почему „субъектами“ – разъясним.

Обычно мы используем слово „субъект“ в двух разных значениях, которые не следует путать между собой:

Во-первых, „субъектом“ называется логическое подлежащие, все то, о чем ведется речь, что является предметом обсуждения. Логический субъект всегда связан с логическим сказуемым – предикатом, т. е. всем тем, что приписывается субъекту. Например, в суждении „Еврейский вопрос – это конфликт“ „еврейский вопрос“ является субъектом, „конфликт“ предикатом. Чтобы не допускать абсурда в суждениях, предикат всегда должен быть больше субъекта по объему понятия, как видно на вышеприведенном примере (понятно, что не всякий конфликт суть еврейский вопрос, конфликтов бывает много, еврейский вопрос один из них). Мы, вроде бы, сейчас говорим трюизмы, однако на практике сплошь и рядом сталкиваешься с суждениями, в которых предикат равен субъекту, что, как мы уже говорили, называется тавтологией, например: „Антисемиты – это те, кто не любят евреев за то, что они евреи“, а когда пытаемся уточнить: „А чем же евреи так резко отличаются от не-евреев?“ – нам говорят: „А ничем“.

Вот и, что называется, „приплыли“: еврей и не-еврей по сути одно и то же, но не-еврей не любит еврея за то, что он еврей! Наверно и вам, уважаемые читатели, сей „перл еврейской мудрости“ приходилось слышать не раз. Но и это еще не все, бывают „перлы“, когда предикат меньше субъекта, так, например, мне один раввин дал „определение“ нацизма: „Нацизм – это когда уничтожают евреев“, как будто нацизм есть одна из многих форм уничтожения евреев, а не наоборот, уничтожение евреев есть одно из проявлений нацизма. И действительно, разве нацисты кроме евреев больше никого не уничтожали? и вообще, разве, кроме как по отношению к евреям, не может быть в принципе никакого нацизма? – Так оно и понимается: только уничтожение евреев есть нацизм, и уж конечно, не может быть никакого нацизма еврейского по отношению к не-евреям, наоборот, уничтожение гоев не только не нацизм, но исполнение священной талмудической заповеди: „Лучшего из гоев убей“.

Впрочем, сама фраза „За то, что они евреи“ не во всяком контексте выступает тавтологией, ибо не все, что внешне выглядит тавтологией по форме, является таковой и по содержанию. Так, например, можно задать вопрос: „За что наказываются преступники?“ и ответить: „За то, что они преступники“ – внешне как бы тавтология, но на самом деле нет, ибо мы знаем, чем преступники отличаются от не-преступников – совершением тех или иных преступлений, таким образом, в этом ответе за термином „преступники“ читается: „За то, что эти люди совершили такие-то конкретные преступления“. Также и из „тавтологии“ „За то, что они евреи“ можно найти выход, сказав, что людей, называемых евреями, не любят за то, что, будучи приверженцами еврейской человеконенавистнической парадигмы, т. е. иудаизма, они совершили и совершают против гоев ЗЛО, и как только они прекращают его совершать, отрекаются от своего „семитизма“, отношение „антисемитов“ к ним меняется с враждебного на дружественное. Иудаизм (семитизм) есть определяющая сущность евреев – это понимают как все антисемиты (все, потому что „антисемит“, отрицающий в евреях не семитизм, т. е.

иудаизм, а нечто другое, есть не антисемит, а нечто другое по определению), так и ортодоксальные евреи.

Так, например, раввины Деннис Прейгер и Джозеф Телушкин в своей книге „Почему евреи?“ пишут: „Антисемиты всегда ненавидели евреев потому, что евреи – это евреи. Когда богатые евреи переходили в христианство, ненависть антисемитов-христиан затухала. То же происходило почти во всех других случаях, за исключением нацизма… Фундаментальная причина антисемитизма – это то, что сделало евреев евреями, а именно – иудаизм… Когда мы поймем, что корень антисемитизма – иудаизм, аспекты антисемитизма, кажущиеся иррациональными и необъяснимыми, станут совершенно ясны… Так как иудаизм – корень антисемитизма, то евреи, в отличие от жертв расовых и этнических предрассудков, могут во всех случаях проявления антисемитизма, за исключением нацизма, избежать преследований. С древности и до наших дней евреи, отказавшиеся от своей еврейской индивидуальности и принявшие религию и национальный образ окружающего большинства, больше не подвергались преследованиям“.

