Оттепель. Действующие лица

Ее ведь даже в новорожденный Союз советских писателей не позвали, а сама она не попросилась. И лишь 5 января 1940 года А., – как рассказывает Э. Герштейн, –

торжественно приняли в Союз писателей. Два издательства сразу начали готовить к печати ее книги. Журналы просили стихи для ближайшего номера. Шел разговор об увеличении пенсии, о предоставлении ей квартиры и т. п. Потом эти разговоры стали умеряться.

Сборник «Из шести книг» успел все-таки выйти, и А. Фадеев, А. Толстой, Б. Пастернак вроде бы намеревались представить его к Сталинской премии. Но уже к июлю 1940-го настроение верховного начальства переменилось, и все тот же В. Перцов в «Литературной газете» написал о книге вполне издевательски, так что, – вернемся к словам Э. Герштейн, – «Сталинской премии Ахматовой не дали. Пенсию не увеличили. Квартиру дали только после войны»[249 - Герштейн Э. Вблизи поэтов. С. 441.].

В расписании советских ролей она была никем. Но когда 3 апреля 1946 года состоялся большой вечер московских и ленинградских поэтов, весь Колонный зал встал, овацией приветствуя царственное появление А. на сцене. И кто знает, не сыграло ли это событие зловещую роль во всем, что произошло через полгода и что всем теперь известно?

Она и тут ни о чем никого не просила. Хотя ее пытались не то чтобы спасти, но все-таки смягчить участь: А. Фадеев еще осенью 1946-го распорядился вернуть отнятые продуктовые карточки, в январе 1951-го ее – после, впрочем, публикации коленопреклоненной «Славы миру» в «Огоньке» – раньше, чем М. Зощенко, восстановили в Союзе писателей, дали возможность зарабатывать переводами. И казалось, что Оттепель уж точно начнется с ее литературной реабилитации.

Уже 20 октября 1953-го К. Чуковский записал в дневник, что «Ахматовой будут печатать целый томик – потребовал Сурков[250 - По словам К. Симонова в письме В. Виленкину от 9 ноября 1976 года, «заботу о том, чтобы поставить в нормальное положение Ахматову, взял на себя Алексей Александрович Сурков. И при тех очень ограниченных возможностях, которые тогда у него были, сделал, к его чести, очень многое; занимался этим на протяжении ряда лет, не отступая и не забывая об этом. Не знаю, имела ли полное представление об этом сама Ахматова – может быть, и не имела» (Симонов К. Т. 12: Письма. С. 436).] (целую книгу ее старых и новых стихов)»[251 - Чуковский К. Т. 13. С. 155.], – и действительно, 21 октября по предложению издательства А. сдает в «Советский писатель» рукопись «Избранного». Однако явилось на свет оно только в ноябре 1958-го, и не в «Совписе», а в Гослитиздате, причем максимально оскопленным: в книжке, – напоминает М. Алигер, –

и всего-то 127 страниц, да из них 32 страницы, т. е. четверть книги – переводы: старые китайцы, корейцы, отрывок из Гюго, стихотворение какого-то осетина, Перец Маркиш, неведомый мне румын Александр Тома, белые стихи Рабиндраната Тагора… Горько и неловко, и ничего не скажешь в утешение[252 - Алигер М. Тропинка во ржи. С. 362–363.].

