Артисты и клоуны. Роман

– Ну, Онуфрий. Или нет, Пафнутий.

Сережа смеется.

– Какие смешные имена! – говорит он. – А ты еще знаешь?

Вова затягивается, смотрит на брата прищурившись, доброжелательно-снисходительно

– Ну, Порфирий. Еще Прохор.

– А еще? – смеется Сережа.

– Деда спроси. Он их все знает. Он же латынь учил.

– Дед говорит, что имена в основном греческие.

– Может, и греческие. Да хоть китайские.

– А китайские какие? – дурачится брат.

Вова делает придурочное лицо, имитирует «китайца».

– Вань Юша Ли Си Цын, – произносит он.

– А японские? – Сережа хохочет, глядя на старшего брата: все-таки, у него здорово получается!

– Сикока Сикока, – Вова кивает головой, как китайский болванчик.

– А почему этими именами никого не называют?

– Какими?

– Ну, Пафнутий?

– А ты бы хотел, чтобы тебя так звали?

– Ой, нет! Они дурацкие какие-то.

– Это точно, Пафнутий, – ухмыляется Вова.

Сережа смеется, а потом спрашивает серьезно:

– А это правда, что это ты хотел, чтобы меня назвали Сережей?

– Мать рассказала?

– Ты правильно сделал, – уклоняется Сережа от прямого ответа.

Вова ничего на это не говорит, но видно, что он доволен.

Про то, как Сереже имя выбирали, имеется настоящая семейная сага.

«Жили-были Родители, и было у них два сына, Вова и Саша. Но вот, через девять лет пожелала мать еще… нет, не угадали! Не сыночка. А доченьку. Как хотелось, так и сталось: понесла она дитятко. И в положенное время разрешилась она от бремени. Да вот только…

Дитятко-то родилось такое, что… Господи, помилуй! Волосатое, страшное. На чертенка похожее. Да-да, в самом деле! С густой и жесткой черной шевелюрой. А хуже всего то, что между ног у него… Одним словом, не получилась доченька. А получился очередной… Мужик получился – вот кто! Поднесли это чудо-юдо к Матери и показали ей. Увидела она и заплакала…

Это часть первая. А вот часть вторая:

Пригорюнилась Мать. А Отец – то – тот наоборот: возрадовался и возликовал. Аж в пляс пустился! – Так, – говорит он Матери, – тебе и надо! А то… Захотела, понимаешь… Мужу свому суженому вопреки. Вот и получила… мужика!

«Хорошо! – думает Отец – еще один мужик в доме». Мужики – они все такие! Басурмане, что сказать! Увидал Отец чудо-юдо, что ему жена родила, и возвеселилось сердце его. Також и приятеля его, которого он с собой в родильные палаты захватил. Вместе они бражничали, вместе и приехали. И приятель тот – знатный и зело известный скоморох – как увидел то чудо-юдо волосатое, тож возрадовался и, показывая на него, говорит: «Ёжик!» Так и называл его с тех пор – «ёжиком». Тут оба зароготали и сей же час на радостях поехали в кружало и налились там браги хмельной по самое по некуда…

Но есть еще и часть третья: известное дело – Бог троицу любит.

Стало быть, Мать поплакала-поплакала, да и видит: делать нечего, придется третьего оглоеда растить. Отец тож, проспался от пирушки, опохмелился, как положено, и стали они решать, как чудо-юдо назвать. «Ёжик» – это хорошо, да ЗАГС не велит, а он барин суровый. И стали они судить, да рядить. Отец предлагает назвать чадо Димой, а Мать – ни в какую! Ей «Юра» дюже нравится. Так мало и того: сыночку их старшому Вове и вовсе какой-то там «Сережа» по душе. Никак к согласию не придут! И тут осенило их Провидение: – А давайте, – говорит сыночек Вова, – вот как сделаем: пускай Ёжик сам выберет себе имя! – Это как же? – удивились Отец и Мать. А вот как! – отвечает им Вова и объясняет, чего делать надобно.

И вот, написали они на трех бумажках три имени: Дима, Юра и Сережа, скатали эти бумажки в шарики, так что не поймешь, где какая, и чаду неразумному подсунули. А чадо, бессмысленно, как это водится у новорожденных, тыкая руками туда-сюда, ррраз! – и прихватило одну из бумажек и к себе ее потянуло. Они эту бумажку у чада отобрали, развернули честь по чести и прочли. А стояло там имя «Сережа» (имя – сразу скажем – для чуда-юда самое подходящее).»

Так и выбрал себе Сережа свое имя сам.

Вова это вспоминает, и у него на сердце тепло. На хорошем имени для брата настоял, хоть и был Вова тогда сам еще совсем мальчишкой.

– А что эти там? – спрашивает он Сережу, благодушно глядя на него.

– В кухне?

– Ну… Сидят?

– Сидят. Про Соньку говорят. Еще про какую-то Адусю. Еще про местком и про обсуждение на кафедре.

– Ну-ну, – Вовой овладевает неудержимая ирония. – Про искусство, значит. Про духовное. Культуру несут – не расплескать бы по дороге. Жрецы искусства.

– А почему жрецы? – спрашивает Сережа.

– Потому что жрут много.

– Много чего?

– Водки.

– Но ведь водка жидкая, – удивляется Сережа. – Разве ее можно жрать?

Он неприятно поражен: у взрослых столько путаницы! Раньше Сережа думал, что у взрослых – порядок, всё на своих местах, а оказывается… У них столько странного, как это правильно сказать? – Да – нелогичного. «Жрут водку» – это как?

– Так что, – вновь спрашивает Сережа брата, – водку можно жрать?

Вова затягивается в последний раз, давит окурок в пепельнице.

– Можно, – отвечает он. – Но лучше поменьше.