Здесь как раз никакой тавтологии нет, так как четко разъясняется, что из себя представляет еврей, чем он отличается от не-еврея и из-за чего к нему такое негативное отношение окружающих. Но, правильно указав на иудаизм, как на причину антисемитизма, наши раввины тут же переворачивают все с ног на голову. Оказывается, гои ненавидят евреев за то, что те отличаются от них не в худшую (преступную), а в лучшую „добродетельную“ сторону. Именно „добро“, а не зло ненавидит гой в еврее. Читаем дальше рассуждения раввинов и поражаемся: „Круг идей, называемый этическим монотеизмом, всегда вызывал вражду по отношению к евреям с тех самых времен, когда они сделали его достоянием всего мира“; евреев, оказывается, ненавидят за то, что „они более образованны, ведут гораздо более трезвый образ жизни, у них выше уровень взаимопомощи и благотворительности, они совершают гораздо меньше преступлений, сопряженных с насилием, а их семьи значительно устойчивее, чем у окружающих“. И в Эпилоге своей книги авторы еще раз недвусмысленно резюмируют: „… антисемиты стремятся уничтожить тех, кто представляется очевидным воплощением высокого призыва к добру – евреев“.

Тут естественно возникает вопрос: с чего это авторы взяли, что гои ненавидят евреев именно за эти выдающиеся добродетели? Не следовало бы им в подтверждение своего тезиса привести хотя бы несколько соответствующих высказываний самих гоев? И, что самое интересное, высказывания антисемитов о евреях цитируются в этой книжке почти на каждом шагу, но среди них нет ни одного, где бы антисемиты сетовали на „этический монотеизм евреев“ или их образованность и т. д. по „списку“.

Вот возьмем для примера приведенное в этой книжке высказывание известного „антисемита“ Жана-Батиста де Мирабо: „Все народы не просто презирают евреев – они их ненавидят. Они уверены, что ненависть к евреям столь же оправдана, сколь и презрение. Евреев ненавидят потому, что все знают, как сильно они ненавидят остальных“. – Ну как? Может быть, в „ненависти к остальным“ как раз и состоит суть „этического монотеизма“? – не знаю, может, для раввинов это и так, но для нас, христиан, всякая ненависть, какой бы „монотеистичной“ она ни была, есть зло, поэтому, хотя бы уже исходя из цитируемых высказываний, нашим проницательным аналитикам следовало бы сделать более корректный вывод, а именно, что гои ненавидят то, что считают воплощением Зла. Никаких же иных подтверждений якобы априори присущей гоям ненависти к евреям как носителям добра авторы так и не приводят, кроме того, из их утверждения уникальности антисемитизма как явления (ненависть такого типа обращена только на евреев и больше ни на кого) необходимо следует, что в нашем мире никто, кроме евреев, больше не является носителем „добра“, ибо тогда ненависть антисемитов была бы обращена и на других „праведников“, но таковых, судя по логике раввинов, в мире гоев просто не существует.

Таким образом, здесь мы имеем как бы две противоположные интерпретации ответа на вопрос „Почему евреи?“: 1) потому что евреи лучше всех остальных народов (Прейгер и Телушкин); 2) потому что евреи ненавидят всех остальных (Мирабо). Мы не будем пока принимать ни одну из этих интерпретаций, но заметим, что любая из них обладает своим определенным смыслом, в отличие от рассуждений филосемитов типа: „За то, что они евреи“, где какая-либо отличительная еврейская особенность замалчивается и как бы выносится за скобки, в приведенных интерпретациях евреи определяются как субъекты, имеющие свои четкие отличительные особенности (предикаты).

