Жёлтая виолончель

Вера поморщилась.

– Владимир?

– Ты же Владимир, – напомнила Вера. – Фигня полная получится.

– Сергей? – не сдавался я.

– Как-то слишком банально.

– Ну, тогда Сосипатр.

Вера рассмеялась.

– Хорошо, что не Каллистрат, – сказала она. – У нас ещё есть время подумать.

Сердечки и правда были вкусными, так что умял я их быстро.

– Ты всё? – спросила Вера.

– Ага.

– У меня к тебе просьба. От художеств Чухи осталась ещё одна деталь.

– Где?

– В кладовке. В коридоре кладовка, а в ней во всю площадь прибита огромная фанерина, на которой нарисована какая-то готическая хрень. Можешь отодрать и выбросить?

– Могу.

– Я бы и сама могла, – словно извиняясь, сказала Вера, – но что-то не нашла твою монтировку. А прибито крепко. Можно было бы оставить, всё равно за вещами не видно будет, но дело в том, что за этой фанериной ещё много полезного пространства. Половину кладовки он зачем-то отгородил.

– Хм. Ну, посмотрим.

Я встал из-за стола, вымыл руки и отправился в комнату. Осмотрел коробки, оставшиеся неразобранными. Отыскал среди них коробку с буками «ИХ». Вскрыл, извлёк монтировку и, на всякий случай, молоток. Затем прошёл в коридор и открыл дверь в кладовку.

Рисунок на фанерине изображал умирающего старика, окружённого призраками и черепами. На старике был надет старинный сюртук, а на шее повязан бант. Старик протягивал руку вверх, словно хотел на что-то указать. На мой взгляд, особой художественной ценности рисунок не представлял, хотя, наверно, по нему можно было поставить Чухе какой-то диагноз.

Я отыскал наибольшую щель в периметре листа и вставил в неё монтировку. Надавил. Лист треснул. Ломать – это всегда здорово. А теперь я находился явно на подъёме. В мышцах играла молодецкая сила, настроение было лучше некуда. Хруст, несколько умелых движений – и обломки фанеры полетели на пол. За листом открылась небольшая тёмная ниша, из которой пахнуло затхлым воздухом. Я содрал монтировкой клочки паутины и извлёк из ниши стоящий там предмет, который в первую секунду принял за гитару.

Инструмент оказался, в общем, целым, только отсутствовали струны, а корпус был грубо, неровно покрашен масляной краской в ярко-жёлтый цвет. Я понял, что это большая скрипка. Больше, чем альт. Меньше, чем контрабас.

Я держал её в руках и осознавал постепенно, что это означает. Кусочки головоломки, которую строило моё подсознание последние несколько месяцев, вдруг разом сложились в одну логичную и законченную картину. И передо мной открывалась истина в виде пугающей чёрной бездны. Огромной, зияющей, жуткой, застилающей собой будущее.

– Ага, справился! – воскликнула подошедшая Вера. – Молодец…

Она заметила выражение моего лица.

– Что-то случилось? – спросила она дрожащим голосом.

Я обнял её, прижал к себе, поцеловал в волосы. Она чуть отодвинулась, заглянула мне в глаза.

– Ты что, плачешь? – спросила Вера.

Я постарался улыбнуться. Погладил её по животу. Из моих глаз и вправду лились слёзы, которые я никак не мог остановить, но я не хотел объяснять причину, поэтому просто сказал:

– Ничего. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Москва-Мытищи-Скафидия

2014-2015