Кровь и золото погон

Павловский, словно ошпаренный, вскочил со стула.

– Прощу прощения, ваше высочество, но, как мне известно, вакансий в полку нет.

Николай Николаевич, прохаживаясь по столовой, улыбался.

– Вы, юноша, видимо, забыли, что главнокомандующим гвардией состоит ваш покорный слуга. Мне, и только мне решать, есть или будут в гвардейских полках офицерские вакансии. Вам, конечно, после отпуска придётся в запасной полк явиться, представиться командиру и получить открепление. Необходимые распоряжения туда будут направлены. – Он коротко кивнул адъютанту, который тут же сделал пометку в блокноте. – А затем, не медля, направитесь в Павлоградский гусарский. Я извещу Перевощикова Михаила Павловича. Полковник – хороший командир, он у меня в канцелярии генерала-инспектора кавалерии служил, но… – Николай Николаевич недовольно крякнул, – но не охотник.

Адъютант, делая очередную запись, улыбнулся.

– Благодарю, ваше высочество! Постараюсь оправдать ваше доверие!

От волнения у Павловского перехватило горло, он больше не смог произнести ни слова.

– Да уж постарайтесь, корнет. Возлагаю на вас надежды.

В три утра Павловского разбудила Пелагея, принесла ему чистые полушерстяные штаны и куртку, высокие яловые сапоги-ботфорты, кепи из войлока, большой охотничий нож в кожаных ножнах. Наскоро выпив чаю, великий князь, адъютант, жандармский полковник, Павловский и еще какой-то штатский господин, прибывший ночью, с ружьями, перепоясанные патронташами, на двух упряжках отправились в лес. Егерь Бобров со своими помощниками и собаками уже обложили густой ельник и гнали стадо кабанов к ручью, где были обозначены номера охотников.

Раннее июньское утро зачиналось быстро. И хотя до восхода было не меньше часа, серая ночная мгла на глазах превращалась в прозрачную голубизну, еще влажную, еще очень робкую, стелившуюся лишь внизу леса, у подножий огромных елей, раскрывая ото сна густой подлесок. А в высоте, в густых хвойных кронах, еще цеплялись за ветви большие куски ночного тумана, поднимавшиеся от близкого лесного ручья. Лес понемногу просыпался. В прошлогодней хвое зашуршали ежи, отправившиеся на поиски завтрака, засуетились лесные мыши, сверху вниз по стволу ели резво спустилась белка, проверила обстановку и немедленно устремилась назад, оставляя за собой облачко из крошек бурой коры. Птицы шевелились в подлесном кустарнике, в густой зелени берёз и осин, но пока не подавали голоса. Только наглая сорока прилетела неведомо откуда, уселась на высокую сухую ветлу и, подло выдавая охотников, разоралась на весь лес.

Павловский участвовал в настоящей охоте впервые. Поставленный на номер, очень волновался, всё время крутил головой, держал «лебо» заряженным и, как учили, стволом вверх и прикладом вниз под сорок пять градусов. Левая рука поддерживает цевье, правая на полупистолетной рукоятке приклада, указательный палец у предохранительной скобы спусковых крючков. Одним словом, так, чтобы немедленно вскинуть ружьё, прижать приклад к плечу, прицелиться и произвести выстрел. Всё немного не так, как учили обращаться с кавалерийским карабином в училище, но в общих чертах похоже. Из боевого карабина он бил отменно, лучше всех на курсе. Однако охотничье ружье тяжелее и длиннее, прицел более примитивен. Одним словом, нервы были на пределе.

Он слышал яростный лай собак, крики загонщиков, треск ломавшихся сучьев. Он понимал, стадо гонят прямо на них, но поначалу растерялся, увидав метрах в тридцати перед собой здорового секача и бежавшую за ним свинью. «В кого стрелять?» Собравшись, он вскинул ружьё к плечу и, казалось, будто не целясь, выстрелил в кабана. Боковым взглядом отметил, секач споткнулся и исчез за кустами тальника. Тут же ствол ружья был переведен на свинью. Выстрел. Животное пропало из виду. С громким лаем из кустов выскочили собаки, за ними, задыхаясь от беготни, показался егерь. Слева и справа, там, где на номерах стояли великий князь и жандармский полковник, прогремела серия выстрелов, послышались крики загонщиков.

Павловский продолжал стоять на номере, не зная, попал ли, и что делать дальше. Вскоре подошли разгорячённые великий князь, его адъютант и жандармский полковник с незнакомым штатским, а за ними помощники егеря тащили двух кабанов, привязанных за лапы к толстым жердям. Другие помощники что-то делали там, где, по предположению Павловского, возможно, мог оказаться раненый кабан. О свинье он вообще забыл.

