Бабушка, расскажи сказку!

И уж совсем запрещено было появляться на площадке рабочей техники, на которой размещались современные в то время тракторы, комбайны, сеялки, плуги и прочие механизмы. Но это когда на этой площадке никого из механиков не было. А если кто был, что-то делал с техникой (готовил её для работы, ремонтировал), то можно было и покрутиться рядом, а то и помочь в чём-нибудь мелком. Это было очень интересно для мальчишек, не только для тех, у которых отцы работали комбайнерами или трактористами. Тем-то сам бог велел рядом с отцом находиться в такое время…

В нашем отделении совхоза устроили полевую кухню, которая находилась в начале деревни, почти напротив дома Авиловых, рядом с площадкой для старой техники. Авиловы, дядя Ваня и тётя Даша, и были на ней поварами. Готовили только обеды для механизаторов в страдную пору. Но это было уже в совхозное время, при управляющем Костине Петре Константиновиче. Мясо для обедов и прочие продукты давал совхоз. Обеды были, по-моему, даже бесплатные для рабочих либо бралась какая-то символическая плата. Питание было организовано непосредственно на кухне, а также развозилось в термосах по полям. Целью этого была, конечно, экономия рабочего времени. Ведь в страдную пору работа на полях велась практически круглосуточно, если позволяла погода. Во всяком случае, весенняя и осенняя пахота точно проводилась круглосуточно, ночью – с включёнными фарами. Идёшь, бывало, поздно вечером, а то и ночью, домой, а по полям ползают огоньки – трактористы пашут под зиму какое-нибудь поле.

Это, конечно, хорошо и давно известный анекдот, но, поскольку я это сам слышал, то и воспроизведу. Приходит на кухню управляющий нашим отделением Пётр Константинович, спрашивает дядю Ваню, Тараща:

– Иван Тарасович, а ты лист-то лавровый кладёшь в супы?

– Да ложил я его сначала-то, Пётр Константинч, тока не едять они этот лист, чего же напрасно добро-то переводить! Так ведь?

Пётр Константинович говорил именно «Тарасович», в отличие от наших всех деревенских. Вообще он довольно отчётливо выговаривал все слова, очень следил за своей речью.

И ещё немного про кухню, вернее – про Тараща. В наших краях часто, насколько я помню, появлялась, вдруг, весть, что из тюрьмы сбежал очередной преступник, который где-то в наших краях и обретается. Тем более, что обретаться было где, особенно летом, – вокруг нас заросли кукурузы.

Да иногда и действительно, такое случалось. Мама работала в магазине. Как-то, уже ближе к вечеру, заходят двое незнакомых мужчин. Походили по магазину, посмотрели. Но ничего не берут. Одеты они были одинаково, в какую-то рабочую одежду. Она и подумала про беглых заключённых. Насыпала им в кулёк каких-то продуктов, печенья, пряников, конфет. Они сказали спасибо и с тем и удалились. В этот вечер мама и выручку с собой домой не брала, припрятала в магазине.

Лето 1965 г. В начале лета к нам приехала в гости тётя Тоня, сестра отца. Она нам, взрослым почти детям, привезла какие-то игрушки, среди которых была маска. Вы знаете такую: пластмассовый нос с очками и усами. Словом – кавказец, грузин, например. Вот брат Михаил надел эту маску и пошёл в деревню. Как раз в подтверждение очередного слуха о скрывающемся преступнике. Первым домом от нас в это время был дом Трапезниковых, потом – Поздникиных, а за ним – дом Авиловых, тёти Даши и Ивана Тарасовича. Миша подходит к домуАвиловых, стучится. Выходит дядя Ваня с папироской-самокруткой в зубах, посмотрел на Мишу, неожиданно понял, что это и есть тот самый убежавший преступник, про которого в деревне шёл разговор. А зачем преступнику в деревню? Конечно, поесть. Дядя Ваня и говорит жене:

– Дарья! Налей человеку щей!

