Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга вторая

– Почему?

– Потому что даже они, эти ничтожества, имели все-таки представление о совести и ожидали от Карла Седьмого предложения о выкупе. Но его не последовало. Король сдал Деву, со всеми потрохами.

– Как же он мог? Ведь он ей был обязан всем?!

– Мало того, – заметил Серж, – и на этот раз он опять находился под прицелом: англичане и их приспешники надеялись, добившись осуждения Жанны на инквизиционном процессе за колдовство и чародейство, поставить тем самым под сомнение его легитимность – ведь тогда выходило, что он получил корону через колдовство, и вся его легитимация шла псу под хвост.

– Значит Жанну судили для этого?

– Это была одна из целей. А что до короля, то он к тому времени увлекся новой игрушкой – неким пастушком. Теперь король уже его считал мистическим спасителем. Впрочем, англичане вскоре изловили пастушка и утопили его в Сене. Но король быстро утешился.

– Это просто отвратительно! – вспыхнула Аня. – Такая черная неблагодарность! Что же он был за человек, этот Карл Седьмой? Ведь Жанна должна была быть для него всем!

– Карл Седьмой? Дрянной он был человек. Он и в дальнейшем был не лучше. Например, когда осудил на изгнание и конфискацию имущества своего кредитора – финансиста Жака Кёра, облыжно обвинив его в отравлении своей любовницы Агнес Сорель. Что сказать? Дрянь – она и есть дрянь. Особенно отталкивающе это, учитывая, что Жанна была для него и кое-чем еще.

Серж коротко глянул на Аню.

– Нет, не любовницей, – быстро сказал он. – Тут другое. Но об этом – позже.

Жана д'Арк в Реймском соборе на коронации Карла VII. Худ. Жан-Огюст-Доминик Энгр.

Он сделал короткую паузу.

– И что было дальше? – спросила Аня, заинтригованная.

– А дальше генеральный викарий инквизиции в Париже объявил о начале инквизиционного судопроизводства в отношении Жанны.

– На каком основании?

– А на таком основании, – Серж процитировал: «как серьезно подозреваемой в зловредной и ошибочной ереси».

– А как звали этого викария? – спросила Аня с неприязнью.

– Я вижу, ему бы не поздоровилось, окажись он в вашей власти.

Аня промолчала, но ее насупленный вид не оставлял в этом сомнений.

– Стоит ли запоминать имена всяких мерзавцев? – риторически спросил Серж.

– И все-таки? – упрямо поинтересовалась Аня.

– Хорошо, если угодно. Этого пса Господня звали Мартин Биллорини.

– Итальянец? – спросила она, глядя на Сержа исподлобья, словно это он был инквизитором.

– Итальянец, а как же? Sono Italiano, Italiano vero![9 - Из песни Тото Котуньо: «Я итальянец, настоящий итальянец!»]– Тоже те еще проходимцы. Шуты гороховые.

К итальянцам Серж тоже явно не питал теплых чувств. Это Аня уже успела заметить. – Ужас! – подумала она, – в Европе, похоже, представители всех, или почти всех наций, мягко говоря, без восторга относятся друг к другу.

– Вы поэтому назвали его псом? Потому что он итальянец?

– Нет, конечно, не поэтому. Я привык держать себя в рамках, а это – уже за рамками. Дело в другом: Господними псами – по-латыни Domini canes – называли доминиканцев. По созвучию. И по сути тоже. Именно они вплоть до 16 века занимались инквизицией.

– А потом?

– А потом это святое дело было препоручено иезуитам, – Серж сардонически улыбнулся. – Впрочем, вернемся к нашей теме – вскоре небезызвестный епископ города Бове Пьер Кошон объявил над Жанной епископскую юрисдикцию. В общем, псы чуть не сцепились. Но в итоге следователь инквизиции вынужден был согласиться допрашивать ее вместе с епископом. Кстати, Кошон предложил за Жанну хозяину Бастарда Жану де Линьи 10 000 наличными, а самому Бастарду – ежегодную ренту в 300 фунтов стерлингов. Причем, эти деньги должны были поступать из налогов в Нормандии, то есть из ограбления Франции. Ну, это понятно: Кошон – он и есть Кошон.

– То есть?

– А вы сами подумайте.

Аня задумалась, но уже через минуту ее озарило:

– А! – воскликнула она, – cochon по-французски значит «свинья», так? – она сама безмерно удивилась себе.

– Именно, – произнес Серж под нос. – Хотя это слово и фамилия епископа пишутся все-таки по-разному, произносятся они совершенно одинаково. Таков уж французский язык. Но, заметьте, какое точное попадание. Экий ведь мерзавец!

– Он служил англичанам?

– Да, он был предателем. Тьфу! Мерзость какая.

– Тоже мне епископ, – возмутилась Аня, которая все больше и больше втягивалась в тему. – Наверное, заложил душу Дьяволу.

– Дьяволу его душонка и даром не нужна, – поморщился Серж, – если она у него вообще была.

Аня внимательно посмотрела на Сержа, но воздержалась от комментариев, спросив только:

– Но он был хоть как-то за это все наказан?

– О да, – ответил Серж, – был, а как же! После того, как умер.

– То есть?

– Он был, уже посмертно, отлучен от церкви папой Каликстом Четвертым, а останки его были извлечены из могилы и брошены в канализацию.

Аня была шокирована. Все-таки… Конечно, он был предателем, подлецом – пусть так. Но это как-то уже чересчур. Что за методы!

– Что, – спросил Серж, – подташнивает от такого?

– Да, это как-то уже слишком.

– Слишком, говорите. А спалить двадцатилетнюю девчонку живьем, это как? Не слишком?

– Живьем? – спросила Аня, замирая от ужаса. – Но разве их не душили перед сожжением?

– Их – это кого?

Аня смутилась.