Компания уселась на приготовленные складные стулья вокруг толстого елового пня, уже покрытого чистым полотенцем. Адъютант с егерем Бобровым споро выставили рюмки, водку, резали крупными кусками хлеб, ветчину и домашнюю колбасу. Тем временем помощники егеря подтащили убитых Павловским кабана и свинью. Корнет не верил своим глазам. Впервые в жизни он убил двух крупных зверей, причем двумя выстрелами!

– Ваше высочество, – подхалимски прогнусавил штатский, – первый тост позвольте произнести за лучшего стрелка России, за вас, ваше высочество!

Все дружно потянулись чокаться, но Николай Николаевич скорчил недовольную мину и отстранился от тянувшихся с рюмками рук.

– Остыньте, господа, остыньте. Сегодня знаменательный день. Сегодня родился новый русский охотник. Вы только поглядите, с двадцати саженей[3 - Сажень – русская мера длины, установленная Петром I, размером в 213,36 см.] двумя выстрелами уложил двух зверюг! Причём не ранил, а сразу завалил! Кабану попал в хребет, а свинью поразил в сердце. Хвалю, корнет!

Великий князь подошёл к Павловскому и чокнулся с ним, согнулся и прошептал на ухо:

– Хорошее начало карьеры.

Павловский после первой же рюмки раскраснелся и охмелел. Конечно, не от водки, а от никогда не испытываемого ранее чувства фантасмагории, неестественного в естественном состоянии. Он, вчера вышедший из училища и произведённый в первый офицерский чин отпрыск бедного дворянского семейства, сегодня в компании с дядей императора участвует в охоте, убивает двух зверей и получает наилестнейшую оценку Его Высочества. От переполнявших чувств он не мог вымолвить ни слова. Николай Николаевич, видимо, это понял и оставил корнета в покое.

Вернувшись с охоты, Павловский немного поспал и стал собираться домой, к матери. Великий князь выделил для него экипаж, запряжённый парой лошадей и кучера из местных. Пелагея сложила в экипаж корзины с провизией, адъютант же зачем-то записал новгородский адрес матушки.

Великий князь, прощаясь с корнетом, напомнил ему:

– Сразу после отпуска в запасной полк, а затем в Сувалки, к гусарам. Ну, дорогой Сергей Эдуардович, с Богом! – Он трижды размашисто перекрестил Сергея, принял из рук адъютанта кожаный футляр с охотничьим ружьём и вручил его Павловскому. – «Лебо» вам в подарок. А это вам на устройство. И не вздумайте отказываться, обижусь.

Уже в пути Павловский раскрыл увесистый пакет и обнаружил в нём две тысячи рублей ассигнациями в новеньких банковских пачках. Жизнь казалась ему солнечной и радостной дорогой в счастливое будущее, почти такой же, как та, по которой он катил в июньский светлый и жаркий день меж густых лесов, полей и лугов по псковской и новгородской земле к матушке.

2

Прибыв утренним поездом 11 июля в Сувалки с приказом о его переводе из запасного гвардейского кавалерийского полка во 2-й лейб-гусарский Павлоградский полк, Павловский, успевший в поезде побриться и привести в порядок мундир, оставил в камере хранения на вокзале свои нехитрые пожитки и на конке отправился в расположение полка. Это была его первая ошибка. Корнету лейб-гусаров не пристало являться в часть в трамвайном вагоне, таскавшемся по рельсам германскими першеронами. Город был маленький, и весть о его прибытии раньше конки долетела до полка. Явившись к полковому командиру полковнику Перевощикову и помня характеристику, данную ему великим князем Николаем Николаевичем («знатный командир, отличный штабист, но не охотник»), полагал увидеть грузного немолодого человека, уставшего от нескончаемых служебных и семейных проблем. В просторном, со вкусом обставленном командирском кабинете его встретил моложавый, подтянутый офицер, в хорошо сшитом мундире с орденом Святого Владимира 2-й степени на шее и серебряным знаком об окончании Николаевской академии Генерального штаба.

Михаил Павлович, выслушав доклад Павловского и приняв сопроводительные документы, не предложил тому присесть, а острым с искринкой иронии взглядом долго рассматривал долговязого корнета снизу вверх и наоборот.

– То, что вы – отличный стрелок, не освобождает вас, корнет, от скрупулёзного исполнения традиций Его Императорского Величества Александра III лейб-гусарского полка, о коих вы были обязаны поинтересоваться заранее. – Полковник встал из-за стола и, заложив руки за спину, неспешно стал прохаживаться по кабинету. – Если не успели поинтересоваться, обязаны были сообразить: негоже кавалерийскому офицеру кататься на конке. Для этого есть извозчики или иной конный транспорт. Что о вас могут подумать офицеры и нижние чины полка?

Лицо Павловского обрело цвет перезрелого помидора, пот ручьём катился по его мощной спине, но сам он, вытянувшись в струнку, не шелохнулся и глаз не опустил. Перевощиков это оценил.