Так оно и дальше пойдет: каждое новое издание (и «лягушка» 1961 года[253 - Так – по зеленому цвету переплета Ахматова называла томик «Стихотворения» в «Библиотеке советской поэзии».], и «Бег времени» 1965-го) будет выходить, продираясь сквозь цензуру и увязая в бесчисленных бюрократических согласованиях. Ее официальный статус еще надолго останется прежним, пресловутое Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» откажутся отменять[254 - Единственное, на что в итоге согласились секретари ЦК М. Суслов, Ф. Козлов, Л. Ильичев, Б. Пономарев, А. Рудаков, так это на то, чтобы в статьях для «Краткой литературной энциклопедии» об А. и М. Зощенко «вообще не упоминать о Постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 467, 508).], и ни с 70-летием, ни с 75-летием начальство А. не поздравит[255 - А ведь неутомимый А. Сурков, глава Союза писателей СССР, еще 22 июня 1959 года писал лично Хрущеву, что «какая-то форма государственного признания полустолетнего творческого труда Анны Ахматовой, до сих пор находящейся в строю активно действующих поэтов, была бы сильным ударом по тем реакционерам и колеблющимся интеллигентам, которые еще до сих никак не расстаются с пресловутым „делом Пастернака“ (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 260–261).], зато в неофициальном, но могучем общественном мнении она воспринимается уже как последний великий русский поэт и, наделенная, – по словам Л. Гинзбург, даром «совершенно непринужденного и в высокой степени убедительного величия», «держит себя, как экс-королева на буржуазном курорте»[256 - Гинзбург Л. Из старых записей. С. 44. Не без ядовитости назвав стиль жизни А. в поздние годы «ярмарками тщеславия», Э. Герштейн указывает: «Пастернак рвался к широкой аудитории. Ахматова больше радовалась благоговейному почитанию и восхищенному любованию многочисленных знакомых. Повторяли привезенное из Ташкента слово: «королева». Весь литературный beau monde перебывал тогда на Ордынке у Ардовых, где она останавливалась. Актеры, художники и даже эстрадники хотели засвидетельствовать Ахматовой свое почтенье» (Герштейн Э. Вблизи поэтов. С. 777).].

Ей звонит А. Твардовский[257 - Выразительна запись в его дневнике от 29 сентября 1959 года: «Вчера говорил по телефону с Ахматовой (о новых ее стихах для „Нового мира“), которую лет 30 назад, по Антологии Ежова и Шамурина, может быть, считал покойницей, как Блока, Брюсова, Гумилева. Только потом уж узнал, что она жива, правда, знал уже задолго до ее стихов в „Правде“ в войну и прочих.Голос, после старушечьего, слабого, в коем я и предположил было ее, – голос, по которому можно было себе представить походку, какой она подошла к телефону, – сильный, уверенный, не старый – с готовностью в нем, исключающей разговор с ней, как со старушенцией. Назвался. – „Здравствуйте, тов. Твардовский“. Мне показалось, что она не поняла, зачем мне ее стихи. Это – редактор „Нового мира“. – „Ну, боже мой, Вы мне это сообщаете“» (Твардовский А. Дневник. С. 426).], и с января 1960 года входит в обычай в каждом первом номере «Нового мира» печатать стихи А. К ней на поклон в Ленинград едет Л. Скорино, заместительница В. Кожевникова, и стихи появляются в «Знамени» (1963. № 1; 1964. № 10). Да всюду они появляются: в «Литературной газете», «Литературной России», «Неве», «Нашем современнике», «Юности», «Звезде», даже в «Огоньке» у А. Софронова, даже в радио- и телевизионной программе – всякий раз по согласованию с ЦК, но появляются же!

С общественным мнением надо считаться, и пусть в 1963–1965-х годах никто из власть предержащих не откликнулся на ее хлопоты о судьбе И. Бродского, в апреле 1965-го А. избирают делегатом II съезда писателей РСФСР:

сначала, – рассказывает Г. Глёкин, – она села где-то сбоку, в задних рядах, а потом не то А. А. Сурков, не то С. В. Михалков почтительно привел ее в первый ряд, за стол президиума, и усадил с правого края, рядом с М. А. Шолоховым. Она сидела в президиуме и исподволь разглядывала правительство. Они ее – тоже[258 - Глёкин Г. Что мне дано было… С. 316.].

