Артисты и клоуны. Роман

– И сколько же их? – иронически спрашивает Мать.

– Я не успел вспомнить, – отвечает Сережа с сожалением, – ты меня отвлекла.

– О! Жаль, конечно, что я так не вовремя решила пройти к себе в комнату и прервала процесс размышления. Ты уж извини.

Но Сереже не до сарказма, прозвучавшего в этих словах – он вновь «погружается».

– Ничего, – говорит он рассеянно, – я в энциклопедии посмотрю. А может, все-таки вспомню.

Он опять «отключается» – вспоминает количество щитков у стегозавра. Стоит, скрестив руки, смотрит как бы «вдаль». Он уже не здесь.

Тут в комнату вбегает Вова с фотоаппаратом. Видя Сережу «в образе», улыбается. Заходит с разных точек, наконец, находит подходящую, готовится, замеряет экспонометром освещенность, выставляет нужную. Наконец, щелкает затвором.

В этот момент из спальни внезапно раздается громкий голос Отца: он бодро, с «посылом» восклицает: – О, Дездемона! – А вслед за этим начинает энергично напевать арию из оперы «Кармен»: «Тореадор, смелее! Тореадор, тореадор»!

– Сумасшедший дом переезжает… – произносит Мать тихо, но с чувством.

Между тем, Отец продолжает из спальни громко выкрикивать: – «Тоска» на меня находит, «Тоска»! Это слово он произносит с ударением на первом слоге, каламбурно обыгрывая сходство слова «тоска» и названия известной оперы Пуччини. Энергично выкрикнув это несколько раз, он вновь напевает.

И тут входит Бабка. Она разводит руками и, обращаясь к дочери, громко произносит:

– Ирин, опять деньги кончились!

За этим следует краткая немая сцена: Вова застыл с фотоаппаратом, Сережа стоит в позе Чайльд-Гарольда. Мать на какое-то время потеряла дар речи. Бабка же стоит с совершенно невинным видом.

Напевание внезапно прекращается. Повисает мертвая тишина.

– Погоди, мам, – говорит Мать, вновь обретя дар речи, – но ведь я же только неделю назад дала тебе сто рублей. Я не понимаю, куда они делись?

– Как куда? – недоумевает Бабка и продолжает, совершенно не смущаясь: – Чать, не на бирюльки какие! На базар ходила. Есть-то надо!

– Постой, ты что, все потратила? На базаре?

– Ну, еще в магазин ходила, на нашей стороне, – объясняет Бабка дочери так, словно разговаривает с маленьким ребенком.

Тут надо пояснить, что в районе, где живут наши герои, имеется два больших гастронома – один поближе, и чтобы в него попасть, не нужно переходить улицу, а второй – прямо напротив первого, но через дорогу. В принципе, они ничем существенно не отличаются друг от друга: ассортимент в них примерно одинаковый, но иногда бывает, что какой-то продукт, отсутствующий в магазине «на нашей стороне», имеется в магазине «на той стороне». Вот, собственно, и всё, хотя эти выражения – «на нашей стороне», и особенно «на той стороне» звучат, надо признаться, зловеще-романтически. Как сказали бы в куда более поздние времена, «прямо Толкиен какой-то». А в описываемое время Саша называет его «потусторонним».

Далее разговор приобретает почти сюрреалистический оттенок.

– Это все пошло на еду? – ошарашенно спрашивает Мать. – Куда ж она вся делась?!

– Да съели.

– Кто съел?

– Да ребята и съели.

– Какие ребята?! – в ужасе задает вопрос Мать.

– Вова, Саша, да Сергей, – объясняет Бабка дочери, как полоумной.

– Да они ж все худые, как глисты!

– Да, – вздыхает Бабка, – совсем ребят голодом заморили.

У Матери лезут глаза на лоб, она опять на на какое-то время немеет, но в этот момент в комнату врывается Отец. Он взбешен: глаза его выпучены, и он потрясает руками.

– Вы что, твою качалку, – громовым голосом кричит он, – совсем охренели?! Вы соображаете, – что вы несете?! – в какой-то момент он просто задыхается от гнева. – Кого голодом заморили?! Вам ста рублей на неделю мало?! Люди на такие деньги месяц живут!

Но на Бабку это всё не производит сильного впечатления.

– Да чего на такие деньги купишь? – возражает она. – Говно на палочке?

– Нормальную еду, – отчеканивает Отец раздельно, четко артикулируя звуки, – такую, которую едят все нормальные люди.

– Да знаю я эту нормальну еду, чего в «тошниловках» подают.

Тут сталкиваются два совершенно разных подхода, два противоположных взгляда на денежные вопросы. Прежде всего, потому что у зятя и у тещи совершенно различный жизненный опыт.