Пойдем дальше. Термин, „субъект“ также употребляется и в другом значении: им называют любое частное лицо или сообщество, оказывающее определенное воздействие на объект или проявляющие к нему какой-либо интерес. Именно в этом значении слово „субъект“ употребляется, когда говорят о субъектах конфликта, субъектах права, субъектах преступления и т. п. Субъект преступления – тот, кто совершает преступление, субъект конфликта – тот, кто непосредственно конфликтует. В этом смысле понятие „субъекты еврейского вопроса“ тождественно понятию „стороны конфликта в еврейском вопросе“. Но у всякого конфликта помимо его субъектов (сторон) имеются еще и объекты конфликта – все то, из-за чего происходит конфликт, они же, как правило, являются и причинами конфликта.

Слово „объект“ у нас также имеет несколько значений. Во-первых, объект – это все, что познается, изучается субъектом, что находится вне субъекта и о чем высказываются суждения. В этом случае термин „объект“ частично становится тождественен термину „субъект“ в первом значении, т. е. становится подлежащим суждения: „еврейский вопрос“ в вышеприведенном примере есть объект нашего внимания, предмет обсуждения и субъект (подлежащее) данного суждения. Но и в этом смысле субъект-подлежащее и объект рассмотрения не одно и то же. Субъект-подлежащее, так же как и предикат-сказуемое, суть не сами предметы, а понятия о предметах – это правило весьма существенно, хотя далеко не все и не всегда его знают и понимают. Отличие видно даже в самой этимологии слов: субъект субъективен (суть наше представление), объект объективен (т. е. существует независимо от наших представлений). Поэтому всякое понятие выражает не что иное, как только то, что мы думаем (понимаем) о предмете. Мы здесь не будем рассматривать крайне субъективистские теории типа солипсизма, которые вообще отрицают существования реальных объектов, опровергать их невозможно, ибо опровергнуть что-либо можно апелляцией к реальности или к очевидности, однако неопровержимость еще не означает истинность и доказанность. Неопровержимость означает всего лишь отсутствие достаточного основания для утверждения противоположного тезиса.

Так, например, когда китайскому философу Чжуан-Цзы (IV век до н. э.) приснился сон, будто он бабочка, порхающая среди цветов, проснувшись, он предположил, может, он и вправду бабочка, которой снится, будто она китайский философ, и его ученики не нашли аргументов опровергнуть сие предположение учителя. У нас нет достаточного основания утверждать, что все, что мы видим, нам не снится или не кажется, мы не можем со стопроцентной уверенностью полагать, что не живем в каком-нибудь виртуальном мире, вроде мира из фильма „Матрица“, и еще многое, многое другое, что мы не знаем и не ощущаем. В принципе, у любого, даже самого абсурдного высказывания, есть какой-то шанс оказаться истинным, так как, насколько бы глубоко мы ни изучали реальный мир, мы никогда не можем сказать, что знаем его полностью. Такие „неопознанные объекты“ в философии называются вещами в себе. Вещь в себе, конечно, не подлежит никакому определению, а следовательно, не может быть понятием в суждениях. Мы же для вещей в себе оставим свою гипотетическую нишу, и будем изучать объективную реальность в тех границах, в каких она на сегодняшний день нашла отражение в нашем сознании, иными словами, мы будем оперировать не с реальными объектами, не с вещами в себе, а с понятиями, т. е. нашими представлениями о вещах.

Нередко приходится слышать от людей, даже весьма образованных и авторитетных, довольно-таки типичные, но тем не менее совершенно абсурдные, сентенции, типа: „это явление настолько сложное, что ему невозможно дать полного или ясного определения“. Эти люди забывают, что явлениям определения не дают, ибо все явления по сути своей сложные, причем, безгранично, и вряд ли представляется возможность когда-либо поставить точку (предел) в познании их природы. Поэтому, если ты ничего не можешь сказать по тому или иному вопросу, не имеешь своего мнения или хотя бы предположения о конкретном предмете, то лучше помолчи, или скажи честно: „Я не знаю, что это такое“, но нет, гордыня всезнающего ума даже свое непонимание стремится зачислить себе в заслугу.