– Ещё чего! – возмутилась тётя Даша. – Всякие ходють тута, всем и наливай! А нам ещё михинизатиров кормить.

– Дарья! Кому говорят, налей щей! – Дядя Ваня даже ногой притопнул.

Брат видит, что дело принимает довольно сложный и серьёзный оборот, чуть ли не придётся пообедать. Он приподнимает пластмассовый грузинский нос и говорит:

– Дядь Вань, это я, Мишка.

– Эк, ты! А я тебя и не признал!

Брат пошёл дальше. Ну а мы, ребятишки, впереди по деревне слух разносим, что тюремщик, мол, идёт. Миша подходит к дому бабушки Маши (дом её в это время уже пустовал). А рядом дом Панюшкина Егора Федотовича. Он с женой, тётей Аришей, в это время собирал стог сена. Он наверху с граблями, а тётя Ариша внизу. Видит Мишку, не Мишку, а, понятно, беглеца из тюрьмы. Кричит жене: «Ариша! Дай-ка мне вилы!»

А по деревне уж шум пошёл. Мужики стали собираться бока наломать этому бандиту. Больше всего об этом заботился Филипп Степанович, наш сват, сосед бабушки Маши через два дома, человек сам по себе добрый, но задиристый, особенно когда выпьет. От греха подальше Миша огородом бабушки Маши убежал к пруду, перебежал на другую его сторону через Панюшкинскую плотину и – домой, по другой стороне лощины.

Это отца не было дома. Он в это время находился в отъезде, уехал искать место для работы и житья. Вряд ли Миша решился бы на такое безобразие, если бы был дома отец…

В этот же год, в августе месяце, мы пошли на совхозное поле за горохом. Мы – это от Чекалиных я и сестра Валя, другие – тётя Сима с детьми (она приехала в гости с моими двоюродными братьями Юрой и Володей), Саша Незнанов. Уже возвращаемся, подходим к нашему дому, а к нам со всех ног бежит Сашина сестра, Галя, со странным довольно упрёком: «Что же вы тут идёте, а там Егор Федотч умер!»

Скорее всего – инфаркт. А тут и машина мимо дома промчалась, наверху сын Егора Федотовича Панюшкина, Иван, а в кузове его умерший отец. Поехал в больницу к врачу. Похороны Егора Федотовича проходили мимо односельчан: прямо из морга больницы в церковь, а потом на Полетаевское кладбище. В этот же год Иван с мамой переехали из Куста к каким-то своим родственникам. Как позже сказала мне их родственница Елисеева Зина, уехали они в Саратов. Отец Зины, Иван Акимович, и Егор Федотович были троюродными братьями.

Можно дать небольшое дополнение. Мы с Елисеевой Зиной одногодки, даже чуть ли не однодневки, на два дня я старше. Вот она мне недавно что рассказала. Её дед Аким был по фамилии Панюшкин, с отцом Панюшкина Егора Федотовича они были двоюродными братьями. Когда Аким женился – он взял фамилию жены – Елисеев. Какие причины были этому – неизвестно. Родной брат Ивана Акимовича, Елисеев Егор Акимович, жил в Пичаево. Когда стали организовывать совхоз «Полетаевский», его семья переехала в Красный Куст, построили щитовой дом между Панюшкиными и Незнановыми. Этот дом строился одновременно с таким же щитовым домом для семьи П.К.Костина, управляющего нашим вторым отделением совхоза.

Егор Федотович, о котором я писал в рассказе «Ау, Детство!», как он не успел посмотреть на летящий «спутник», работал тарханщиком, как мы его тогда называли. Он ездил по деревням и собирал всякий хлам: старое тряпьё, металлолом, бумагу, старую кожу, обувь, кости и др. За эти товары он либо расплачивался деньгами (сколько сам даст, не сговариваясь), либо нам, ребятишкам, давал за сданный хлам воздушный шарик, глиняный свисток или ещё какую незатейливую мелочь, которая, несомненно, была намного дешевле, чем сданный хлам. Но хлам – есть хлам, от него тоже надо избавляться, а свисток или шарик – это уже забава, как не приобрести, чтобы поиграть.