Отец родился и вырос в местечковой еврейской семье, которая, правда, еще до войны поселилась в Минске, но происхождение давало о себе знать. Дело в том, что родители Отца происходили из очень небогатых семей. Точнее говоря, из небогатой семьи происходил его отец. А мать его, родившаяся в маленьком местечке к северу от Минска, была и вовсе из очень бедной, попросту нищей семьи. Впоследствии они жили получше, но усвоенное с детства остается с нами навсегда… И ничего тут не поделаешь. Отсюда и постоянная экономия на всём, в том числе и на еде, минимум, а лучше сказать, мизер материальных потребностей, что, естественно, передалось и детям. Теперь Отец зарабатывает хорошо, по советским меркам, даже очень хорошо. Но у него уже это всё в крови. Деньги он охотно тратит только на два вида покупок – водку и книги. А, может быть, книги и водку. А больше ему, по большому счету, ничего и не нужно: стол, стул, кровать. И книжные полки.

Но вот незадача: других членов семьи такой минимализм совершенно не устраивает. Это общее мнение выразил, как всегда, афористично, Саша: – Ходить в набедренной повязке я морально не готов. Батюшка пребывает в нирване, ему что! А мне для жизни необходима нервана – то есть, нормальная одежда. И всё прочее тоже.

Отец на эту его тираду отреагировал привычно: – Ты – купчик! – пригвоздил он сына. Представление о купцах, которых он в глаза не видел, он почерпнул, главным образом, из пьес Алексан Николаича Островского.

Саша спорить не стал – купчик так купчик. – Тебе как специалисту виднее, – спокойно ответил он. И, не удержавшись, ехидно спросил: – Ты вообще-то живого купца видал когда-нить? И не из «Грозы» ли и «Бесприданницы» это всё? Так мы не в театре – это, как ты изящно выражаешься, «живая жизнь». – И, развернувшись, ушел к себе.

– Вот нахаленок! Лупить его некому! – Отец всегда забывает, что сыну уже 17 лет…

Нет – Отец, по его собственным словам, не возражает против покупок. Просто он считает, что они не нужны. В общем, что в лоб, что по лбу… Поэтому Матери приходится постоянно сражаться с мужем, настаивая на покупках, которые она считает необходимыми, что отнимает у нее уйму сил и здоровья.

Но сегодня, надо признать, теща зашла слишком далеко: «голодом заморили» – это надо же! Она хоть понимает, что такое голод?

Нет, не понимает! Для нее голод – это просто когда хочется поесть, когда не наелся досыта. Ну, когда «под ложечкой» посасывает. И только. Именно в этом смысле она употребила слово «голод». Она это трактует так: голодный, потому что не поел, или мало съел (с ее точки зрения). Она считает, что внуки мало едят, и потому они тощие. И всех делов. Что такое настоящий голод – когда «под ложечкой» сосет хронически, когда просто нечего, или почти нечего есть вообще, когда происходит реальное истощение, она не знает. Она выросла в губернском городе Симбирске в зажиточной семье мещанина Степана Семеныча Федорова, краснодеревщика и мебельного мастера. Есть там привыкли много и хорошо. Копейки никогда не считали. Но и после 1917 года она жила неплохо: муж – при его способностях – быстро стал главбухом и получал вполне приличную зарплату. Ну и конечно, она шила по заказам для жен номенклатуры, и платили ей хорошо. Она привыкла делать покупки без оглядки на цены, и если не находила нужное ей в магазинах, шла на базар и покупала там втридорога, причем, не торгуясь – это она считала неприличным…

Иными словами, зять и теща – просто с разных планет, а им приходится жить под одной крышей.

Тем временем, конфликт двух жизненных философий разгорается. Отец кричит, Бабка делает ответные выпады. Форменная коррида. Недаром же Отец напевал арию «Тореадор». Как предчувствовал…

– Ну, все, началось… Хор имени Пятницкого, – тихо комментирует Вова. – Шекспир местечковый.

Куда там! Шекспир…! Это похлеще будет, чем король Лир, взывающий к стихиям. Все орут, бурно жестикулируют. Короче, «сцены сумасшедших страстей и бешеной ярости».

А Сережа безучастно смотрит на книжную полку.

Но вдруг взгляд его упирается в нужный корешок. Он подходит к полке, берет тяжелую энциклопедию, садится в кресло и начинает читать.

Вокруг – сумасшедший дом, и он в самой его середке, ну так что же? Когда же еще и уточнить, сколько все-таки щитков на спине у стегозавра! Потом будет некогда: надо много чего еще посмотреть. У Сережи – свои планы.