Так, например, Шафаревич, хотя, конечно, так поступает далеко не только он один, в своей новой книге „Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России“ „умывает руки“ от труда определить, что такое еврейство, ссылаясь на якобы принципиальную неосуществимость сей задачи: „Хотя вопрос, сам по себе, не новый – об этом много писали, в том числе и еврейские авторы: что такое еврейство? – нация, религия или некий „дух еврейства“? Как оказалось, вопрос этот очень тонкий и я не собираюсь предложить на него свой ответ – лишь суммировать некоторые наблюдения, вытекающие из предшествующего исторического обзора“. В отличие от Шафаревича, мы считаем сей вопрос не „тонким“ и не „толстым“, а просто некорректным, или, я бы сказал, умышленно поставленным в некорректной форме, чтобы уйти от необходимости отвечать на корректно поставленный вопрос: что я называю „еврейством“?

Мало того, что шафаревичевский вопрос спрашивает не о содержании понятия „еврейства“, а о некоем будто бы объективном явлении „еврейства“, которое либо существует на самом деле, либо нет – кто знает? Если даже оно и объективное явление (вещь в себе), то явление чисто психическое, возникающее в тех же самых умах, которые и ставят вопрос „что такое еврейство?“, и, кроме как в них, больше, по сути дела, сего явления нигде не наблюдается – уже получаем круг в определении. Но кроме того, сей некорректный объект определяется также и через неопределенные и неясные предикаты, такие, как: „нация“, „религия“, „дух еврейства“ и т. п., которые, как мы покажем ниже, также требуют четкого разъяснения. Но и сами предикаты представляют собой не явления, а понятия, отвлеченные обобщения, которые выводятся, абстрагируются из исследуемых явлений, а не наоборот. Нельзя существование по-эссенциалистски втискивать в прокрустово ложе сущностей (понятий). Это все равно, что поставить такой вопрос: „Что такое Шафаревич? – хороший человек, плохой, молодой или старый, здоровый или больной, богатый или бедный“? Само собой разумеется, что каждый человек может быть и таким, и сяким, в чем-то хорошим, а в чем-то не очень, вчера быть здоровым, а сегодня больным или наоборот. Также и евреи (имеются в виду конкретные индивиды, называемые этим именем, включая и тех, кто называет себя таковыми по ошибке или по неведению), могут быть религиозными и не-религиозными, принадлежать определенной нации или считать себя космополитами, и уж конечно, обладать самыми разными характерами, а не только одним лишь „еврейским духом“, или разве они не люди? Однако если уж мы употребляем такой термин, как „еврейский дух“, здесь таки необходимо дать ему растолкование и указать, какие конкретно особенности отличают „еврейский дух“ от „не-еврейского“. И в то же время, несмотря на всю эту неопределенность, Шафаревич ничтоже сумняшеся совершенно определенно пишет о различных качествах еврейства: о его единстве при разбросанности, о его энергии и живучести и т. д. Но получается, что все эти предикаты остаются без субъекта, т. е. неизвестно, о каком именно предмете высказываются сии суждения, по сути дела здесь предмета суждения нет, ибо им выступает нечто неопределенное, что условно называется еврейством – поди знай, может, какой-то вид живых существ, может, какие-то человеческие предрассудки, что обладают „живучестью“, понимай как хочешь (живучестью, например, обладает клоп, которого вполне в данном контексте можно причислить к еврейству, ибо никаких отличий понятия „еврейства“ от понятия „клопа“ нам в определении так и не было дано), а может, и вообще имеется в виду какой-то фантазм, ничего общего не имеющий с реальностью, ведь суждения можно образовывать не только о том, что существует, но также и о том, чего не существует.

А существует ли вообще нечто реальное, что можно было бы назвать еврейством? Выше мы уже писали, что еврейские качества – это миф. Мы и сейчас это не отрицаем, но реальностью в определенном смысле могут обладать и мифы. В одном своем интервью Ирине Салганик Исраэль Шамир заметил этой известной в Израиле журналистке: „Вы говорите про евреев, как будто бы имеется такая реальность, но евреи это идея, а не реальность“[10 - http://www.israelshamir.net/ru/ruart107.htm.].

