Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая

– Aussit?t dit – aussit?t fait! «Тотчас сказал – тотчас сделал». Как это по-русски?

– Сказано – сделано.

– Чудно! – Спасибо, Аня. Так вот. Он нанес себе рану на лодыжке с тем, чтобы спрятать камень под повязкой. В этом месте комментаторы, как правило, скептически замечают, что рана должна была быть весьма немаленькой, и я не могу не согласиться. Камень в 400 карат! Это не мелочевка…

– Такой огромный! – Аня была ошарашена. – Это же…

Она развела пальцы сантиметров на пять.

Алмаз «Регент»

– Именно. Как бы то ни было, он сумел сбежать и добраться до побережья, где доверился одному англичанину- капитану корабля, чтобы тот – за долю в стоимости камня – доставил его в страну, где он мог бы быть свободным.

– Доверился?!

– А что ему оставалось? Но капитан камень присвоил, а несчастного раба выбросил за борт.

– Ужас!

– Ну, а что вы хотели? Как раз очень даже реалистично. Капитан потом продал камень купцу Джамчунду – такой, в самом деле, был, правда, плохо кончил. Говорили, что как раз наш любезный мистер Питт и помог ему избавиться от тягот земной жизни.

– Он его убил?

– Так говорили. И даже писали в газетах. Но надеюсь, вы не считаете газеты чистым, незамутненным источником святой правды? Впрочем, такое вполне могло быть. Теперь что касается Синего алмаза. Это настоящее чудо. Цветные алмазы – вообще редкость, а тут: огромный камень великолепного насыщенного синего цвета. Он «всплыл» позже – в 1830 году в Лондоне, где его купил банкир Генри Хоуп – за 18 тысяч фунтов. По тем временам – совершенно астрономическая сумма. Но только это уже был не прежний «Синий», а лишь его фрагмент весом всего в 44 карата. Он получил название «Хоуп». Где и когда камень раскололи, и где находятся его более мелкие фрагменты, неизвестно. «Хоуп» же хранится теперь в Смитсоновском Институте в Вашингтоне. Даже теперь, после того, как он основательно «похудел», он все равно остается одним из крупнейших цветных алмазов в мире.

– А третий камень, о котором вы хотели рассказать?

– Третий… – задумчиво и как бы в растяжку произнес Серж, – тут история печальная. Хотя, кто знает. Возможно, ее еще ожидает хэппи энд… Этот камень – «Зеркало Португалии». Кстати, его изображение можно увидеть в Эрмитаже, на портрете королевы Англии Генриетты-Марии. Чтобы вам было понятнее, что портрет этой малоинтересной особы делает в Эрмитаже, замечу лишь, что он принадлежит кисти Ван Дейка. Этот камень просто исчез. Больше он не «всплывал» нигде. Ни разу. Но… Впрочем, пожалуй, и все…

Серж улыбнулся.

– Пойдемте, Аня, – сказал он мягко. – Договорим по дороге.

Они тронулись в путь, причем, как раз по направлению к зданию, о котором шел разговор.

– Вы наверняка голодны, да и просто устали, в конце концов. А я вас потчую рассказами. Как у нас говорят, belles paroles ne font pas bouillir la marmite, то есть, «от красивых слов котелок не закипает». Какой здесь русский эквивалент?

Аня задумалась. Но уже очень скоро ее озарило:

– Наверное, точнее всего «Соловья баснями не кормят», – ответила она.

Определенно, она была сегодня в ударе.

Серж выслушал ее ответ с большим интересом – в глазах его светилось любопытство. «Мотает на ус» – подумала Аня. «А ведь мы похожи!»

– Очень любопытно, – сказал он. – Почему соловья, не знаете?

– Честно говоря, понятия не имею.

– Не важно. Я, должно быть, за последние пару часов вас просто заболтал.

– Ну, что вы, Серж! – искренне возразила Аня. – Все это безумно интересно. Услышать о Париже от вас – это огромное везение! Я уверена: так, как рассказываете о нем вы, больше не расскажет никто.

– Я люблю этот город, – сдержанно отреагировал он на Анины восторги.

– Да, это заметно, – улыбнулась она.

Серж рассеянно улыбнулся в ответ – он явно был погружен в свои мысли. Выглядел он, совершенно определенно, как человек, оказавшийся во власти воспоминаний. Аня старалась держаться максимально тактично и воздерживаться от вопросов: если Серж захочет, он расскажет сам.

Тем временем, они уже отошли от площади Согласия на довольно порядочное расстояние и шли по улице Риволи обратно, в сторону Лувра. Справа тянулась решетка ограды сада Тюильри. За садом, и дальше – за рекой, на том берегу, виднелось протянувшееся вдоль набережной красивое здание типично парижского вида, с огромными окнами, скорее всего, музей. А слева, на той стороне, по которой они шли, насколько хватало взгляда, тянулись бесконечные аркады, так что они с Сержем все время шли под ними, постоянно имея крышу над головой. На Риволи – подумала Аня – не страшно, если тебя застанет ливень, а ты, на беду, вышел без зонтика. Дома, первые этажи которых образовывали эти аркады, были все одинаковой высоты и словно бы выстроены в линейку. И в Париже, насколько Аня успела заметить, так было везде. Складывалось впечатление, что весь город, или, по крайней мере, его центр образует как бы единый ансамбль. Это было очень красиво, и, пожалуй, производило еще больший эффект, чем отдельные выдающиеся здания.

