Князь Владимир – создатель единой Руси

Тем временем стражники наконец сообразили, что происходит, и подняли на ноги новгородцев. Огромная толпа окружила двор Угоняя. Но арест городских старшин сделал свое дело, лишив язычников единого руководства. Толпа разделилась на две части: одна беспорядочно пыталась овладеть двором новгородского тысяцкого, другая занялась погромами – «церковь Преображения Господня разметали и дома христиан разграбили». Береговая линия временно была оставлена без присмотра. Воспользовавшись этим, Добрыня с войском на рассвете переплыл Волхов. Оказать непосредственную помощь отряду Путяты было, по-видимому, все-таки непросто, и Добрыня, чтобы отвлечь внимание новгородцев от осады Угоняева двора, приказал зажечь несколько домов на берегу. Для деревянного города пожар был хуже войны. Новгородцы, позабыв обо всем, бросились тушить огонь. Добрыня без помех вызволил Путяту из осады, а вскоре к воеводе явились новгородские послы с просьбой о мире.

Сломив сопротивление язычников, Добрыня приступил к крещению Новгорода. Все совершилось по киевскому образцу. Новгородские святилища были разорены ратниками Добрыни на глазах у новгородцев, которые с «воплем великим и слезами» смотрели на поругание своих богов. Затем Добрыня повелел, «чтоб шли ко крещению» на Волхов. Однако дух протеста был еще жив, поэтому вече упорно отказывалось узаконить перемену веры. Добрыне пришлось опять прибегнуть к силе. Не хотевших креститься воины «тащили и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста». Многие язычники хитрили, выдавая себя за крестившихся. По преданию, именно с крещением новгородцев связан обычай ношения русскими людьми нательных крестов: их будто бы выдали всем крестившимся, чтобы выявить тех, кто только притворялся крещеным.

Позже киевляне, гордившиеся тем, что введение христианства прошло у них более или менее гладко, злорадно напоминали новгородцам: «Путята крестил вас мечом, а Добрыня огнем»[4 - См.: Цветков С. Э. Эпоха единства Древней Руси. С. 148—152.].

На этом исторические известия о Добрыне обрываются. Из летописных статей о междоусобице сыновей князя Владимира мы узнаем, что у Добрыни был сын Константин, исполнявший в Новгороде должность посадника.

Свенгельд

Воевода, один из самых богатых и могущественных людей на Руси Х в. В его руках не раз находилась судьба великокняжеской династии и самого Древнерусского государства.

Другие варианты этого имени в летописях: Свеналд, Свентелд, Свенделд, Свингелд, Свенелд, Свинделд, Свендел, Свиндел, Сведелад, Свенд, Спентелд, Свентолд, Свентеад, Свелд. Правильнее, по-видимому, все же Свенгельд, так как эта форма подтверждается сообщением византийских хронистов о находившемся в войске Святослава Игоревича знатном русе по имени Сфенкел/Сфангел.

Происхождение и этимология имени неясны. Ученые норманнской школы видят в нем старонорвежское имя (в рунических надписях – Svainaltr, Svinaltr, в латинизированной форме – Svenaldus, Svanaldus). Другие исследователи выводят его из балтских и славянских (например, польск. Swietold) языков.

На страницах «Повести временных лет» Свенгельд сразу предстает весьма значительным лицом – воеводой юного князя Игоря и, по всей вероятности, его опекуном. Он «примучивает» окрестные племена под власть киевского князя, ему предоставляется исключительное право сбора дани в некоторых землях, дружина его «изоделась оружием и порты» (то есть щеголяет дорогим вооружением и роскошными одеждами), что вызывает черную зависть у обносившихся дружинников Игоря. Его высокое положение сохраняется незыблемым до самой смерти Игоря, рушится при Ольге и возрождается вновь при Святославе. В конце концов Свенгельд оказался тем ненавидимым при княжеском дворе человеком, который исподволь и, возможно, не желая того, подготовил блестящий взлет киевской великокняжеской династии.

В конце 930-х гг. Свенгельд покорил славянское племя угличей (уличей, улучей), живших в «Углу» – так называлась тогда историческая местность в низовьях Днепра. Расцвет этого племенного объединения пришелся на IX в. Сочинение анонимного Баварского географа (ок. 830 г.) описывает его в следующих словах: «Угличи – народ многочисленный: у него 318 городов» (читай: родовых и племенных городищ). Стольным градом угличей был Пересечен.

Войско Свенгельда разгромило угличей и разорило Пересечен. Наложенную на побежденных дань Игорь передал Свенгельду. Очевидно, к тому времени княжеский воевода уже пользовался в Киеве безраздельным влиянием.