Такое значение слова «тарханить» употреблялось только местно, в Тамбовской, Саратовской и Пензенской губерниях (областях). На самом деле значение этого слова совсем другое, не связанное со сбором всяких ненужных вещей. Тархан – это человек, свободный от податей, так, кажется, это слово определяется в словарях. Оно настолько устарело и вышло из употребления, что даже в словаре С.И.Ожегова его нет…

Третье излюбленное наше место на колхозном дворе – это ток, на который с поля привозили зерно, сушили его, провеивали, грузили в машины и отправляли в Токарёвку на элеватор. Первоначально веялки были ручные, а со строительством электростанции перешли на механические, что, конечно, было большим прогрессом в работе.

Веялка предназначена для удаления различного сора, попавшего в зерно в результате его обмолота. По весу этот сор был, в основном, легче зерна, поэтому при обдувании воздухом потока зерна лёгкий сор выносился из общей массы. Веялка состояла из системы сит, на которые и попадало зерно с сором, и которые обдувались потоком воздуха от крыльчатки. Крыльчатку приводили в движение вручную либо с помощью движка. Надо сказать, что вручную не так уж и легко было – вращать крыльчатку. Ручки у веялки были с двух сторон, поэтому вращение крыльчатки делали два человека, один просто быстро устанет.

Кроме провеивания проходила и непрерывная сушка зерна, которая заключалась в его постоянном перелопачивании с места на место. Для этого использовался при наличии электричества специальный автоматический заборник – резиновая прочная лента с закреплёнными на ней перпендикулярно к полотну резиновыми планками. Лента устанавливалась ближе к бурту зерна, зерно на неё подавалось вручную деревянными лопатами. Таким же образом зерно погружалось и в машины для отправки на элеватор. До применения указанного механизма зерно вручную перелопачивали для просушки с места на место, а также вручную, вёдрами, засыпали в мешки и в мешках доставляли на элеватор. Только, чтобы было полегче, когда зерно засыпали в мешки, машина подъезжала близко к бурту, открывали её задний или боковой борт, наверху двое у мешка, а снизу вёдрами им подавали зерно.

Нам, ребятишкам, часто разрешали доехать наверху машины, в зерне, до элеватора, а потом, в пустом кузове, обратно. Если только наверху был и кто-то из взрослых, одним нам не разрешали. Ну, это я говорю, что нам. А сам-то я к таким катаниям особенно был не способен, потому что от езды у меня кружилась голова. Я бы в кабине, возможно, и доехал бы. Но кто это посадит в кабину-то? А так, с поля до тока в зерне наверху машины, прямо от комбайна, ездить приходилось. А потом, после разгрузки, и обратно в поле. Но это практически рядом, не восемнадцать километров в один конец, как до Токарёвки. Машины были не самосвалы, а простые, с откидывающимися бортами. При разгрузке мы и помогали лопатами сбросить зерно с машины в первоначальный бурт…

Из-за частых распутиц во время дождя и после него, дорог-то, по которым можно проехать в поле, не строили, централизованно было решено организовать так называемые МТС (машино-тракторные станции). Всю рабочую технику отправили поближе к полям (на полевой стан), там и производился её ремонт, техническое обслуживание и прочие с ней работы. На этом же полевом стане готовились и обеды (как в фильме середины 1960-х годов «Стряпуха»). Стояли балки для небольшого отдыха механизаторов.

Так что колхозный двор расширил свои границы, вышел за границу наших игр и забав.