Главное же – А., так и не успевшую получить Нобелевскую премию[259 - «Русская квота» была, видимо, исчерпана Нобелевским комитетом, и к тому же в памяти был слишком свеж скандал с Б. Пастернаком, но и это «золотое клеймо неудачи» А. приняла со стоической невозмутимостью: «Важно не получить, а быть представленным» (Там же. С. 196).], выпускают в Италию, где награждают премией «Этна-Таормина» (декабрь 1964-го), и в Англию, где она становится доктором honoris causa Оксфордского университета (июнь 1965-го).

Чудовищный контраст – между международными знаками признания, любовью сотен тысяч читателей на родине и до последнего дня полубездомностью, полунищетой.

Как такой же контраст между торопливо-испуганным, именно что забюрократизированным прощанием с ее телом в Москве и, – как вспоминает Б. Друян, – «людским морем»[260 - Друян Б. Неостывшая память. С. 46.] на отпевании в Николо-Богоявленском морском соборе в Питере, истинно народными похоронами в Комарове.

Соч.: Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1976 (Библиотека поэта. Большая серия); Соч.: В 2 т. М.: Худож. лит., 1989 (2-е изд. – 1990); Десятые годы; После всего; Requiem; Поэма без героя; Биография. Фото (5 кн.). М.: Издательство МПИ, 1989. Собр. соч.: В 6 т. М.: Эллис Лак, 1998–2002; Бег времени. М.: АСТ, 2016; Записные книжки (1958–1966). М.; Torino: Einaudi, 1996.

Лит.:Жирмунский В. Творчество Анны Ахматовой. Л.: Наука, 1973; Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: Худож. лит., 1989; То же. М.: Вагриус, 1999; Воспоминания об Анне Ахматовой. М.: Сов. писатель, 1991; Лосиевский И. Анна Всея Руси: Жизнеописание Анны Ахматовой. Харьков: Око, 1996; Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. М.: Согласие, 1997; Мандельштам Н. Об Ахматовой. М.: Новое изд-во, 2007; Черных В. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. М.: Индрик, 2008; Коваленко С. Анна Ахматова. М.: Молодая гвардия, 2009 (Жизнь замечательных людей); Тименчик Р. Последний поэт: Анна Ахматова в 1960-е годы: В 2 т. Иерусалим: Гешарим; М.: Мосты культуры, 2014; Анна Ахматова: «Озорство мое, окаянство…»: Рассказы, эпиграммы, афоризмы. М.: Собрание, 2006.

Б

Бабаевский Семен Петрович (1909–2000)

Помимо трех классов хуторской школы, все свои знания Б. получил экстерном: и аттестат о среднем образовании, и, по сути, диплом Литинститута в 1939-м. Немного, прямо скажем, но «писатели, – как горделиво подчеркнуто в его автобиографии, – рождаются не в стенах учебного заведения»[261 - Бабаевский С. Мой Уллукам: Автобиографические заметки // Советские писатели: Автобиографии. 1988. С. 69.]. Их жизнь учит, и у Б., дебютировавшего рассказом «Водка довела» на страницах ростовской газеты «Сельский пахарь» (1929), тридцатые годы были отданы журналистике. Работал в редакциях «Красной Черкесии», «Армавирской коммуны», «Молодого ленинца», «Ставропольской правды», «Пятигорской правды», писал на износ, издал первую книжку рассказов «Гордость» (Пятигорск, 1936), на следующий год напечатал «Кубанские рассказы» в журнале «Молодая гвардия» и «Московском альманахе».

Ничем не выделяясь в общем потоке, они прошли незамеченными, как не принесли Б. шумной славы ни служба в армейской печати, ни сборник очерков «Казаки на фронте» (в соавторстве с Э. Капиевым; Пятигорск, 1942). Участь провинциального писателя – не из самых завидных, и Б., вернувшемуся в Пятигорск после демобилизации в звании старшего лейтенанта, не вырваться бы из нее, если бы не счастливая идея первым написать роман уже не о войне, а о том, как вчерашние фронтовики едва ли не играючи восстанавливают разрушенные колхозы.