– Виноват, ваше высокоблагородие, исправлюсь, – отчеканил Павловский.

– Ладно уж, на первый раз прощаю. Присаживайтесь.

Полковник ещё раз пробежал глазами по документам Павловского, поднял телефонную трубку.

– Аркадий Семёнович, будьте добры, зайдите ко мне через пять минут. – Сложил документы в папку и уже почти отеческим тоном спросил: – Шашку и седло имеете?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – Павловский пощупал, на месте ли шашка, – шашка при мне, седла не имею, но приобрести могу.

– Седло советую купить. Здесь очень неплохие седла можно найти, вам посоветуют. Примите 2-й взвод 4-го эскадрона. Гусары отличные, выучка прекрасная. Но с эскадронным командиром, ротмистром князем Капиани, будьте поаккуратнее. Он человек строгих нравов, требовательный и горячий.

Павловский понял, полковник остыл и даже заговорил с некоторой долей доверительности, возможно, имея в виду знакомство корнета с великим князем. В дверь постучали, вошёл высокий щеголеватый штабс-ротмистр, старший адъютант полка.

– Аркадий Семёнович, – командир полка передал ему документы Павловского, – прошу оказать корнету всяческое содействие с устройством на квартиру и представьте его князю.

Штабс-ротмистр Каменцев щёлкнул каблуками и пригласил корнета следовать за ним. Пока шли по коридору штаба полка, весело спросил:

– Ну что, корнет, получили выволочку за трамвай?

– Так точно.

– Не переживайте, многие через это прошли. Главное, держите ушки на макушке и глазки на смазке.

Каменцев оказался весёлым, добродушным и порядочным человеком. Он быстро решил некоторые формальности: заполнил бланк послужного списка, поставил молодого корнета на довольствие, отстучал на машинке приказ о назначении на должность, выдал под расписку револьвер системы «Наган».

– Вы, корнет, за свой счет можете приобрести любой другой револьвер или пистолет, но уж поверьте, – штабс-ротмистр с любовью погладил ствол «нагана», – нет ничего его надёжнее. Теперь о квартировании… Вам что, подешевле или поприличнее?

– Желательно поприличнее, но подешевле.

Каменцев улыбнулся, закурил и угостил Павловского.

– Хваткий вы парень. У меня вот какой вариант имеется. В доме, где я квартирую, это неподалеку отсюда, проживает жандармский поручик, Суханов его фамилия. Так вот этот самый Суханов третьего дня получил приказ о переводе в Вильно, в губернское жандармское управление. Мужчина он серьезный, чистоплотный, не пьянствовал, баб не водил, квартиру оставляет в полном, так сказать, ажуре. Хозяин, старый еврей Кац, владелец аптеки, с поручика брал, насколько я понимаю, плату чисто символическую, очень боится жандармов. Видимо, рыло в пуху. Так вот я предлагаю представить вас заменщиком поручика, тоже жандармом. Вы уж не проговоритесь про свое гусарство.

Часам к пяти пополудни к радости Павловского все его служебные и бытовые вопросы оказались в общих чертах благополучно решёнными: командиру полка представился, в штат полка зачислен, оружие получил, жить есть где, с эскадронным командиром познакомился. Последнее, правда, оставило некоторый кисловатый привкус в душе… Нет, ротмистр князь Капиани принял его спокойно, даже вежливо, что больше удивило Каменцева, нежели Павловского. Маленький, худощавый, уже немолодой князь принял его в открытом манеже, где он проводил эскадронные занятия с унтер-офицерами. Но в этом спокойствии и вежливости горячего и порывистого человека со сверкающими огнем глазами сквозило что-то неестественное, наигранное. Это уж потом Павловский понял, с кем свела его судьба.

Хотелось есть. С утра, после чая с бутербродами в привокзальном буфете, во рту и маковой росинки не было. И пить. Жара стояла страшная. Над городом нависло густое, словно масло, предгрозовое марево. Рубашка под мундиром плотно прилипла к телу. Но дождём и не пахло. Павловский зашёл в первый попавшийся шинок с опилками на каменном полу, грязноватыми столиками и давно немытыми, засиженными мухами окнами, но вкусными запахами тушёного мяса. Половой, молодой еврей, в потёртом, времен Екатерины Великой камзоле, увидев гусара, сделал удивлённое лицо, но тут же собрался, стряхнул грязноватым полотенцем со столика на пол крошки.

– Пан офицер будут выпивать холодное пиво или горячие напитки, и, возможно, таки кушать кошерную вкусную пищу?

– А чем это у вас так пахнет с кухни? – Павловский устроился за столиком, снял ремни с шашкой и кобурой, расстегнул мундир, вытянул ноги и громко втянул ноздрями кулинарные ароматы.