Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая

– Да, – ответила Аня, с трудом разжав губы.

«Напрягать» Сержа она не хотела, да и не имела права: она ведь сама настаивала на ответе, хотя и видела, что Серж явно не питал большого желания пускаться в объяснения. Что ж, теперь она узнала то, что хотела… «– Сейчас уж, любопытная Варвара, хочешь – не хочешь, а держись…» – сказала она себе.

– Это все делали с ними заживо? – спросила она помертвевшим голосом.

Серж пристально взглянул на нее.

– Да, – наконец, ответил он, – разумеется. В этом и заключалась казнь.

– И сколько же длился этот кошмар?

– Бывало, что час и даже более.

– И это делалось при публике?

– Конечно.

– И что же, люди приходили и смотрели на это добровольно?

– Не просто добровольно, а охотно и с немалым интересом. Как же! Ведь это было зрелище! Естественно, сейчас, когда почти во всех странах Европы смертная казнь давно уже отменена в принципе, в это трудно поверить, но то было жестокое время.

– За что же так казнили? – спросила Аня, все еще не придя в себя от потрясения.

Пока что она никак не могла «переварить» сказанное.

– Ну, например, за… haute trahison. Как это по-русски?

Серж смешался.

– High treason, – перевел он на английский.

– Государственную измену?

– Да-да, верно, – согласился он. – И кстати, так, например, казнили Хьюго Диспенсера. Впрочем, полагаю, мы обойдемся без дальнейших подробностей, не так ли?

– Да, – тихо ответила Аня.

Подробностей с нее, в самом деле, было достаточно…

Теперь Аня понимала, что предложение доктора Гийотена выглядело – да и было в действительности – проявлением гуманизма и, пожалуй, в самом деле, оно было продиктовано соображениями милосердия. На таком-то фоне…

– Кстати, Аня, – прервал краткое молчание Серж, – Мне нередко приходится слышать сейчас всевозможные сетования на то, что «человек неисправим», что «нравы нисколько не становятся лучше», что «прогресс нулевой» и тому подобную чепуху. Полагаю, вы теперь согласитесь со мной, что это отнюдь не так. Совсем напротив: наблюдаются явные улучшения, не правда ли? Хотя, разумеется, нравы улучшались постепенно, медленнее, чем многим хотелось бы. Но разве могло быть иначе? И все же, изменения к лучшему очевидны. Вы не находите?

– Да, конечно, – не могла не согласиться Аня, – Люди, к сожалению, плохо знают историю – отсюда и идут эти разговоры. Но ведь всегда хочется, чтобы было лучше, разве не так?

Серж усмехнулся.

– Лучшее – враг хорошего, – заметил он, – Не следует хотеть от мира всего и сразу: это верх глупости и безответственности. Умеренный прогресс – это нормально. К чему так уж сразу сплошное неизреченное благо? Прямо сей момент – всеобщее счастье. Как говорят у вас в России, «сразу в дамки»! Абсурд! Это все равно, что от изготовления телег перейти прямиком к строительству реактивных самолетов. «Прыжок из феодализма сразу в «светлое будущее»? Это уже «проходили», или нет? Известно, к чему это привело… L’enfer est pavе de bonnes intentions. – «Благими намерениями вымощен ад». Так-то вот.

Серж саркастически ухмыльнулся. Глаза его приобрели совершенно непередаваемое выражение, которое Аня не смогла понять.

– Да уж, вымощен, – добавил он, – Не сомневайтесь. Человеческая природа консервативна. На все нужно время. Невозможно перепрыгивать этапы. И потом, всеобщее счастье в принципе недостижимо. Кто-то всегда будет несчастен – без этого невозможно.

– Но почему? – спросила Аня, с чувством внутреннего протеста.

– Да хотя бы потому, что есть люди, которые испытывают несчастье от счастья других людей. Скажете, таких нет?

Аня хотела было что-то возразить, но «прикусила язык» – Серж был прав: таких людей она и сама встречала. Поэтому она промолчала.

– Вот видите? – продолжил Серж, – Даже вы за свои двадцать с чем-то лет с такими успели уже столкнуться. Что уж говорить обо мне? А теперь сами подумайте: если все остальные будут счастливы, то уж эти-то точно будут несчастны. Так что лучше забыть об этом дурацком «всеобщем счастье». Вполне довольно, чтобы никто никого публично не потрошил в качестве санкции за нелояльность. По крайней мере, я придерживаюсь такого мнения. Впрочем, и гильотина – не подарок. И я согласен с вами, что врачу не пристало заниматься подобными вещами – изобретать устройства для быстрого и эффективного умерщвления сограждан. Кстати, тогда даже придумали стишок по этому поводу:

Guillotin,

Mеdecin

Politique,

Imagine un beau matin

Que pendre est inhumain

Et peu patriotique.

Aussit?t

Il lui faut

Un supplice

Qui sans corde, ni poteau,

Supprime du bourreau

L’office.

– Как это переводится? – спросила Аня.

– Полагаю, вы не ожидаете от меня поэтического перевода. А по смыслу… Примерно так: «Гийотен, врач-политик, вообразил как-то утром, что вешать – бесчеловечно и не слишком патриотично. Тотчас же ему потребовалась такая казнь, которая, обходясь без веревки и без столба, могла бы упразднить должность палача». Коряво получилось, но вы, надеюсь, проявите снисхождение.

– Что вы, Серж! О чем разговор?!

– — А во-вторых, речь идет не просто об убийстве, а о казни.

– Казнь – это тоже убийство, – возразила Аня. – Только «в законе».

– Вы хотели сказать: «на законном основании», или что?

– Совершенно верно, – подтвердила Аня.