Артисты и клоуны. Роман

– Боже, да что же, в конце концов, произошло?! – срывается Отец.

И тут начинается подлинный местечковый «сюрреализм».

– Ой, он меня так бил, – говорит Хася Ароновна. – Так бил!

Оба-на! Все в шоке. Первым приходит в себя Давид – один из немногих присутствующих, наделенный толикой здорового скепсиса.

– Кто тебя бил, Хася? – изумленно спрашивает он сестру. – Что ты такое говоришь?

– Ой, бил, бил, – повторяет она, со слезами на глазах.

– Кто посмел? – спрашивает Отец ледяным тоном, скрипя зубами. – Кто тебя бил?!

Он стискивает кулаки, в глазах его холодное бешенство.

– Эрик, – отвечает «пострадавшая». – Эрик меня бил. Так бил!

Этот ответ повергает всех, мягко говоря, в шок. У всех отвисает челюсть, а может, и что-нибудь еще. Дар речи у присутствующих на какое-то время отшибает.

Тут надо объяснить, что Эрик – это младший брат Отца и Мони. Намного более младший. И хотя он уже взрослый, он еще не женат и живет с родителями. И потому Хася Ароновна продолжает его воспитывать. И, как мы скоро убедимся, разворачивающаяся сейчас сцена – это тоже воспитательное мероприятие.

Моня первым вновь обретает дар речи – впрочем, не вполне, а так, наполовину.

– Мама, ты… что? – лепечет он в ступоре. – Как же?…

Он совершенно растерян и не знает, как реагировать.

В этот момент в комнату вбегает Эрик, который слышал это представление из своей комнаты. Он в ужасе: естественно, он никого не бил. А уж маму – этого он не может даже вообразить! В глазах его стоят слезы. Выбежав на середину комнаты, он начинает бешено колотить себя ладонями по лбу.

– Мамочка! Кто тебя бил?! – истерично, сквозь рыдания выкрикивает он. – Что ты такое говоришь?! Мамочка! Как ты такое можешь говорить?!

Он падает на колени и начинает биться в истерике, продолжая лупить себя по лбу. Мать и Эдя смотрят на это иронично – они не «купились» на местечковую мелодраму в исполнении Хаси Ароновны, им только жалко несчастного Эрика. Давид смотрит на сестру с сомнением: он понимает, разумеется, что это всё – «театр», но не может взять в толк, зачем она его устроила. Сыновья же, попавшие «на удочку», попросту растеряны.

– Мама! Как это могло произойти? – спрашивает Отец дрожащим голосом, стараясь держать себя в руках, но переносить неясность всегда тяжело, и в итоге он все-таки взрывается: – Что тут было?! – кричит он.

Эрик, между тем, уже истерически рыдает, прижав обе ладони ко лбу, время от времени надрывно выкрикивая: —

– Мамочка! Когда я тебя бил?! Когда я посмел поднять на тебя руку?! Когда я тебя даже пальцем задел? Я бы убил себя!

И вот он, кульминационный момент!

– Ой, – говорит Хася Ароновна, делая отмашку рукой, – Он меня так оскорблял, что это все равно, что бил.

Вот оно! Оскорблял = бил. Вы шокированы? По-вашему, это разные, и даже очень разные вещи? Ну, так это вы так думаете. Но у бабушки Хаси свои понятия об этом.

Женщины переглядываются, на лицах их ясно читается: «ну, совсем уже…». «Совсем уже», говорите? Нет, не совсем: это есть воспитательный процесс. Вот смотрите и слушайте дальше.

– Что значит «оскорблял, мама? – спрашивает Отец, и тон его не предвещает ничего хорошего. – Что он тебе сказал?

Все выжидающе смотрят на Хасю Ароновну. Она выдерживает короткую паузу. Ах, как умело она эти паузы расставляет! Талант!

Наконец, она отверзает уста:

– Он сказал, что я ничего не понимаю, – отвечает она, – что я не хочу его слушать. Он сказал, что я его совсем не люблю. Мне, матери!

– И это все? – иронично спрашивает Эдя, которая с самого начала этого шоу относилась к нему со здоровым скепсисом. Она врач по профессии, а это ремесло, никак не способствующее легковерности и впаданию в иллюзии.

Вам тоже кажется, что то, что сказал Эрик – это ерунда, не стоящая такого «кино»? Просто парень сказал это «под горячую руку», под влиянием обиды или досады. Он, конечно, не думает, что мать не любит его. Это – так, вырвалось в минуту дурного настроения – вот и всё.

Всё? Это вы так думаете. А Хася Ароновна думает, что это совершенно недопустимо – посметь усомниться хоть на миллиграмм в том, что «мама его любит»! Она не была бы еврейской мамой, если бы смотрела на это иначе. И она устраивает воспитательный акт: такой, чтобы сын никогда его не забыл. Она хочет дать ему понять, что сомневаться в маминой любви нельзя – даже на одну минуту. Нет, на секунду!

Вот такие методы… Что, вам не нравятся? Вы полагаете, что это – чересчур? Автор с вами солидарен – надеюсь, вам от этого легче.

А спектакль идет дальше своим ходом. Его может остановить разве только конец света, никак не меньше.

– Он сказал такое матери! – упрямо повторяет Хася Ароновна. – Это хуже смерти. Я не могу такое слушать. Я умру.

И с этими словами она валится на кровать, глаза ее закатываются.

– Мамочка! – истерически кричит теперь уже Моня. – Что с тобой?!

– У нее обморок! – решает Давид – Скорей воды!

Моня выбегает из комнаты.

– Никакого обморока у нее нет, – спокойно заявляет Эдя. – Можете не волноваться. Я это как врач говорю.

Ох цорес[6 - Несчастье, беда (евр.)]! Эта ведьма сорвет всё дело!

Хася Ароновна рывком приподнимается на кровати.

– У кого нет обморока?! – кричит она. – У меня нет обморока?!

И она опять валится на кровать.

И в этот момент входит муж Хаси Ароновны — Лев Ильич.

– Что тут за гвалт? – спрашивает он недовольно. – Что это такое? Что с матерью? И почему Эрик на полу? Что вы все застыли, как соляные столбы?

– У нее обморок, – отвечает Отец.

– Нет у нее никакого обморока, – вновь спокойно парирует Эдя. – Она играет.

– И «наигрывает», – добавляет Мать, глядя на свекровь.

– Ша! – громко произносит Лев Ильич. – Хватит говорить все сразу! Если у нее обморок, надо звать врача.

– Врач уже здесь, – резонно замечает Эдя. – Я врач. И у нее нет обморока.