Следующий поход Свенгельд совершил на древлян. Победив их, он присвоил себе также и «дань древлянскую». Алчность воеводы вызвала возмущение при киевском дворе: «…и сказала дружина Игорю: дал ты одному мужу слишком много».

Возмужавший Игорь и сам уже тяготился всесилием своего опекуна. Недовольство князя выразилось в попытке поживиться на той же ниве, которую уже несколько лет единолично возделывал Свенгельд, – на сборе древлянской дани. Но Игорь перегнул палку: взяв две дани, вернулся с малой дружиной за третьей, и был захвачен и казнен возмущенными древлянами. «Мужа твоего убили, потому что он, как волк, расхищал и грабил», – заявили древлянские послы молодой вдове, княгине Ольге.

Бесславная гибель Игоря в Древлянской земле вызвала в Киеве уныние и растерянность. Киевское «княжение» внезапно оказалось обезглавлено. Святослав не годился в полноценные наследники отцу. И дело было даже не в его малолетстве. Согласно языческим поверьям, Святослав лишился отеческого покровительства, ибо дух не погребенного подобающим образом Игоря теперь не только не был склонен оказывать ему помощь, но, напротив, мог навлечь бедствия на него и на весь великокняжеский род. Русская земля была ввергнута в состояние сакральной незащищенности. Эта крайне опасная для русов ситуация подчеркнута в летописи словами древлян: «Вот, мы князя убили русского! Возьмем жену его Ольгу за нашего князя Мала, и Святослава, и сделаем с ними, что захочем».

Торжество и самонадеянные мечтания древлян имели под собой древний обычай, согласно которому тот, кто убивает вождя вражеского племени, наследует его сакральную силу, власть, имущество, женщин и вообще семью. Русские князья впоследствии и сами не раз руководствовались этим порядком. Так, Владимир завладел женой убитого Ярополка. Касожский князь Редедя, язычник, предлагая Мстиславу поединок, ставит условие: «Если одолеешь ты, то возьмешь именье мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою». И христианин Мстислав соглашается: «Да будет так». Отсюда становится понятно, что именно так сильно поразило древнерусских людей в последующих действиях Ольги: эта женщина не пожелала покориться общепринятому канону, пошла наперекор предначертанной ей обществом судьбе.

Приготовления «руси» к карательному походу в Древлянскую землю вылились в серию человеческих жертвоприношений. Ритуальные казни Ольгой древлянских послов были призваны обеспечить киевской общине благорасположение богов и даровать победу над врагом. Кульминацией культовых обрядов стало торжественное погребение Игоря.

При помощи этих ритуалов убитый Игорь был превращен в наделенного магической силой предка-покровителя княжеской семьи и всей Русской земли. Его сакральные функции вождя-жреца перешли к Святославу. Только тогда русы решились на военные операции против древлян.

Во главе княжеской дружины вновь стал Свенгельд. Решающее сражение с древлянами, согласно обычаю, начал малолетний Святослав. Свенгельд и княжий воспитатель Асмуд посадили мальчика на коня и вывели пред полками, чтобы князь подал сигнал к началу битвы – совершил символический бросок копья в сторону врага. Брошенное слабой ребячьей рукою, копье пролетело между ушами коня и ударилось ему в ноги. Однако почин был сделан и обычай был соблюден. «Князь уже начал битву, – обратился Свенгельд к войску, – последуем, дружина, за князем».

Сцена с бросанием копья Святославом воспринималась людьми Х века в духе древнейших языческих представлений, согласно которым начинать сражение посредством некоего символического жеста (в данном случае метания копья в сторону врага) надлежало вождю, обладавшему божественной силой. Так, перед началом битвы на Каталаунских полях Аттила, по свидетельству византийского историка VI века Иордана, сказал своим воинам: «Я бросаю дротик в неприятеля. Если кто-нибудь может остаться спокойным в то время, когда бьется Аттила, тот уже погиб». Даже в христианскую эпоху древнерусские книжники напрямую связывали победу Святослава (непреклонного язычника) над древлянами с покровительством небесных сил. В Архангелогородской летописи данный текст имеет продолжение: «И пособи Бог Святославу, и победи древляны…».

Свенгельд спас Ольгу и ее малолетнего сына. Древляне были разбиты и усмирены. Но в дальнейшем пути Ольги и Свенгельда разошлись.