Ведь, – объясняется с читателями Б., –

это было время небывалого душевного подъема, время радостных надежд и свершений… Мы, живые свидетели тех лет, хорошо помним: над Кубанью, над Ставропольем, как и над всей нашей страной, витал тогда дух Победы. Он-то, дух Победы, и создавал у людей настроение праздничное, приподнятое…[262 - http://az-libr.ru/Persons/000/Src/0010/16b54e76.shtml.]

Так родился «Кавалер Золотой Звезды» (1947–1948), показавшийся редактору «Октября» Ф. Панферову удивительно своевременным именно своей праздничностью, а что касается литературного качества, то за доведение текста до необходимых кондиций усадили опытного А. Первенцева. И вот вам итог – Сталинская премия 1-й степени (1949), бессчетные переиздания, переводы на 29 языков, восторги в печати, театральные постановки, экранизация, в 1950 году осуществленная Ю. Райзманом, а под занавес еще и опера Ю. Бирюкова (1956)…

Триумф, и еще какой триумф! «Но что делать дальше, чтобы свой авторитет поддержать?» – пересказывает К. Ваншенкин выступление Б. на Втором совещании молодых писателей в 1951 году. –

Стал он думать. Тут его вызывает Жданов, спрашивает, какие планы. Не знаю, отвечает, пока думаю. Жданов ему: а чего думать? Пишите продолжение, материал под рукой. Внял он мудрому совету, написал «Свет над землей» – опять премия.

Да не одна – первой степени за первую книгу «Света над землей» (1950), второй степени за вторую (1951)[263 - Д. Шепилов это пристрастие Сталина к произведениям Б. называет «необъяснимым» (Шепилов Д. Непримкнувший. С. 133).]. Б. зачисляют в правление Союза писателей и редколлегию журнала «Октябрь», избирают депутатом Верховного Совета СССР (1950–1958) – словом, назначают классиком. Однако почет почетом, а с карьерой незадача: в Москву, несмотря на его настойчивые просьбы, Б. не переводят и солидной руководящей должности не дают.

Возможно, поэтому его книги и не попали в уже складывавшийся реестр «секретарской литературы», которая благодаря номенклатурному положению сиятельных авторов была защищена от любой критики. Во всяком случае, начиная со статьи Ф. Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» (Новый мир. 1954. № 4), о «Кавалере Золотой Звезды» если и вспоминают, то почти исключительно как о самом наглядном и самом комичном примере лакировочной и в художественном отношении беспомощной словесности.

Роман «Знамя жизни» – третья часть трилогии о бравом Сергее Тутаринове – остается недописанным (1952–1954), «Кубанские повести» успеха не имеют, так что и сошел бы, пожалуй, Б. в разряд героев минувших времен. Но тут судьба дает ему новый шанс.

В противовес не вполне благонадежным и невесть что возомнившим о себе москвичам власть затевает создание Союза писателей РСФСР с опорой как раз на провинциалов, и Б. наконец-то выписывают в столицу. Недолгий срок он ходит в заместителях у Ф. Панферова в «Октябре», после его смерти (опять, впрочем, ненадолго) становится заместителем по СП РСФСР у Л. Соболева. И дела литературные вроде налаживаются – по крайней мере, чуткий к изменениям конъюнктуры В. Катаев печатает его повесть «Сухая Буйвола» в модной «Юности» (1958. № 3–4).