Правильно, идея, но а чем становится идея, когда она овладевает массами, не материальной ли силой, не реальностью ли? Нет, еврейство, конечно, реальность, но реальность не субстанциональная и не качественная, а психологическая (это, скорее всего, и имел в виду Шамир), реальность, которую вообще лучше всего охарактеризовать таким термином из постмодернистской философии, как „симулякр“ – фикция, пустая условная форма, под которой нет никакого материального обеспечения, однако еврейство, как и банкнота в 100 шекелей, пока оно не девальвировано, будет иметь хождение и свою стоимость, эту стоимость, как еврейства, так и ему подобных симулякров, нам и необходимо определить.

Другое значение слова „объект“ у нас связано со вторым значением слова „субъект“, когда „субъект“ рассматривается как объект в первом смысле – то, о чем высказывается суждение. Таким образом, второе значения термина „объект“ как бы состоит в том, что он является объектом объекта. Так, например, объект нашего исследования – субъект еврейского вопроса (евреи или антисемиты) – имеет, в свою очередь, объект своего отрицания или объект конфликта – для антисемитов таковым является еврейство, для еврейства – антисемитизм.

* * *

Итак, мы считаем еврейский вопрос в самой высшей степени объективной реальностью (если мы, конечно, не спящие бабочки), но высказываться о нем будем в форме понятий, а всякое понятие, как мы уже говорили, есть обобщение – такова специфика человеческого мышления: мы наблюдаем в объектах общие схожие по виду признаки и выделяем их в понятия, а понятия классифицируем; в объективном же мире нет никаких обобщений, объективно существует лишь единичное и конкретное. По степени обобщения понятия подразделяются на классы. Так понятие „конфликт“ является более высшим обобщающим классом по отношению к понятию „еврейский вопрос“. Наивысшими классами в иерархии обобщений в философии считаются категории. Среди философов разных школ нет единого мнения относительно того, какие понятия следует относить к классу категорий. Так, Аристотель выделил десять основных категорий: сущность (субстанция), количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие, страдание. Некоторые современные философы считают, что все, о чем мы можем мыслить, есть или вещь (субстанция), или свойство (атрибут), или отношение. Но можно, если надо, все категории свести и к одной: наше представление – выше нее, по крайней мере, нашему человеческому рассудку, подняться уже некуда. Однако чтобы ясно понимать, о чем идет речь, нужно всякое понятие классифицировать, пусть по аристотелевским категориям, пусть по иным, не суть важно, важно не причислить понятие к неправильной категории. Так, например, мы уже сказали, что еврейский вопрос есть конфликт, а к какой категории следует отнести понятие „конфликт“? Конечно, он не может быть ни вещью и ни свойством, ибо конфликт – это, как мы уже писали, ситуация противостояния, а противостояние не может относиться ни к чему иному, как к категории „отношения“, наряду, скажем, с ситуациями мира и согласия – дружественных отношений.

Конечно, конфликты бывают разные: несправедливых с праведниками, преступников с законом и т. п., но мы пока ведь не определяем, кто здесь из сторон „преступник“, а кто „закон“, для того чтобы вынести сей вердикт, мы и начинаем расследование. Пока мы только определяем, что конфликт есть отношение, и это отношение не может быть с обеих сторон отношением справедливости, он сам является результатом несправедливости – конфликта со Справедливостью с Законом, с коими вполне могут конфликтовать и обе стороны частного конфликта, а уже несправедливость может порождать различные явления, относящиеся к категории действия, как то: погром, геноцид, Нюрнбергский процесс, холодная война, диффамация, террор или же мирный конструктивный диалог сторон. Из этого разделения категорий сразу видно, что есть причина, а что следствие, к примеру, террор сам по себе не конфликт и даже не причина конфликта, а наоборот, террор – один из путей разрешения конфликта.