Париж окружал их со всех сторон. Париж был здесь. И теперь уже это не было для Ани просто скоплением домов, церквей, магазинов и туристских достопримечательностей, известных всему миру. Это был Город. Не Париж с рекламных проспектов и буклетов, город гламура и столица мировой моды, где надо было непременно побывать, чтобы «отметиться» – потому что «так надо», потому что «все так делают», по крайней мере, все, у кого есть для этого малейшая возможность. Потому что не побывать в Париже «неприлично», тем более, если ты живешь в Европе. Потому что надоело слышать фразу: «Как, ты еще не была в Париже?» Словно это делает тебя в чем-то неполноценным, не преуспевшим в жизни. Словно нужно выполнить некую «обязательную программу» и закрыть, наконец, этот вопрос: приехать, посетить положенные объекты, проехать по Сене на речном трамвайчике, подняться на Эйфелеву башню, сфотографироваться на фоне Триумфальной арки и Собора Парижской Богоматери и по возвращении домой предъявить все это, чтобы, наконец, сказать: – Все, я была в Париже, и отстаньте от меня.

Нет. Теперь Аня видела Париж совсем другими глазами. Не глазами туриста, приехавшего «пофотографироваться», а глазами… Глазами Сержа? Нет, не совсем. Правильнее сказать, теми глазами, которые открыл ей Серж. Теперь Аня словно бы видела, как на этих улицах тысячами убивают гугенотов, как король стреляет по прохожим из мушкета, как падает нож гильотины. Как горит дворец Тюильри, подожженный коммунарами, как обрушивается Вандомская колонна. Как по улицам носят воздетую на пику голову несчастной любовницы Людовика XV Мадам Дюбарри. И у Ани болело, щемило сердце, когда эти картины прокручивались перед ее мысленным взором. Никогда и никаким боком Париж не ассоциировался у нее прежде ни с чем подобным – она привыкла воспринимать его, как город любви, мечты, красоты, моды – чего угодно в таком роде, но только не резни, варварства и вандализма. Это был другой Париж, за блеском фасадов которого скрывалась реальная история с ее ошеломляющими противоречиями и подчас непримиримой политической борьбой.

Мысль о том, что в Париж можно «съездить» один раз и остановиться на этом, казалась теперь Ане дикой, кощунственной. В Париж надо приезжать вновь и вновь. Открывать его. Сколько всего сконцентрировано здесь в одном только лишь квартале – в районе Лувра и Тюильри! И это наверняка далеко не все. А ведь это лишь маленькая часть Парижа, пускай даже и центральная. Как все удивительно насыщено в этом городе: пространство и время здесь словно сжаты до предела, закручены в тугую спираль.

И все это открыл ей Серж. Аня с ужасом думала теперь, что могла бы не встретиться с ним, не познакомиться. Или не могла? Может быть, все это было предопределено свыше? Может быть, это – судьба?

Что ждет ее дальше? Этого Аня не знала, но одно, по крайней мере, она понимала четко и ясно: ничто уже больше не будет так, как было, что-то изменилось раз и навсегда. И она сама уже никогда не будет прежней.

– Прониклись Парижем? – спросил неожиданно Серж.

Но в этот раз Аня не восприняла это как вторжение в ее мысли и чувства. Напротив, ее охватило радостное волнение, ощущение некоей сопричастности. Предчувствие откровения…

– Да, Серж. Это просто поразительный город. И мне хотелось бы узнать о нем все. Жалко только, что тогда пропадет тайна.

– Тайна не пропадет, не волнуйтесь, Аня. Для нее всегда остается достаточно места. И даже более чем достаточно. Впрочем, некоторые тайны сегодня, я полагаю, прояснятся. Вы проявили, Анечка, терпение и такт, и вы заслужили это. Но об этом – чуть позже. Сначала мы поедим, и вы хотя бы немного отдохнете. А пока смотрите и слушайте, вбирайте в себя Париж – он стоит того.

Эти слова разрядили психологическое напряжение, которое, как теперь поняла Аня, то ослабевая, то усиливаясь вновь, не отпускало ее все это время. И теперь она действительно успокоилась. В самом деле: ярко сияет солнце, впереди обед с Сержем в наверняка не худшем парижском ресторане. Разве этого мало? И пусть даже перед ней не растворятся врата рая, все равно – жизнь прекрасна и удивительна! Как эта улица.

– Скажите, Серж, а почему она носит имя Риволи? Кто это был такой?

Париж, улица Риволи. Слева – Лувр.

– Никто, Аня. Риволи – это не фамилия, а географическое название. Это городок на севере Италии, недалеко от Вероны, где в ходе битвы, длившейся с 14 по 15 января 1797 года, Наполеон разгромил австрийскую армию генерала Альвинчи, после чего принудил к капитуляции гарнизон осажденной Мантуи, и фактически установил французский контроль над Северной Италией. Только по-итальянски это название произносится с ударением на первом слоге: Риволи.

– То есть, битва длилась два дня? – удивленно спросила Аня.

– Да. Так и было.

– И они все это время сражались? Двое суток?

– Ну, разумеется, не двое суток подряд, без передышки. Хотя бы потому, что по ночам в те времена боевых действий не вели: это было тогда технически невозможно. Так что с наступлением темноты, так или иначе, наступало затишье, и сражение могло быть продолжено с рассветом или позже. Наполеону пришлось тогда не легко: в какой-то момент давление австрийцев стало настолько сильным, что он вынужден был предложить часовое перемирие.

– Перемирие в один час? Странно. Я, конечно, не разбираюсь в военном деле, но, по-моему, это слишком мало.

– Наполеону хватило. За этот час он сумел перегруппировать свои силы, что в итоге и привело его к победе.