Однако все действительно ненадолго. В кругу действующих литературных генералов Б. так и не прижился. Его обширные романы «Сыновний бунт» (1961), «Родимый край» (1964), «Современники» (1973), «Станица» (1971–1976), «Приволье» (1980), конечно, исправно издаются и переиздаются, но критики их либо не замечают, либо откликаются безо всякого почтения. Да и власть своей лаской не слишком балует, а роман «Белый свет» в 1967 году и вовсе был задержан из-за слишком суровой критики хрущевского волюнтаризма. «Бабаевский – единственный человек в мире, <который>, когда цензура выбросила у него из повести главы, поехал туда, чтобы поблагодарить цензоров за услугу»[264 - Славкин В. Разноцветные тетради. https://1001.ru/articles/post/8vi-69-28ix69-32296. (Запись от 11 сентября 1969.)], – съязвил в дневнике В. Славкин. Тогда как Л. Левицкий заметил:

Кто-то радуется этому. ‹…› Не перестаю удивляться младенческой наивности этих либеральных олухов. Они никак уразуметь не могут, что запрещение романа Бабаевского открывает лазейку, да что там лазейку – широчайшую дорогу для других запретов. Нет уж, пусть печатают Бабаевского, пусть шествует охранительная графомания таких же, как он. Но пусть при этом публикуют Солженицына, Войновича, Бека – все, что томится в редакционных сейфах, письменных столах или разгуливает по белу свету в рукописных списках[265 - Левицкий Л. Утешение цирюльника. С. 102.].

Слова прекрасные, но действительность их опровергла: Солженицын, Войнович, Бек на десятилетия остались в сам- и тамиздате, а Б. – еще раз повторим – как раньше печатали, так и продолжили печатать. Повестью «Улыбинская круча» (1989) он успел безо всякого одобрения откликнуться даже на перестройку, сломавшую жизнь колхозным председателям и парторгам – мамонтам пятилеток.

И успел увидеть опубликованной свою мемуарную книгу «Последнее сказание» (Наш современник. 1997. № 5–6), где его исповедание веры выражено с недвусмысленной четкостью:

Пусть нынешняя власть меня казнит, пусть четвертует, пусть сжигает на костре, я все одно, как тот мыслитель, буду повторять: «И все же она вертится!» Буду говорить и говорить о том, о чем говорил всегда. И особенно о том, что Советская власть – это как раз тот государственный строй, какого мир еще не знал. И я верю: пусть не при моей жизни, а при жизни моих внуков и правнуков, а Советская власть, обновленная, возмужавшая, непременно вернется в Россию.

Сбудется ли? Но «Кавалера Золотой Звезды» и «Свет над землей» в 2015 году в серии «Любимая проза. Сделано в СССР» на всякий случай издало «Вече».

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1979–1981; Приволье: Роман. М.: Роман-газета, 1981; Доброта: Повести и рассказы. М.: Сов. писатель, 1989; Кавалер Золотой Звезды. М.: Вече, 2015; Свет над землей. М.: Вече, 2015.

Бакланов (Фридман) Григорий Яковлевич (1923–2009)

Фридманом он и родился, и воевал (1941–1945), и в партию вступил (1942), и учился в Литературном институте у К. Паустовского (1946–1951)[266 - «Значительно позже, – рассказывает жена писателя, – я узнала, что Константин Паустовский говорил: „Меня все спрашивали, читал ли я „Пядь земли“ Бакланова. Я такого не знал. Но вскоре выяснилось, что Бакланов – это псевдоним, а Гришу Фридмана я знал очень хорошо“» (Бакланова Э. Мой муж Григорий Бакланов // Знамя. 2011. № 1).], и даже свои первые рассказы напечатал в журнале «Крестьянка» (1951. № 1, 10, 12). Однако время – особенно для «лиц еврейской национальности» – было неласковое, и однажды, – рассказывает Б. в одном из интервью, –

я принес свой рассказ в одну редакцию, и мне говорят: «Что такое Фридман? Может быть, этого Фридмана нам из Америки прислали. Давайте придумывайте себе русскую фамилию». И я стал Баклановым[267 - Кашин О. Развал. С. 256.].