Отношения Ольги с сыном были далеки от идиллии. Взрослея, Святослав должен был все более отчетливо понимать, что у него нет никакой надежды сесть на киевский престол при жизни властной матери. До поры до времени противостояние матери и сына не выливалось в форму публичных скандалов. Но скоро дошло и до открытой размолвки.

Святослав сошелся с Ольгиной «рабыней» (служанкой) Малушей. Плодом их связи стал будущий креститель Руси – Владимир. Добром это не кончилось: Ольга прогневалась на Малушу и отослала ее в одно из княжеских сел. Гнев Ольги легко объясним: в это время она готовилась принять крещение из рук василевса Константина VII Багрянородного и прочила Святославу в жены византийскую принцессу. Подходящей по возрасту невестой была принцесса Феодора – почти ровесница Святослава. Конечно же, Ольге не могло понравиться, что ее сын, которому предназначен столь высокий жребий, путается с «рабыней». Святослав покорился матери; судя по всему, он даже согласился принять в будущем крещение (без чего речи о сватовстве к дочери Константина Багрянородного вообще не могло быть), но то были последние его уступки.

Поездка Ольги в Константинополь обернулась полууспехом-полупоражением. Посредством личного крещения Ольга попыталась заставить Византию признать ключевую роль Русской земли в Северном Причерноморье и превратить киевского князя в главного союзника империи в этом регионе – союзника не только политического, но и, так сказать, цивилизационного. Но Константин, кажется, не был готов к этому. В его книге «Об управлении империей» чувствуется глубокое недоверие к «росам». Константин очень неприязненно и настороженно отзывается о них и явно предпочитает сближению с «Росией» укрепление союза с печенегами. Все его политические советы сыну сводятся к тому, как нейтрализовать «росов», а не каким образом на них опереться. Весьма вероятно, что подобные настроения императора были следствием походов Игоря на Константинополь.

По возвращении Ольги из Царьграда Святослав наотрез отказался креститься. Психологически его поведение вполне понятно. Разлучая сына с Малушей, Ольга наверняка выставляла в оправдание своего поступка уготованную ему великую судьбу – стать зятем василевса. И вот, вместо руки византийской принцессы – оскорбительный отказ. Жертва принесена напрасно. Оказывается, незачем было также изменять старым богам, ибо христианство, как выяснилось, вовсе не было ключом, который отпирает все двери. Поддавшись на уговоры матери, он все потерял и ничего не приобрел. Это был жестокий урок. А теперь его еще и понуждали принять религию надменных греков, его обидчиков. Поступить так означало и дальше жить матерним умом, и главное – материнской волей. И Святослав восстал.

Разумеется, в своем бунте он не был одинок. Среди дружинной «руси» было немало тех, кто относился к христианству враждебно или, по крайней мере, настороженно-неприязненно. Нововведения Ольги пришлись им не по нутру. В числе этих людей был и Свенгельд.

Языческая «русь» обступила Святослава, как свое знамя. Он чувствовал эту поддержку и искал ее. По сообщению «Повести временных лет», возмужавший князь стал набирать в свою дружину многих храбрых воинов. В этой компании над христианством смеялись и глумились. По словам той же летописи, Ольга часто говорила сыну: «Я Бога познала и радуюсь, если и ты познаешь, то тоже радоваться начнешь». Но Святослав только отмахивался: «Если крещусь, дружина моя надо мною смеяться начнет». Он и сам охотно высмеивал тех, кто хотел креститься и даже не старался сдерживать свои чувства перед Ольгой: «гневался на матерь», по словам летописца.

В конце концов противостояние матери с сыном обернулось настоящим языческим восстанием. Отрывочные сведения о нем сохранились лишь в немногих летописях. Согласно этим сообщениям, Святослав перебил многих христиан в Киеве, но потерпел поражение и вместе с его сторонниками был изгнан Ольгой из столицы.

Для Святослава началась кочевая жизнь князя-изгоя, опоэтизированная летописцем в известном фрагменте «Повести временных лет»: «Ходил легко, как гепард, творя многие войны. В поход котлов не брал, но, нарезав конину, зверину или говядину, жарил на углях и ел; не имея шатра, спал с седлом в головах, как все воины». В этих походах неизменным спутником Святослава был Свенгельд.

Вместе они ходили на касогов, вятичей, хазар. Победа неизменно сопутствовала им. Вершиной их военных успехов стало покорение Болгарского царства (968–969), предпринятое уже после смерти княгини Ольги, силами всей Русской земли.

Василевс Иоанн Цимисхий счел укрепление русского присутствия на Балканах крайне опасным для Ромейской империи. Он лично повел против Святослава большую армию; в то же время греческий флот из 300 кораблей вошел в дунайскую горловину, чтобы отрезать русам путь отступления.

