Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга вторая

– Разумеется.

– То есть, вы уважаете их взгляды?

– Нет, Аня, не совсем так. Я не уважал их взгляды раньше и не уважаю их теперь – вы должны были это заметить. Но я уважаю ихправоэти взгляды иметь – и высказывать, хоть мне это и не нравится. При условии, если эти люди не нарушают законы.

– Но в России, возможно, происходит то же самое? Пусть не всегда взаимопонимание, но, во всяком случае, сосуществование. Точнее, путь к этому.

Серж задумчиво повернулся к окну и, видимо, тоже заметил, что дождь закончился.

– Да, возможно. Впрочем, – произнес он другим тоном, – это не мое дело. Я только хотел у вас еще спросить: а вы не знаете, почему ваши предки в Германии перебрались из Бамберга в Регенсбург? Может быть, в Бамберге что-то произошло?

У Ани почему-то екнуло сердце, и вся она сжалась, точно в ожидании удара. Рассказать? С одной стороны, она ведь обещала бабушке не рассказывать об этом никому постороннему. Но с другой… Серж задал прямой вопрос. Врать ему? Глупо и бессмысленно. Правда, он обещал, что не будет считывать ее мысли, но все равно – глупо. Зачем? И вообще, разве он – посторонний? Аня испытывала растерянность: в самом деле, кем был ей Серж? На этот вопрос не было определенного ответа – пока не было: о том, кто Серж в ее жизни, Аня еще подумает. Но, по крайней мере, для нее было совершенно ясно, что уж никак не посторонний.

– Да, Серж, произошло, – тихо ответила она.

Серж молча ждал продолжения. И Аня решилась:

– Мою пра- пра- много раз – прабабушку, которая жила в начале 17 века, сожгли на костре как ведьму.

***

Мотор БМВ вновь успокаивающе гудел – уверенно, мощно, надежно. И в салоне вновь работал кондиционер, так что от духоты даже и следа не осталось. А может, и не было никакой духоты? Может, весь этот тяжелый разговор – вначале о… нет, Аня не хотела даже называть ее имя, даже про себя. … Скажем так: о «давней истории» Сержа. – Вот, так-то лучше. … А потом – о сожженной в 17 веке «семейной ведьме» (сейчас Аню уже не интересовало ее имя – не знаю, и не надо – думала она). И вот, обо всем этом – может, они с Сержем и не говорили?

Аня вздохнула: увы, разговор был. И о том, и о другом. Уже на что тяжелым было объяснение с Сержем по поводу его «давней истории», но разговор о ведьме, сожженной в Бамберге, оказался еще тяжелей: Серж был почему-то словно бы не в своей тарелке и все стремился уточнить детали. Но Аня и сама мало что знала об этом – семейное предание содержало очень скупые сведения, так что Сержу пришлось удовольствоваться тем, что было. Почему это так его интересовало? Чем задевало? – А задевало определенно: он до сих пор молчал, мрачно глядя в ветровое стекло. На протяжении уже получаса – после того, как они договорились, что едут «домой», в Париж, он не произнес ни единого слова. Это было так непривычно, так странно для Сержа, который обычно произносил слова почти непрерывным потоком, что Ане делалось не по себе – неуютно, тревожно. Она несколько раз уже порывалась прервать затянувшееся молчание, но всякий раз ей не хватало решимости нарушить тишину. Она непроизвольно поежилась на своем пассажирском сидении и вновь вздохнула. На сей раз это не осталось незамеченным:

– Что вы так тяжко вздыхаете? – «пробил», наконец, молчание его вопрос. И Аня с радостью отметила, что интонация вновь была привычной, легко-ироничной. От сердца сразу отлегло. – Слава Богу, – подумалось ей. По правде говоря, она уже устала от всего этого: признаний, объяснений, «допросов с пристрастием», затяжного молчания…

– Не переживайте, – вновь заговорил он, прежде чем она успела что-нибудь сказать, – я переключился в нормальный режим. Мозги проветрились и готовы к работе. Полагаю, с мемуарами покончено: оставим «отеческие гробы» в покое. Пусть прошлое почиет в мире. Согласны?

– Конечно, согласна, – с облегчением ответила Аня. – Я так устала от этих встрясок и так соскучилась по нормальному общению.

–

Серж хмыкнул.

–

– Да, именно так! – с чувством подтвердила она. – Я страшно рада опять слышать ваш нормальный голос и рада что мы сможем, наконец-то опять нормально поговорить.

– Окей. В таком случае обратите внимание на свою речь.

– А что не так? – насторожилась Аня.

– Вы трижды употребили слово «нормальный», – с легкой усмешкой заметил он, – что как раз совершенно ненормально.

Аня рассмеялась.

– Вы правы. Один – ноль в вашу пользу. А откуда эти «отеческие гробы»?

– Это вы у меня спрашиваете? Забавно. Разве эти стихи в России не хрестоматийны?

– Нет, – Аня покраснела, – То есть, в прямом смысле слова – нет. В хрестоматии их нет.

– Что же вы не считаете: «два – ноль»? – отозвался Серж, – Честное слово, ваша речь поистине прелестна. «Нет, нет и нет». Опять троекратные повторы – как заклинания. Раньше я за вами подобного не замечал. Это ваш новый стилистический прием? Право же, он несколько назойлив.

Это было довольно ядовито, но сейчас эти «подколки» Сержа почему-то Аню почти не раздражали. Так, разве что самую малость. Похоже, она и по ним соскучилась. Во всяком случае, это лучше, да – в сто раз лучше, чем всякие «разговоры по душам», откровения и все такое.

– Что поделаешь? – наигранно вздохнула она. – До таких высот стиля, как у вас, мне, увы, не подняться. Эти перлы стилистики мне не по зубам. Куда мне до таких Эверестов!

Серж расхохотался.

– Счет два – два, – сказал он. – Поделом мне – чтобы не заносило.

Он помолчал.

– На сей раз, – вновь заговорил он, – это действительно Пушкин. Эти стихи мне сразу запомнились, хотя я видел их только один раз, мельком.

– В хрестоматии?

– Нет. Слово «хрестоматийны» я употребил не в буквальном смысле. Я просто подумал, что они должны быть очень известны, и в этом смысле хрестоматийны.

– Почему?

– Ну как же? Вы только послушайте:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам. —Мне кажется, такие стихи весьма уместны в хрестоматии. Разумеется, слово «гробы» тут имеет значение «гробницы», или «надгробья».

– А во французской поэзии есть такие стихи?

– Гражданские? Сколько угодно!

– Например? – спросила Аня.

И в этот момент она увидела на дорожном указателе слово, которое сразу всколыхнуло ее. Белым на коричневом фоне стояло: «Orlеans».

– Ой, Орлеан! – воскликнула она и повернулась к Сержу.

– Понимаю, – усмехнулся он, – вы вспомнили про Орлеанскую Деву, не так ли?

– Да, конечно. Вы, наверное, скажете, что это тривиальная и потому неизбежная ассоциация.

Аня сама словно слышала себя со стороны, удивляясь своему слогу.