В результате государственных игр и забав, которые плотно начались даже не со времени Революции, а с момента образования колхозов, ликвидации кулачества и прочего несколько странного, как кажется, в поведении нашего правительства, даже наших правительств, сейчас в тех местах полнейшая безлюдица, нет наших деревень, колхозных дворов с коровниками и конющнями, кузницами и хранилищами старой техники. А ведь когда-то, в моё детство и отрочество, в нашей только деревне набиралось мальчишек на две футбольных команды. При этом мальчишек, родившихся уже после войны, в 1946-51 гг.

Настолько нет прежних деревень, что их следы даже не просматриваются с космических снимков. Я недавно решил поискать следы Красного Куста на снимке из космоса. Нашёл Полетаево, Девятку, даже Масловку (каким-то чудом сохранилась). А вот на месте бывшего Красного Куста – сплошное поле. Даже в районе нашего поместья ничего не осталось, куда-то исчезли и деревья, которых в нижней части, у ручейка речки Токай, было довольно много, никаких растений просто нет. Срубили, что ли? И дальше всё пусто. Лощины наши в целости (куда же им-то деться?), только прудов уже нет, поскольку их давно уже не перегораживают плотинами. Вероятно, что на том самом месте, где была деревня, что-то и можно увидеть, хоть какие-то следы. Но для этого надо там появиться воочию.

Как-то развалилось всё на наших глазах, до такой степени, что воссоздать уже практически и невозможно. Не столько бессмысленно (смысл-то, понятно, есть), сколько бесполезно. Может быть, и что-то сможет возродиться, но больно уж от всего этого, работы на земле, отучили. Вон, правда, Президент В.В.Путин в конце 2017 года заявил, что в России собран рекордный урожай зерновых. Ну, дай-то Бог! Хотя рекорд рекорду – рознь. Главное – хватит ли этого рекорда для жизни.

Купание красного коня

Вот и сейчас, когда я начал писать этот рассказ, я вижу те далёкие от этого времени вётлы на берегу Авилова пруда, со стороны, противоположной от нашей деревни, со стороны деревеньки Свободный Труд, имевшей тогда всего несколько домов. Часть этой деревеньки в то время, о котором я сейчас пишу, ещё существовала. Но уже не было в ней полуземлянки родителей моей мамы, Кудиновых: бабушка Маша переселилась в нашу деревню в 1948 году, ещё до моего рождения. Смотрю на эти деревья и от своего дома, от стога сухого навоза или от омшаника. Смотрю и вспоминаю с большой радостью тот незабываемый и счастливый для меня до восторга вечер…

Мест летом для купания у нас было несколько. Каскад наших прудов давал такую возможность. Наше местечко было составлено из нескольких деревень. Моя родная деревня – Красный Куст, на противоположной стороне, через лощину – Свободный Труд, который заканчивался, если его спроектировать на наш порядок домов, примерно на четверти нашей деревни по западной её части, не считая нашего дома и промежутка от него до основного порядка домов. Потом, через небольшую лощинку, по которой летом уже не текла вода – Верблюдовка (в несколько порядков). Один, первый, мы так и называли Верблюдовкой, а второй, за прудом – Путь Правды. Ближняя к нам часть Верблюдовки состояла всего из нескольких домов, шесть или семь: Искеевы, Кожевниковы, Никулины, Михайловы, ещё чей-то дом, потом, метров через 50-60 – Воробьёвы. А дальше через Воробьёвскую плотину переход уже к основной части этого посёлка (два порядка – Путь Правды и Красный Пахарь).

Воробьёвский пруд (или Путьправдовский, как часто мы его именовали) находился совсем рядом с яблоневым садом Воробьёвых, здесь же, за этим садом, и была земляная плотина пруда.