Первый удар ромеев принял на себя Свенгельд, который заперся с несколькими тысячами воинов в болгарском стольном граде – Преславе. Византийский историк Лев Диакон называет его «Сфенкелом» («третьим по достоинству после Сфендослава (Святослава)»), а Иоанн Скилица – «Сфангелом» («вторым после Сфендослава»). Яростная оборона города закончилась почти поголовной гибелью русского гарнизона, окруженного в царском дворце. Но Свенгельд каким-то образом уцелел и ушел к Святославу в Доростол. Это была мощная крепость на берегу Дуная. Все попытки Иоанна Цимисхия овладеть ею натолкнулись на столь бешеное сопротивление русов, что василевс почел за лучшее заключить мир. После имени Святослава в русско-византийском договоре 971 г. стоит имя Свенгельда. Подписание мирного договора сопровождалось личной встречей Цимисхия со Святославом. Князь разговаривал с василевсом, сидя в ладье, как равный с равным.

Получив от Цимисхия заверения в дружеском расположении, Святослав в конце июля – начале августа 971 г. оставил Доростол и повел свое поредевшее войско на родину. У днепровских порогов русы обнаружили печенежскую орду, нанятую коварными ромеями, и были вынуждены прокладывать себе дорогу оружием. Поставленные в невыгодные условия, они не смогли отразить натиск степняков. Кровопролитное сражение закончилось истреблением почти всей дружины Святослава и гибелью самого князя. Свенгельду с немногими уцелевшими дружинниками удалось пробиться сквозь печенежский заслон и уйти в Киев. Дружинная честь предписывала воину пасть вместе с князем. Возможно, Свенгельд выполнял последнюю волю Святослава – выжить, чтобы принять под покровительство его малолетних детей.

По преданию, победителем Святослава был печенежский хан Куря, который сделал из черепа побежденного русского князя окованную золотом чашу с назидательной надписью: «чужих ища, своя погуби», то есть «искал (славы и добычи) в чужих землях, чем себя и погубил». Подобный обычай действительно был широко распространен в Великой степи. Согласно магическим представлениям, используя череп врага в качестве чаши, можно было не только зримо продемонстрировать свою победу, но и воспользоваться посмертно лучшими свойствами врага, его храбростью и удачей.

В ранней смерти Святослава древнерусские книжники усмотрели посланную свыше кару закоренелому язычнику. Святослав «приял казнь от Бога» за то, что не внял увещаниям Ольги принять крещение, ибо «если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Короткая жизнь Святослава и в самом деле как будто просится под некий общий знаменатель, именуемый исторической судьбой. Последний крупный деятель языческой Руси, воплотивший в себе ее воинственную ярость, он в своих победах и поражениях, в своей любви и ненависти был человеком прошлого, и история словно смахнула его со своего пути.

Свенгельд, придя в Киев, привычно принял под свое опекунство очередного великого князя. На этот раз им был наследник погибшего Святослава – малолетний Ярополк. Однако, оставшись без преданной дружины, Свенгельд уже не мог восстановить свое былое влияние. Согласно дальнейшему летописному тексту, он только подталкивает Ярополка к совершению тех или иных действий, но никак не диктует ему свою волю. О «послушании» ему молодого князя нет и речи. Вероятно, Свенгельд имел свой голос в княжьем совете, но и только.

Последний раз имя Свенгельда в летописи упоминается под 975 г. К тому времени он должен был переступить порог 60-летия. Престарелый воин и «делатель князей», потерявший единственного сына, воззвал к мести, и его исполненный ярости вопль вовлек Русскую землю в первую братоубийственную распрю, которая возвела на киевский стол самого «захудалого» из Святославичей – сына «рабыни», Владимира.

Рогволод

Полоцкий князь, отец Рогнеды.

Происхождение имени является дискуссионным.

Ученые норманнской школы выводят его от древнескандинавского Регнвальд/Рагнвальд (Ragnvaldr) – «сила Регнира» (R?gnir – одно из прозвищ бога Одина). Одним из прототипов летописного Рогволода, по их мнению, мог быть норвежский конунг Регнвальд Достославный, правивший в Вестфольде. Правда, практически никаких сведений о нем не сохранилось, кроме того, что его славный род насчитывал тридцать колен.

