Универсальный ключ успеха

– А ты думаешь, для чего у нас мужчина в парилке?.. чтобы банщиком поработал!

– Да кем я не работал! – проговорил Евгений Борисович, чувствую, как жар доходит до костей.

– Не расслышала: кем или с кем? – спросила Полина.

– Это равнозначно. В команде всегда так: что не делаешь сам, пропускаешь через себя, чтобы в случае необходимости помочь.

Полина вскрикнула, прислонившись спиной к стенке полога:

– На сучок напоролась!

– Не может быть, принцесса ты наша на горошине, – сказала Марья Ивановна. – Липовая доска здесь высшего качества. Ни сучка нет, ни задоринки, отшлифовано и покрыто лаком на восковой основе.

– Жжет! – Личико Полины искривилось о боли.

– А нагнись-ка, – попросил Евгений Борисович. Полина тут же сложилась вдвое. – Точно, это металлическая бретелька лифчика обожгла. Всё металлическое надо снимать.

– Я сняла: сережки, кольцо обручальное, цепочку с крестиком.

– Кстати, на Руси по православной вере снимать крестик нательный ни в коем случае нельзя. Иначе дьявол запустит когтистую лапу. Может быть, это не бретелька, но коготок дьявольский.

– Не пугайте! – взмолилась Полина.

Евгений Борисович продолжал:

– На Руси православные, отправляясь в баню, надевали деревянные крестики на холщовой нити. Но в нашем случае либо сбросить лифчик, либо закончить на этом банную процедуру.

– Не вопрос! Расстегните, будьте добры. – Привычным движением мужские пальцы разомкнули замок. Полина выпрямилась. Маленькие груди трепетно дрогнули от заколотившегося сердца. Евгений Борисович лишь краем глаз коснулся оголённой прелести.

– Пожалуй, и я освобожусь от лишних тряпок, – сказала Марья Ивановна. Батоны грудей вывались на живот; а лифчик скомкался в углу полога. – Мы вас не смущаем, надеюсь? Вы давно не юноша, мы – давно не девочки.

– Смущать не то слово.

Марья Ивановна усмехнулась:

– Соблазняем?

– Провоцируете!

– На что провоцируем? – Взгляд Марьи Ивановны опустился ниже пояса Евгения Борисовича. Бугорок подозрительно стал больше. – Ах, вон про что! Вы мужчина видный. С добрым сердцем и золотыми руками. Если вы вдруг захотите, я не устою. Женщина я незамужняя. Тем более когда-то приударяли за мной, да что-то не сложилось. Чует сердце, что к вашим качествам – доброе сердце и золотые руки – добавится еще.

Евгений Борисович улыбнулся:

– Искусный любовник? Нет, это слово и что за ним стоит, избегаю.

– Гм, что тогда?

– Я бы сказал так. Всегда быть начеку; не упустить возможность для мгновений радости. И разумеется, в каждом мероприятии, в каждом соприкосновении, в каждом контакте на первый план – мастерство. Короче, обоюдно быть искусными партнерами.

– Я поняла, – сказала Марья Ивановна. – Если возникнет возможность усилить удовольствие, постараюсь соответствовать. А впрочем, не церемоньтесь.

Они рассмеялись. Полина сверкнула глазами:

– Иногда жалеешь, что замужем.

– Похоже, у нас пошла волна, говорить без утайки, и даже говорить, что никому не сказали бы, – заметил Евгений Борисович, плавно переводя тему. В песочных часах все песчинки перетекли в нижний цилиндр. Пора на выход.

– Жалеть не надо, девочка, – сказала Марья Ивановна. Спокойный взгляд вспыхнул лукавинкой: – Надо пользоваться моментом… чтобы отвлечься и расслабиться.

– Сдается мне, подобное только что сказал? – Евгений Борисович пристально взглянул на Марью Ивановну. Она кивнула. В замкнутом пространстве, да еще пронизанным пеклом, мысли и желания настраиваются на одну волну.

Евгений Борисович открыл дверь парилки. Теперь прохлада заключила троицу в объятия. Он вышел первым, опрокинул на себя ведро холодной воды, осушив тело широким махровым полотенцем, уселся в пластмассовое кресло в комнате отдыха. Тем временем в моечной женщины смывали липкий пот, мочалками натирая тело до красноты. Он краем уха слушал их визг, ахи, сдавленные стоны – улыбался. Посмотрим, в какую нирвану их введёт распаренный веник. У Маши в руках сила есть: уж она его отхлещет! Будет он вертеться как угорь на сковороде.

Шум в моечной стих. Друг за дружкой перед блаженствующим Евгением Борисовичем появились две фурии. Обе легкие, подвижные, пусть в разных весовых категориях. Плюхнулись рядом на заготовленные кресла, расставленные полукругом у панорамного стекла топочного экрана. Огонь разгорался с новой силой.

– Ты хочешь нас поджарить? – спросила помолодевшая Марья Ивановна.

– Всё зависит от вас: что хотите вы, то хочу я.

– Приятно слышать, правда, Полина?

Полина кивнула, обмолвилась:

– Я даже не зная может быть ещё лучше, чего можно хотеть.

– Ага, острый пар расстроил твою программу действий. Ты начинаешь ощущать удивительную красоту мгновений. Отключается не разум, врожденные установки. Это путы. Сейчас жар да веник окончательно выведет из прежних рамок, – токовал Евгений Борисович.

– Надеюсь, не из рамок приличий, – как бы между прочим поинтересовалась Полина.

– Неприлично одно: трепаться о себе и других, – сказала, как отрезала Марья Ивановна.

– Но мы не беспамятные существа. – Защищалась Полина, словно припертая к стенке неотразимыми доводами.

– Можно сказать просто. Например, классно провела вечер, – сказал с улыбкой Евгений Борисович.

– Вы учите меня врать?

– Скорее, как жить по правде!

– Ни фига себе?! Я чувствую у меня сносит крышу.

– Сейчас веничком вынесет остальное через прореху в твоей красивой головушке.

Полина привстала, обратив затуманенный взор на Евгения Борисовича, словно спрашивая: это комплимент? От резкого движения полы халата распахнулись.

– У Полины красивая не только головушка, – ответила за мужчину Марья Ивановна, протягивая рука, чтобы одернуть бесстыдные полы халата.

В моечной вдруг брякнуло. Марья Ивановна с вытянутой рукой и Полина с распахнутым халатом замерли. Евгении Борисович повернул голову в сторону моечной, соображая что это могла быть. Рухнул смонтированный им дымоход? Треснула от перегрева стенка печи? Вырвалось пламя и заплясало по полу и пологу, заглатывая кровавой пастью девственною белизну липы?