Так, после публикации уже под новым именем рассказа «Алексей Васин» (Огонек. 1952. № 24), пошла жизнь писательская: Б., – вспоминает его вдова, – «старался подрабатывать, брал в журналах рукописи на рецензию»[268 - Бакланова Э. Мой муж Григорий Бакланов // Знамя. 2011. № 1.], писал очерки для газет и журналов, выпустил первую – еще про деревенскую жизнь – книгу «В Снегирях» (1955), стал в 1956 году членом Союза писателей. Но свой путь в литературе определился не сразу, и о Б. как об одном из зачинателей и лидеров «лейтенантской прозы» заговорили лишь тогда, когда появилась повесть «Южнее главного удара» (Знамя. 1958. № 1).

Посвящение – «Памяти братьев Юрия Фридмана и Юрия Зелкинда, павших смертью храбрых в Великой Отечественной войне» – при первой публикации убрали, не уведомив автора, уже в сверке. Позднее Б. его, разумеется, восстановит и отныне будет особенно неуступчив при прохождении своих произведений через редактуру и цензуру.

А снимать и корежить им было что – и в повестях «Пядь земли» (Новый мир. 1959. № 5–6), «Мертвые сраму не имут» (Знамя. 1961. № 6), и в рассказе «Почем фунт лиха» (Знамя. 1962. № 1), по которому М. Хуциев поставит позднее прекрасный фильм «Был месяц май» (1970)[269 - «Гриша, – свидетельствует Э. Бакланова, – этот фильм любил. В письме Дедкову он писал: „Из семи или восьми картин, которые сняты по моим вещам или по моим сценариям, только один фильм считаю удачным: ‘Был месяц май’“. Этот фильм и сейчас часто показывают» (Там же.], и в других вещах, где дышала «окопная», – как тогда выражались, – правда, противопоставленная казенной лжи и фальши. Роман «Июль 41 года», в котором было описано уничтожение Сталиным офицерского корпуса Красной армии, своей остротой смутил даже редакторов «Нового мира», так что В. Лакшин рукопись Б. вернул, и роман, появившийся в «Знамени» (1965. № 1–2) и почти тотчас же переведенный на английский, датский, финский, французский, шведский, многие другие языки, в СССР был переиздан только спустя 14 лет.

Что же касается «Нового мира», то Б. в нем больше при А. Твардовском не печатался. Но свое расположение сохранил. И к Лакшину, которого через 20 лет позовет уже в «Знамя» своим первым заместителем. И, конечно, к Твардовскому: и жили они в Красной Пахре неподалеку друг от друга, и во взглядах на жизнь, на литературу сходились полностью. Настолько, – вспоминает Б., – что,

когда редколлегию «Нового мира» начали перетасовывать, Твардовский предложил мне стать его первым замом. Идти мне очень не хотелось. Я понимал, что придется забросить собственную прозу – видел, какой он возвращается из редакции, что с ним творится, когда в очередной раз запрещают номер, снимают чье-то талантливое произведение… Но как отказать? Это было невозможно. И вдруг Александр Трифонович пригласил своим заместителем Лакшина. У меня – груз с души[270 - Бакланов Г. «Эта долгая память» / Беседу ведет И. Ришина // Дружба народов. 1999. № 2. Возвращался к этой идее Твардовский и позже, когда, – как отмечено в дневниковой записи А. Кондратовича от 14 февраля 1968 года, – «думали о расширении редколлегии. Почти решили: вернуть Дементьева, ввести Гришу Бакланова.А. Т.: – Я давно присматриваюсь к нему. Очень честный, порядочный человек. И может выступить. В нем нет массобоязни. Я думал в свое время о штатной для него должности. Но он не согласился. А как внештатный он нам может быть очень полезен» (Кондратович А. Новомирский дневник. С. 191).].