Вообще все пруды у нас назывались по фамилии хозяев дома, который находился примерно над плотиной пруда, или чей огород подходил к основному зеркалу поверхности воды (Воробьёвский, Сурков, Панюшкин, Авилов – если идти с верхнего по течению воды пруда). Чаще всего мы ездили купаться на Воробьёвский пруд, никогда – на Сурков, иногда – на Авилов, редко – на Панюшкин. И также редко ездили на Пичаевский пруд, который находился от нашей деревни примерно в полутора километрах на юг. В Пичаево (ближнее от нас Пичаево, всего в несколько домов) было два пруда: один непосредственно в деревне, а другой, поменьше, – метрах в трёхстах от неё, если идти по дороге, и несколько поменьше, если по прямой линии. Но на Пичаевском пруду, который в деревне, всегда было стойло. Сначала колхозного, а потом и совхозного стада коров. Так что особого интереса купаться в нём не было. А второй пруд, совсем маленький, был очень заросший. Он использовался для стойла в обеденное время для нашего личного стада коров и овец с козами (для деревень Красный Куст, Пичаево и какое-то время, до конца своего существования, – Свободного Труда). В этом втором пруду брали мох (тину) для прокладки утеплителя между брёвнами при строительстве. Там его было больше, чем в других наших прудах. Правда, деревянных домов у нас не строили, только один на моей памяти, Фроловой тёти Нюры (Ани). Да ещё была заготовка брёвен для дома у Колмаковых, которые так и пролежали до их отъезда из деревни.

В Пичаево в то время жили Шемонаевы Яков Сергеевич и его жена тётя Клава. Яков Сергеевич был моим крёстным и крёстным брата Миши. Потом Шемонаевы переехали в Ногинск. Когда я учился в институте, то иногда навещал их, а, кажется, в 1968 году мы с мамой ездили к ним на свадьбу их сына, Михаила, ровесника моего брата (обе мамы ещё в больнице их назвали одинаково).

Яков Сергеевич с 1919 года рождения. Воевал, был сильно контужен. Во время войны наград не получил, но в 1985 году, к сорокалетию Победы, был награждён Орденом Отечественной войны I степени. К этому юбилею дали Ордена Отечественной войны разных степеней всем участникам войны. При тяжёлых ранениях – I степени, при лёгких – II-й (отец получил такой орден), остальным – III-й. У нас в Красном Кусте жил его брат, Василий Сергеевич Шемонаев. Он старше Якова Сергеевича на пять лет, с 1914 года рождения. Во время войны он был в звании лейтенанта, на войне был ранен в ногу, ходил с костылём. В нашей деревне он работал продавцом в магазине. Его-то и сменила мама, когда после очередной ревизии Василия Сергеевича попросили уволиться…

Панюшкин пруд по его расположению правильно было бы называть Кудиновым, по фамилии моей бабушки Маши. Но он был назван так ещё до того, как бабушка Маша переехала в Красный Куст из Свободного Труда (из полуземлянки) в дом Панюшкиных (купила у Панюшкиных, родственников Егора Федотовича, их дом). Случилось это уже после войны, как я уже сказал выше, в 1948 г. Это я восстанавливаю по рассказу тёти Шуры, моей крёстной. Она сказала, что меня ездили крестить (осенью, в октябре 1949 г.) уже из купленного в Красном Кусте дома. Поэтому, независимо от того, кто позже стал хозяином дома, название пруда так и осталось прежним. Тем более, что соседями бабушки Маши, с западной стороны, тоже были Панюшкины. Ко времени моего детства, о котором я пишу, плотины Панюшкиного пруда уже не было, он наполнялся от плотины Авилова пруда, которую несколько подняли. Когда-то, в одно из половодий, плотину Панюшкиного пруда размыло, и её не стали больше восстанавливать. Удовольствие дорогое, а особого смысла в её восстановлении не было, тем более, что исчезла с лица земли деревенька Свободный Труд.

Сам пруд приходился по расположению непосредственно под огородом Мамонтовых, соседей бабушки Маши с восточной стороны. (Мамонтов Иван Егорович работал в колхозе и совхозе кладовщиком, заведовал нашими двумя большими амбарами. Его семья состояла из четырёх человек: он с женой и своей матерью, да ещё сын Василий, которой был лётчиком-испытателем, поэтому дома-то бывал очень редко.) Но вот назывался этот пруд, почему-то, Панюшкиным…

В наших краях находятся истоки реки Токая, которая таковой называется уже в Полетаево, даже и от Масловки, от деревни Ряжск, бывших Полетаевских Выселок. Токай впадает в реку Хопёр, а Хопёр, в свою очередь – в Дон. Воды Хопра в древности, да и в наше время, считались самыми чистыми и полезными для здоровья из всех других речек той местности.