Сторонники славянской этимологии указывают на то, что корневая основа «волод», давшая жизнь многим славянским именам, в том числе сложносоставным (Володарь, Всеволод, Владислав, Владимир и др.), имеет вполне ясную славянскую этимологию – «владеть», «обладать», «властвовать». Характерно, что в скандинавских сагах славянское имя Всеволод переиначено в «Виссавальд», но примеры обратного переделывания германского «вальд» в славянское «волод» неизвестны. Вместе с тем имена Рох, Роуг, Рохослав, Роховлад зафиксированы у западных и южных славян (чехов, сербов) еще в VIII в., то есть до начала «эпохи викингов» и, следовательно, не могут быть заимствованием из скандинавского именослова.

Суть «полоцкого дела» дошла до нас в следующем виде.

По сообщению «Повести временных лет», княжение в Полоцке держал пришедший «из заморья» князь Рогволод, а юный Владимир княжил в Новгороде. И был у него воевода Добрыня, храбрый и начальственный муж. Владимиру он приходился «уем», то есть дядей по матери – Малуше. Добрыня отправил послов к Рогволоду, прося выдать его дочь Рогнеду за Владимира. Однако к тому времени в Полоцке уже побывали киевские сваты князя Ярополка.

Озадаченный Рогволод предоставил выбирать жениха самой дочери, и та предпочла великого князя Ярослава «робичичу» (сыну рабыни» Владимиру. Владимир разгневался и «пожалился» о том Добрыне (ответ Рогнеды оскорблял не только «робичича» Владимира, но и его дядю, брата «рабыни» Малуши). Тот «исполнился ярости» и вместе с юным князем повел на Полоцк большое войско. Полоцк был взят, вся княжеская семья попала в руки Добрыни и Владимира. В поношение Рогволоду и его гордячке-дочери Добрыня «нарек» последнюю «робичицей» и «повелел Володимеру быти с нею пред отцем ея и матерью», то есть приказал племяннику изнасиловать Рогнеду на глазах у ее родителей, которые потом были убиты. Ипатьевская и Иоакимовская летописи добавляют, что вместе с Рогволодом были убиты два его сына.

Таково предание, причем достаточно древнее. Явственно просматривается его близость двум популярным фольклорным мотивам: «добывания невесты» и «укрощения строптивой невесты».

Как все это соотносится с историей?

Археологические раскопки Полоцка показали, что город сложился в IX—Х вв. на основе местного племенного центра кривичей, расположенного в гуще сельских поселений. Существование у полочан княжеской власти подтверждается наличием крепостного детинца, к которому прилегал городской посад. Княжеская династия утвердилась в городе мирным путем, вероятно на началах избрания или приглашения – в пользу этого говорит тот факт, что снос общинного племенного центра, на месте которого возник княжий детинец, не носил характера военного разрушения. Но сама княжеская крепость Полоцка, как и повествует предание о Владимире и Рогнеде, во второй половине Х века подверглась разгрому, ее культурный слой этого времени хранит отчетливые следы сильного пожара.

Таким образом, князь Рогволод, по-видимому, – лицо историческое, и сам факт его княжения в Полоцке не вызывал споров среди историков.

Как видно из древнерусского сказания, Полоцк пал жертвой соперничества Ярополковой и Владимировой родни. О Ярополковых послах сказано, что они «хотели вести Рогнеду» за своего князя. Влияние Добрыни на Владимира проступает еще более рельефно: именно он выступает инициатором сватовства, организует поход на Полоцк и приказывает Владимиру обесчестить Рогнеду. Политическая сторона дела при этом остается в тени, но, видимо, и Киев, и Новгород стремились войти в союзные отношения с Полоцком – важным стратегическим и торговым центром Западного Подвинья. Борясь за свое особое место в восточнославянском мире, Полоцк традиционно соперничал с Новгородом и претендовал на обладание всем верхним течением Западной Двины, а также на земли в верхнем Понеманье и Поднепровье. Взаимное отчуждение Полоцка и Новгорода было столь велико, что даже в середине XI в., по данным археологии, новгородско-полоцкое пограничье представляло собой обширную зону почти незаселенных лесов.

По сообщению Иоакимовской летописи, непосредственным следствием договоренности Киева и Полоцка о заключении династического брака была враждебная выходка Рогволода против Новгорода, которая и вызвала ответный поход Владимира на Полоцк: «Владимир, возвратясь от варягов с войском и собрав новогородцев, пошел на полоцкого князя Рохволда, потому что тот завоевал волости новогородские». Похоже, для Новгородской земли вопрос лояльности полоцких князей имел первостепенное значение, чем, по всей видимости, и объясняется болезненная реакция Владимира и Добрыни на отказ Рогнеды стать женой новгородского князя.