Хотел он, действительно, только одного – писать свое. И шли новые книги – «Карпухин» (1966), «Друзья» (1975), «Навеки – девятнадцатилетние» (1979), «Меньший среди братьев» (1981). И снимались фильмы по его сценариям и по мотивам его прозы: «Чужая беда» (1960), «Горизонт» (1961), «49 дней» (1962), «Пядь земли» (1964), «Салют, Мария!» (1969), «Карпухин» (1971), «Познавая белый свет» (1978), «Разжалованный» (1980). И попробовал он себя в драматургии – не очень успешно, но пьеса «Пристегните ремни», написанная в соавторстве с Ю. Любимовым, все-таки стала спектаклем в Театре на Таганке (1975). И за границу, отписываясь, как все, очерками, ездил: например, в Чехословакию (1959; вместе с И. Эренбургом), в Штаты (1969; вместе с М. Алексеевым), в Канаду (1972), в другие страны.

Власть относилась к Б. двояко. С одной стороны, учитывала, что «лейтенантская проза», так ее спервоначалу напугавшая, на глазах становилась советской классикой. С другой же стороны, помнила, что Б., – процитируем еще раз Э. Бакланову, – «никогда не подписал ни одного грязного письма, ни одной подлой статьи»[271 - Бакланова Э. Мой муж Григорий Бакланов // Знамя. 2011. № 1.], зато поддержал протестующее против цензуры обращение к IV съезду писателей (1967).

Вероятно, поэтому его в том же году в отместку обнесли орденом при массовой раздаче почестей по случаю 50-летия Октябрьской революции. Но жизнь продолжалась, так что в свой час к боевым наградам Б. прибавились и ордена «Знак Почета» (1973), Трудового Красного Знамени (1983), Дружбы народов, и Государственная премия СССР за повесть «Навеки – девятнадцатилетние» (1982). Когда же грянула перестройка, Б. не только в 1986 году был избран, среди немногих, членом бюро секретариата правления СП СССР, но и стал главным редактором журнала «Знамя»[272 - Как рассказывает Н. Биккенин, заведовавший тогда сектором печати ЦК КПСС, «когда решался вопрос о главном редакторе «Знамени» (выбор делался из нескольких кандидатур), я напомнил ему же (А. Н. Яковлеву), что в середине 70-х годов, вернувшись из Канады, Г. Бакланов в своих очерках тепло отзывался об опальном после» (Биккенин Н. Как это было на самом деле. С. 166).], откуда в конце 1993 года добровольно вернулся, что называется, к письменному столу, на творческую работу.

Но это уже новая эра в жизни Б., и о ней надо рассказывать особо. Здесь же достаточно упомянуть, что из партии Б., и вместе с ним все коммунисты редакции, вышел в январе 1991-го, когда российский спецназ штурмом брал телецентр в Вильнюсе. И еще – что журнал «Знамя» как был, так и остается до сих пор по своему духу баклановским.

А самим Григорием Яковлевичем были написаны новые книги – и воспоминания («Входите узкими вратами» – 1996, «Жизнь, подаренная дважды» – 1999), и проза: роман «И тогда приходят мародеры» (1995), отмеченный Государственной премией России (1997), рассказы, повести «Свой человек» (1993), «Мой генерал» (1999). И нельзя, видимо, не сказать, что среди последних работ Б. особо выделяется страстный (и пристрастный) памфлет «Кумир» (2004), который при жизни писателя был размещен на многих еврейских ресурсах, представлен также в сетевой библиотеке Im Werden, но в журнал «Знамя» не предлагался и вышел только в 5-м томе посмертного Собрания сочинений, изданного не слишком массовым тиражом (2012).

Речь в этом памфлете об А. Солженицыне, рассказ которого «Один день Ивана Денисовича» Б. одним из первых встретил восторженной рецензией (Литературная газета, 22 ноября 1962), «Раковый корпус» которого он горячо защищал на дискуссии в ЦДЛ 16 ноября 1966 года и против исключения которого из Союза писателей он протестовал в 1969 году[273 - См. об этом: Войнович В. Автопортрет. С. 550.].