Истоков Токая несколько. Их или его, этот исток, образуют безымянные небольшие ручейки-лощинки. Две лощинки проходят от Калужникова куста в стороне от нашей деревни. Так называются посадки-заграждения. Не называются, на карте они никак не называются и не назывались, это название дало им население прилежащих мест. Ещё две лощинки проходят мимо деревни Пичаево. Одна, поменьше, на которой как раз и находился старый заросший пруд (стойло для личного крестьянского скота), а вторая, побольше, перегорожена плотиной, образующей соответственно и пруд побольше (стойло для колхозного, а потом и совхозного стада). Второй пруд был тогда сравнительно молодой, ещё не успел зарасти камышом и осокой.

Совсем большая лощина (вероятно, что её и разумно назвать основным истоком Токая) проходила по ряду деревень: Красный Пахарь, Путь Правды, Верблюдовка, Слава, Свободный Труд, Красный Куст. Дальше, перед деревней Масловка, лощины от Калужникова куста, Пичаево и наша, нашего каскада прудов, соединялись и шли в сторону села Полетаево.

Если в названных мной выше деревенских прудах жил только золотистый карась, то в месте соединения лощин перед Масловкой уже образовались два небольших, но сравнительно глубоких, озерца, в которые из основной речки (системы Дон-Хопёр) заходила и другая, уже речная рыба: щука, голавль, линь, серебристая плотва, которую мы называли серебристым карасём, краснопёрка. Вообще говоря, и в наш ручеёк тоже заходила речная рыба, можно сказать, что проползала. Такой рыбой были совсем молоденькие щурята. Большие щуки не решались сюда пробираться, им вполне хватало корма и в этих двух озерцах. А щурята, можно сказать, тем и спасались от неминуемой смерти от своих же родителей в нашем ручейке. Эти два небольших озера находились на западе от нашего дома, через поле, которое использовалось в разное время для посадки и посева различных культур. Была арбузная бахча, в одно время даже яблоневый сад посадили, но не нашлось специалистов, чтобы его обиходить и сохранить. Во времена Н.С.Хрущёва, понятно, это поле пошло под кукурузу, для чего сад пришлось вырубить. А он уже начинал плодоносить…

Непонятно происхождение слова Токай. Вероятно, от слова «ток» или «поток». Да и не только речка, в этих же местах появился и населённый пункт с таким же корнем – Токарёвка. Есть слово-близнец, Токай, – в Венгрии так называется сравнительно неплохое вино. Но вряд ли это венгерское слово определило название нашей речушки.

Вся эта система лощин-ручейков образуют аккумулятор воды, во многих местах наблюдается значительная заболоченность. В некоторых местах просто невозможно было перейти лощину, того гляди – провалишься. Из этих болот и происходит «питание» основной речки Хопёр.

Первые топографические карты на нашу местность, так называемые карты Менде, появились примерно к середине-концу XIX века.

Генерал-лейтенант Александр Иванович Менде (1798-1868), руководитель Межевого Корпуса, известный военный топограф, под началом которого были составлены довольно подробные карты многих российских губерний.

Освоение данных земель русскими поселенцами началось на рубеже XVII-XVIII вв. и продолжалось до середины XIX в. В наших местах деревни часто образовывались на новых местах. Кстати, на карте Менде 1862 г. ещё не существует деревеньки Красный Куст, хотя есть Масловка. Имеется отдельный хутор через лощину от нашего порядка домов на стороне Масловки, но этот хутор образовался, вероятно, от кого-то из её жителей.